Однажды мы открыли глаза и увидели нечто бескрайнее. Столько причудливых форм, столько ошеломляющего многообразия, столько непостижимых вариаций. Фонтаны цветов самых умопомрачительных оттенков обрушились на нас без всякого разъяснения зачем и почему. Разность величин неисчислимого количества объектов будоражила наше чувство самосохранения. Обилие непонятных и таких впечатляющих явлений доводило до панического паралича. Чем дольше мы смотрели, тем больше терялись.
Чтобы не захлебнуться в этом океане форм, мы придумали иерархию, критерием которой была внешняя сложность объекта. Некоторое время иерархия успокаивала наше чувство дезориентации. Мы посмотрели на себя и сделали вывод, что сложные изгибы нашего тела, множественные ткани, соединенные в многоуровневые структуры, бесчисленность внутренних частей и разнообразие всех составляющих делает нас в иерархии форм, пожалуй, не самым примитивным образцом. Нам очень страшно было оказаться примитивным образцом, как камень или, скажем, гусеница.
Оглядевшись получше, мы, однако, вынуждены были признать, что есть формы и посложнее – большие животные, планеты и целые галактики. И тогда было решено изменить критерий. Теперь им стало наличие самоосознания. Так как языка, способного установить разумное общение с другими формами, у нас не было, самоосознание естественным образом было признано исключительно за нами. Эта маленькая хитрость позволила теперь не церемониться даже большими животными, им быстро отвели места в низинке. Слоны и киты стали братьями нашими меньшими. В эту же категорию отправились и дельфины, несмотря на их внушительных размеров мозг и отсутствие всякой тяги к построению иерархий.
Следующая трудность появилась, когда мы увидели самое гигантское существо – нашу планету. Вынести такого неприкрытого превосходства мы не смогли и, недолго думая, разделили ее на составляющие микроэлементы. Планета стала простым скопищем кислорода, водорода и прочего рода. Нам тут же стало значительно легче, потому что по сравнению с молекулами мы сами были гигантскими существами, что делало нас великими в собственных глазах. С галактиками и прочими небесными телами мы разделались аналогичным образом – все они обозначились ничем иным, как случайным скоплением молекулярных структур, напрочь лишенных всякой сознательной составляющей.
Так, спустя время, мы обнаружили, что иерархия изменилась – теперь мы были на самой высшей ступени, а все остальные ютились на позициях плинтуса. Признаться, такой расклад был весьма удобен. Теперь, каждый раз, как нечто новое появлялось перед нашим великим взором, мы тут же разбирали его на привычные элементы и, более не опасаясь непредсказуемого, со спокойной душой довольствовались преимуществом венца эволюции. Скажем, когда солнце садилось за горизонт и расплывалось алыми волнами, дрожа в закате, подобно цветку на ветру, мы говорили себе – "Что ж тут такого! Лучи света, которые рассеивает звезда, состоящая преимущественно из водорода и гелия, преломляются в атмосферном слое Земли, а хрусталик нашего глаза фиксирует изображение на сетчатке, что позволяет нам видеть цвета в заданном диапазоне". Шах и мат незвестному!
Были среди нас, однако, такие дикие персонажи, которых иерархия совершенно не устраивала. Они твердили, как болванчики, что дымчатая красота крыльев бабочки-Морфо столь великолепна, что могла бы сравниться с самым впечатляющим изобретением человечества – расщеплением атома или открытием антибиотика. А в глазах новорожденного ягненка можно увидеть мистерию самого Духа, разгадать которого полностью совершенно невозможно – разве что коснуться его едва и вновь упустить. Такие восторженные безумцы, предполагающие наличие кого-то, кто превосходит человеческую мощь, тоже попали в иерархию. Их сочли невеждами, не знающими последних научных открытий, и не умеющими пользоваться общепринятой терминологией. Их патетические выступления о высшей силе, пронизывающей каждое существо, слушали со снисходительным умилением родителей на детском утреннике.
