Последнее он помнил чётко: АК-74 методично выплёвывает раскалённые сгустки и те медленно плывут в его сторону.
Ещё: отработанные гильзы звонко бьются о бетонную стену рядом с автоматчиком, а уже вниз они скатываются с колокольным гулом.
Бум. Бум. Бум.
А ещё мысли: «Как глупо попадать в засаду в новогоднюю ночь. Вообще, глупо нарываться в засаду, а особенно в новогоднюю ночь. Штурм... Нельзя атаковать города в новогоднюю ночь».
Потом пришли тупые удары.
«Броник» держал сколько мог.
Бум. Бум. Бум. Или это сердце?
Бокетто (яп.) — Акт бессмысленного и продолжительного смотрения в даль.
Нет прошлого, будущего. Нет настоящего. Время не линейно. Времени вообще нет. Все события происходят здесь и сейчас, и Всегда.
Сейчас ему было ужасно некомфортно.
Голый, весь окровавленный, на коленях у какой-то женщины. Не может пошевелиться.
Какая-то удивительная слабость, как будто тело не своё, а вот женщина ужасно знакомая. Она чему-то улыбается, но на щеках у неё крупные слёзы.
Почему она плачет?
Он не успел додумать, как заметил, что к ним бегут люди. Далеко оторвавшись от всех, неуклюже задирая ноги в траве, первым бежал бородатый мужик. Не человек, не мужчина, а именно… мужик. Как на старых картинах. Босой, почему-то в шароварах с лампасами и застиранной косоворотке. В руках у него страшно сверкает коса. Да и в руках у остальных тоже были косы, вилы.
Он почувствовал, как женщина чуть прижала его к себе.
Бум. Бум. Бум.
Где-то он это слышал. Это её сердце?
Вдруг ему становится очень страшно. Паника. Он ничего не может с собой поделать. Душа от ужаса рвётся наружу — обратно, домой. Любой ценой.
ДОМОЙ!
Он рвётся изо всех сил, он захлёбывается от крика.
В этот момент его рот затыкает что-то огромное, тёплое. Он сопротивляется было, но рот быстро наполняется чем-то вкусным, невероятно вкусным…
Кои но Йокан (яп.) — Обоюдное ощущение перед первой встречей, что это твоя истинная любовь.
Вместе с молоком куда-то уходит тревога. Что-то огромное, косматое, но уже не страшное, а, напротив, удивительно родное, заслоняет весь мир. Среди чёрных как смоль волос сверкают только белые зубы и белки глаз. И ещё запах табака. И пота.
Огромные руки отрывают его от груди, поднимают куда-то вверх, навстречу солнцу. Внизу раздаётся хохот. Мир вращается. Поле, скошенные травы, какие-то люди с косами, бабы в платках, кони, опять травы, насколько хватает глаз.
Бородатый рычит откуда-то снизу:
- Ай, Матаня! Ай, да уважила! Сына уродила! Ваньку! Гляньте станичники в аккурат к Медовому Спасу угораздила. Не реви казак. Подрастёшь, мы ишшо турка вместе воевать пойдём, или япошку. Аль другого какого супостата Бог сподобит за Веру, Царя и Отечество.
Внизу гомонят станичники. Весело. А он уже и не плачет вовсе: он сыт. Благодушно жмурится.
Казак.
Наваливается дрёма, а вместе с ней уходят видения. Или это воспоминания из какой-то другой, прошлой жизни? Откуда-то, вдруг, вспыхивает скрипучее, как ржавое железо, слово — ре ин кар на ция.
Он цепляется за него, пытается вспомнить, что оно означает... Но потом уходит и оно. Остаётся только запах молока, сена, навоза...
Остаётся покой и любовь.