Этот рассказ из цикла "Моё Таёжное Раздолье",
я дарю его Вам, всем жителям, жившим когда-либо и тем, кто поныне живёт в посёлке Раздолье и в близлежащих к нему посёлках: Змеёво, Новое Борисово, Большая Черемшанка, Октябрьск, Дмитриевка
Усольского района Иркутской области.
С уважением и нижайшим поклоном к Вам, дорогие мои земляки.
- ПОСВЯЩАЕТСЯ!
Памяти жителя посёлка Раздолье
моей матери
Агеевой Прасковьи Ивановны
14. 08. 1937 г. - 01. 01. 2007 г.
Это было в посёлке Раздолье в 2015 году.
Был ранний сентябрьский рассвет.
Рассвет как рассвет, обычный и ни чем не выдающийся. Такие рассветы бывают по 30 штук в месяц. Но всё равно, что-то в нём было не обычное или странное. Наверное, в нём присутствовало ощущение такого рассвета, какие бывают только в поселке Раздолье и нигде больше. Восток, как ему и полагается, слегка зарумянил тёмно-фиолетовый небосвод с постепенно тускнеющими звёздами. Начиналось утро нового дня. Всё, как и должно быть или по-другому говоря, всё происходило согласно природным законам.
А вот уж и нет, не всё.
Кроме всего прочего по Раздольской улице в это время, шёл мальчишка, всего 11-ти лет отроду. Этот мальчишка впервые в своей жизни, в такую рань, был на ногах, на тех самых ногах, которые были обуты в сапоги, на два размера больше чем требовалось. Ну и что с того? Ну не завезли в магазин на его ногу сапогов. А ежели нет такого размера, так и такие сгодятся. Не беда, главное, что он в сапогах и с мешком за плечами шагает по улице. По той самой улице, дома которой, ещё не проснулись и не раскрыли свои глаза-окна. Они, даже ещё не зажгли в них свет. Представляете, дома ещё спят, а он уже идёт довольный и сияющий от счастья, настоящим радостным огнём. А петухи, ну и пусть поют-заливаются. Проспали нынче все поселковые петухи. Мальчишка уже за околицей, а они спохватились и надрывают свои глотки, где-то там, в ещё сонном посёлке. Вот вам, накуси-выкуси, не тут-то было. Куда там, вот уже и аэродромную поляну он прошагал, сбивая на ходу своими сапожищами, озябшую на первом приморозке россу, которая с хрустальным перезвоном срывается с травы и серебряными струйками стекает по сапогам. Да ну! Ну и пусть, не жаль этого сверкающего добра. Пусть звенит на всю округу свою бодрящую мелодию, главное, что он - мальчишка, которому уже, скоро будет 12 лет, свернул в лес и пошёл по старой лесовозной дороге, проложенной когда-то, давным-давно у самого подножия Стройковской горы. Видал чё, гляньте на него, идёт в предрассветных сумерках, ни кто-нибудь, а себе на-уме. И надо же, какой малец-молодец шагает, прямиком по лужам, наполненным позавчерашним дождём. Нет, ну вы гляньте на него, не боится же, пугающе-чвакающей, засасывающей по щиколотки жижи. Где там, он идёт и идёт, и хоть-бы хны ему. А если честно, (по секрету вам скажу), то всего лишь чуточку страшновато ему. Ну, а вдруг за большой колодой притаился зверь, ну не медведь конечно, а хотя-бы волк матёрый. Кто его знает…
Да и хрен с ним, с волком этим, чему быть того не миновать, главное, что он идёт и никого не трогает. А ежели он никого не трогает, то и его, никто не тронет. Таёжный закон таков - "Ты за зря никого не обидишь, и тебя за-так, никто не съест. Ты поможешь в трудную минуту, и тебе помощь поспеет, ежели что случись". А как иначе? Иначе ни как. Нельзя без этого закона. Без таёжного закона не прожить, даже в глухомани лесной, так что иди и не трусь, как этот мальчишка Раздольский. В школу, стервец не пошёл в этот день, а почитай за час до слани на Картагонское болото дошёл. Где уже раскрасневшейся, чуть горьковатой рябинкой, прям гроздью, рот покривил. А где и смороды ухватил. Не, не садовой смородины, а лесной. Лесная сморода, потому так и называется "сморода", что она не чёрная как смоль, а тёмно-коричневая с мраморными прожилками, да и вкус у неё совсем другой - без кислинки, такой знаете, слегка медовый, особливо, когда ею, целой горстёй полон рот набьёшь, да зубцами на неё надавишь. Эх! И вкусна же сморода! А какой аромат душистый! Родители мои звали этот аромат - "дух смородовый". А какой чай со смородиновым листом на костерке получался! Эх! Но это другая история, про которую можно, полтора рассказа рассказывать, а время всё равно не хватит, выслушать. Да за кожуру-то забыл сказать. Кожуру от смороды можно не есть, её и на землю можно сплюнуть, ведь не в избе, плюй сколь хош.
Что-то я отвлёкся, повёл Вас на болото за клюквой, а рот смородиной набил. Не дело это, людям зубы заговаривать, когда у них они не болят.
Так вот, дело в том, что дошёл мальчишка до слани и всё тут. Присел он дух перевести, а на саму-ё слань ему идти уже боязно. Болотная марь, как ни как - гиблое дело я Вам скажу. По рассказам, в таких местах, всякую нечисть можно встретить, и кикимар всяких мастей, и водомутов разношёрстных, да и упыри иногда промеж кочек спрятаться могут. Не без их помощи видать, сколь людей на болотах сгинуло. Заманят в топь и не выбраться уже из неё. Кричи не кричи, что толку людей зазря пугать. Пока тебя найдут средь кочки, над тобой уже последние пузырьки полопаются. Так что, ежели когда придётся на болоте тонуть, тони лучше молча.