Были и другие проныры, которые сказали остальным – "Хорошо, вы создали иерархию всех объектов во Вселенной, поставив себя на самое высокое место. Но разве ваше собственное тело не состоит из атомов, которых вы лишили всякого величия? Возможно, в вашем теле тоже есть иерархия органов, тканей и частей – не желаете ли вы изучить ее?" Мы сказали – "Разумно" и выяснили, что без пальца человек сможет существовать, а без сердца и мозга нет. Даже печень и желчный пузырь, несмотря на их многофункциональность, получили места не столь высокие.
Но вопрошающие чудаки не унимались. "Значит ли это" - глядя с хитрецой спрашивали они, - "что мозг и сердце - и есть настоящий Я, а печень и селезенка – не совсем?"
"Мы это выясним" - ответили мы и устремились туда, где должен был быть тот, кто называет себя собой, в самое ядро самоосознания. Сколько ни пытались мы найти это ядро, оно постоянно от нас ускользало. Каждый раз, как находилась область мозга, собирающая какую-то окружающую информацию, обнаруживалось, что, если ее удалить, другая часть брала на себя функции предыдущей. Мозг отчаянно не хотел делиться на иерархические части.
Похожие отношения складывались между сердцем и мозгом. Их работа больше походила на равноценное сотрудничество, нежели чем на строгое подчинение. Мозг каким-то образом откликался на работу сердца, демонстрируя определенные излучения в ответ на его микроритмы. А оно, в свою очередь, реагировало на то, как мозг воспринимал реальность.
Сделать вывод, что человек – это сотрудничество сердца и мозга нам не позволяла наша непреодолимая страсть к иерархии. Да и, признаться, получалась какая-то чушь. Создавалось ощущение, что мы ищем нечто, чего вообще нет в человеческом теле – какого-то единого собирателя ощущений, чувств, эмоций и вербальных данных.
Тогда приставучие безумцы задали другой вопрос – "Что, если "Я" – это всего лишь мысль"?
Мы попытались было изучить структуру мысли, найти четкие коды, передающиеся от одной нервной клетки мозга к другой, но нашли только одинаковые электрические импульсы. Тогда мы решили, что, возможно, мы чего-то не видим, и создали микроскопы, которые позволили нам проникнуть в такие глубины материи, куда раньше не проникал ни один исследователь. И что же мы увидели? Пустоту. Громадную, бесконечную пустоту, в которой, подобно планетам в безвоздушном пространстве, плавали редкие вибрирующие сгустки, в сущности тоже не из чего не состоящие.
И тогда некоторые из нас посмотрели на эту пустоту и заплакали. Они вдруг поняли, что эта пустота объединяет всех без разбору, и что сами мы выпадаем из какой-либо иерархии, потому что в действительности так до сих пор и не представляем, кто мы такие.
Мы посмотрели вокруг и увидели мир, полный форм, бескрайний и непознаваемый. И даже достигнутый колоссальными усилиями множества поколений факт, что внутри каждой формы скрывается таинственная пустота, не сделал нас более приближенными к пониманию чего-либо о том, кто мы такие и где мы оказались.
Мы подняли глаза вверх и увидели фонтаны цветов самых умопомрачительных оттенков. И впервые нам больше не хотелось задавать вопросы, как их назвать и к чему применить. Теперь разность величин неисчислимого количества объектов будоражила наше чувство восторга, а обилие непонятных и таких впечатляющих явлений доводило до экстаза, в котором наше сердце учащенно билось, каким-то чудодейственным образом зная, что радость – это единственный критерий Истины – того, что есть.
Мы все еще терялись, смотря на это ошеломляющее многообразие. Но блаженные чудаки, танцующие под шепот листвы танец ветра и обнимающие руками дым от костров, смеялись над нашей растерянностью и заговорщически подмигивали. "Смотрите" – гулом разносило лесное эхо их хриплые голоса. "Смотрите и наслаждайтесь"…