Любови Арестовой с нескрываемым уважением
Отправка студентов и ИТР-овцев на овощные базы и в колхозы в советское время была обычной практикой. За нашим НИИ был даже закреплен совхоз "Малеевский", недалеко от Клина. А нам и нравилось: во-первых, смена обстановки и рода деятельности, а если еще и соберется приличная компания, то лучшего и желать не надо - каждый вечер костер, а вокруг него байки и даже песни, если коллектив подберется музыкальный. Даже пение "акапелла" выглядело вполне пристойно, а если еще была и гитара. то вообще шик-блеск, иммер элегант.
Но в тот раз командировка вышла донельзя странная: во-первых, не в наш родной совхоз, а всех пятерых (именно столько затребовал в тот раз от нашей организации райком партии) распределили по разным точкам, и я оказался из наших в единственном числе на станции "Партизанская", немного не доезжая города Можайска. По прибытии на место выяснилось, что мужиков будет всего трое, к тому же все из разных организаций. На другом конце деревни, правда, жили две такие же командированные дамы, но они не в счет.
И начались колхозные будни: иногда всех троих направляли на одну и ту же работу, в частности,копать ямы под столбы для ограды будущего пастбища, а потом эти столбы еще и устанавливать. Но в тот день всех разнарядили в разные места. Мне выпало помогать трактористу рассыпать по пашне какое-то удобрение. Как называлось прицепляемое к трактору приспособление - как тогда не знал, так и сейчас не вспомню. Оно представляло собой продолговатый металлический лоток, в который удобрение и засыпалось (это был должен делать как раз я). А дальше дело и вовсе нехитрое: стоя на прицепе, с помощью рычага опускать этот лоток до земли при въезде на поле, и так же приподнимать при окончании ряда. Так мы помотались по полю часа три или четыре, после чего мешки с удобрениями у нас закончились. Новых же подвезти никто не торопился и, прождав еще с часок, тракторист Петя своей властью отпустил меня до дому.
По пути проходил мимо сенокоса. Косари как раз перекуривали в тени большого стога. Меня же посетила следующая мысль: - Мужики, а можно я покошу малость?
- А ты умеешь?
- Да чего там, дело-то нехитрое, в кино не раз видел, как это делается.
- Ну валяй. Только смотри, осторожнее, себя самого не скоси.
Выбрал косу себе по росту (182 см), поплевал на руки: - Эх, размахнись рука, раззудись плечо (или наоборот, что ли?)! Рука-то размахнулась-раззуделась, может даже слишком широко, поэтому первый взмах пришелся высоковато над землей, срезав лишь верхушки стеблей. Сделал поправку, на этот раз получилось немного пониже, но оставшаяся недоскошенной трава выглядела как недельная щетина на мужском лице. Решил исправить свою оплошность, пройдясь косой по тому же месту еще раз, на бреющем полете. Но на этот раз настолько занизил угол атаки, что коса моя на середине пути со всего маха воткнулась в землю, я чуть не выронил ее из рук и вслед за ней едва не отправился в свободный полет, в котором, если бы так случилось, вполне мог напороться какой-нибудь частью тела на жало этой самой косы. Это и называлось бы «скосил сам себя», о чем и предостерегали мужики.
Больше судьбу искушать не стал и отправился дальше, провожаемый смехом косарей, правда, вполне беззлобным (а скорее снисходительным, если такой бывает). Но поскольку мой рабочий день окончился намного раньше положенного времени, то и не торопился. По пути завернул еще искупаться на пруд, выкопанный когда-то вручную крепостными обретавшегося здесь помещика. И, наконец, триумфально вошел в нашу деревеньку, носившую название – вы не поверите! – Дристово ( с ударением на «и»). А соседняя называлась Говнино ( с ударением на первое «о»). Говорят, что этот самый помещик, рассерженный за что-то на своих селян, так обозвал эти деревни во времена оны, а переименовать почему-то никто не торопится. Вот они и соревнуются между собой во всех деревенских проявлениях. Пока там находился, не раз слышал что-то вроде: «говнинские уже все собрались, а дристовские даже не чешутся», или «слыхали, а говнинские-то опять отличились!».
Проходя мимо колодца-журавля, решил охладить свою личность, а заодно и испить водицы (было преизрядно жарко). Тут к колодцу приковыляла сухонькая бабулька с коромыслом на плече.
Ну как же я, столичный парень, мог допустить, чтобы бабушка таких преклонных лет сама потащила два полных ведра! К тому же путь к ее избе вел немного в горку. Вот и взялся ей подсобить.
С первой частью этого процесса справился играючи: опустил клюв журавля в воду, набрал полные ведра и прицепил их к коромыслу. –« И –эх! «– с этим залихватским кличем вскинул его на левое плечо. А дальше начало твориться что-то непонятное: меня мотнуло сначала назад, потом вперед, ведра тащили меня за собой то в одну, то в другую сторону, поскольку перевешивало то переднее, то заднее. Я едва поспевал за ними, при этом выполняя такие антраша, которые не снились и самому Цискаридзе. Правда, до фуэте дело не дошло: скорее то, что я изображал, было похоже на танец лимбо. Его придумали то ли на Таити, то ли на Гаити. Короче, какие-то островитяне. Танцующие становятся в ряд, но не вереницей, а в шеренгу, как будто собираются танцевать сиртаки. Только в сиртаки руки вообще не задействованы, поэтому их кладут на плечи друг другу. В лимбо же руки танцующих играют важную роль, поэтому они должны быть свободны. Во время этого танца приходится порой в такт хлопать в ладоши. Я почему это так хорошо знаю: как-то один из друзей сообщил мне, что у них в организации начал работать кружок современных танцев, куда он с радостью записался. Дам там явный переизбыток, причем одна краше другой, а вот кавалеров недобор. Ну, и уговорил. Все оказалось так, как он и рассказывал, и я с головой окунулся в мир танца.
Нынешние танцы танцуются не попарно, как в добрые старые времена, так что соотношение дам и кавалеров отнюдь не важно. За время существования кружка мы даже замахнулись на танец канадских лесорубов «мэдисон», но тут, видимо, у администрации закончились средства, ассигнованные на оплату руководительнице кружка (а ей была одна из молодых балерин Большого театра) и он прекратил свое существование. Но за это время мы разучили и лихо исполняли целых три танца: рэдлав (насколько я разбираюсь в английском языке, это означает «красная любовь»), затем джайв и, наконец, этот самый лимбо. Сейчас вряд ли смог бы его изобразить, но тогда у меня получалось очень даже импозантно. Мы ходили под музыку вперед и назад, делая в каждом направлении определенное количество разнообразных шагов, а над нашими головами держали некую планку, проходя под которой вперед нужно было изогнуться как раз назад, а пятясь назад, наоборот, согнуться. При этом в каждом новом подходе планка опускалась все ниже, так что сгибаться и выгибаться становилось все сложнее.
Очень любопытный был танец, что и удостоверяю. Вот я его и исполнял, сделав не меньше полдюжины па, взад и вперед. Конечно, коромысло вряд ли могло исполнять роль той самой планки, но поизгиляться мне под ним пришлось крепко. А если точнее, то оно поизгилялось надо мной. Наконец, амплитуда моих выходов и заходов стала постепенно уменьшаться, и в конце я стал топтаться на месте, перейдя на какой-то ирландский танец, названия которого не знаю, да мы его и не проходили, поскольку он, насколько я видел, танцуется вообще в одиночку. Лишь такие профи, как Алла Духова или Алла Сигалова смогли бы отметить, что я плавно перешел с одного танца на другой. Но моей единственной зрительницей была лишь бабка Груня (так ее называли в деревне), которая в современных танцах явно не разбиралась. Впрочем, вторая часть моего «па-де-де», возможно, могла ей напомнить «Топотуху», которую и она в молодости вполне могла плясать. Но бабке было очевидно лишь одно: с коромыслом я вовсе не нашел общего языка.
Наконец, я кое-как зафиксировал себя в вертикальном положении в одной точке. И когда мой танец закончился, воды в каждом ведре осталось лишь на донышке, зато сам я был залит ей с головы до ног.
И-и-и, касатик, тут сноровка нужна! – с этими словами бабка Груня снова наполнила ведра, легко вскинула коромысло сразу на оба плеча (при этом ведра оказались не как у меня, а справа и слева) и бодро зачикиляла на свой взгорок, крикнув мне на прощанье: - Беги скорее домой, скажи Татьяне (это хозяйка, у которой мы жили), чтобы затапливала печку, тебе сушиться надо, а то, того и гляди, простудишься.
Так я и шел по деревенской улице, потерпевший полное фиаско в своих лучших намерениях и пристыженный донельзя. Хорошо, что за ранним часом навстречу никто не попался, не то смеха было бы (не у меня, конечно).
Когда приплелся домой, наша «тетка Татьяна» ( она велела называть себя именно так, и никак иначе) лишь руками всплеснула: - И где же ты так уделался, родимый?
Глупо подхихикивая, объяснил ей суть происшедшего.
- А, эта бабка Груня у нас сейчас единственная, кто еще пользуется коромыслом. Кто поближе к колодцу, таскают ведра в руках, а сейчас техника настолько шагнула вперед, что почти у всех есть тележки, на них и возим вёдра. Вот, кстати, пока я твою одёжку буду сушить, накинь-ка ты бушлат моего старшего сына и его клеши (он во флоте служил – н.пр.), возьми тележку и сходи за водой.
Что я и сделал. И на этот раз все у меня получилось, как надо. Да и вид у меня был самый что ни на есть моряцкий: я ведь помимо бушлата и клешей еще и бескозырку напялил набекрень, и походку изобразил самую что ни на есть матросскую, шел вразвалочку. Жаль только, что никто этого не видел.
« А сколько жизни он вложил в свою походочку,
Все говорят: -какой он славный морячок!
Когда идет, его качает, словно лодочку,
И этим самым он забрасывал крючок».
«Он» - это в данном случае я. Но на крючок так никто и не попался.