Но это всё рассуждения, а вот наш герой - мальчишка, ему до наших рассуждений нет дела. Он, со своей бедой, один на один остался. Сидел он на поваленной ветром сосне и обдумывал, чё делать и как быть? И надо же, нарешился всё-таки, поглядите-ка на него. Поднялся он, поправил за плечами мешок с перекусом, ухватил воздуха полну грудь и побежал, сколь было духу. Эх, и рванул он, молодым ветерком по дощатой слани, уложенной прямо на поросшее мхом болото. Да так резво и озорно он дал стрекоча, что бежал и бежал, ни разу не оглядываясь, в сторону удаляющейся горы, украшенной в этот день ярко-красным осинником. Мальчишка, мчался на одном дыхании, выкидывал впереди себя ноги, не делая ни единого вздоха, просто бежал по слани и всё. Он летел, шлёпая сапогами по доскам, до тех пор, пока не начал задыхаться и, по всей видимости, от наступившего удушья, его нога обутая не по размеру, зацепилась за выступающий между досками, смоляной стык. Малец, со всего маха, во весь рост повалился всем своим, ещё не окрепшим, детским телом, в мягкий мох.
Мох был мягким, нежным и приятным, словно это была пушистая бабушкина перина. Мальчишка обмяк в ней, расслабился и стал глубоко дышать.
И тут, я проснулся!
Я открыл глаза, было уже утро.
Солнце уже протиснулось сквозь заспанный лес, положило свою голову на огородную изгородь, сделанную из сосновых жердей, и удивлённо поглядывало на меня. Оно подперев оранжевые щеки с двух сторон, самыми большими лучами, не просто смотрело в мою сторону, а можно (если поприличней) сказать, вылупилось на меня. Солнечные глазки с издёвкой сверлили мне мозг, задавая прищуренным взглядом свой риторический вопрос:
- "Ну и кому спим?"
Я из принципа не стал вступать в полемику, с этим, ставшим от злости, почти оранжевым диском. Я просто произнёс, на его весьма не уместный вопрос, свою коронную фразу:
- "Не надо пены", и стал собираться, как задумал с вечера, в поход на "Заводскую" протоку.
Солнце, почти побелев от негодования, ещё с минуту удручённо обмозговывало, непонятно что сказанное мною, а потом быстро поднялось на положенную ему к 9-00 высоту.
Вечером, вспоминая свой сон, я решил отложить следующий по графику поход на Третий распадок, и пойти сходить на Картагонское болото. Для этого, я пораньше угомонился и лёг спать, в надежде досмотреть свой сон до самого конца.
Вы не поверите! Сон начался именно с того фрагмента, когда мальчишка насмелился и побежал через болото. Он бежал и бежал, всё быстрее ускоряя бег, и как только он, вновь заметил тот злополучный стык, я в этот момент машинально подпрыгнул и взлетел над землёй. Широко раскинув руки в стороны, я летел! При этом я явственно ощутил не привычную для себя приятную невесомость. Восхищаясь грациозностью полёта, я медленно подымался выше и выше. А когда я, уже полностью освоился и привык к происходящему волшебству, то неожиданно для себя заметил, летящего рядом мальчишку. Это был тот самый мальчишка, в тех же сапогах, в брезентовой ветровке и с мешком на спине. По его выражению лица я понял, что он испытывает те же самые ощущения, что и я. Глаза парнишки сияли не поддельной радостью и беспредельным восхищением. Он крутил по сторонам головой, рассматривая всё вокруг. Мы оба раскрыв рты, созерцали весь открывшийся нам простор - величавую мозаику, составленную из цветных кусочков-лоскутов. Хвойная зелень тайги, была измазана неумелыми мазками осенних красок, словно это была не тайга, а небывалой красоты стёганое одеяло. Таёжная даль, увиденная с высоты сновидения, напомнила мне именно цветное одеяло, то самое, сшитое матерью из разноцветных лоскутков, сшитое заранее, для ещё не родившегося меня. Этим одеялом, мама укрывала меня на ночь. Напевая колыбельную песню, она заботливо создавала для меня, какую-то, сказочную атмосферу, атмосферу присутствия волшебства, притаившеюся под этим небольшим, но таким бесконечно родным квадратным кусочком жизненного пространства. Это одеяло, приятно пахнущее грудным молоком, было таким мягким и нежным, словно это была материнская грудь. А каким это одеяло было тёплым! Оно было тёплым и ласковым как мамино сердце, теплоту которого я запомнил на всю жизнь. Господи! Как это было давно!
Но почему я, в этом сновидении, вспомнил именно его, это одеяло - образ, запомнившийся мне с младенчества, образ незабываемый и всегда возвращающий меня в объятия материнских рук? Почему одеяло? Почему мать? Почему я, в таком далёком детстве? И как только я стал задавать себе эти вопросы, я стал отматывать своё жизненное время назад, в своё детство. И когда я, почти дошёл до возрастного периода 11-ти лет, мне стало, так хорошо и уютно в этой невесомости.
В этот миг, я сразу-же поймал себя, на той мысли, что летящий рядом со мной лопоухий мальчишка - это же я. Я пристально посмотрел на летящего рядом с собой себя и как-то произвольно подмигнул ему. Я мальчишка, в ответ мне, по-детски наивно улыбнулся, и в его выражении лица появилась оттенки радости, по которым я понял, что и он догадался, что я это он.
Вдруг, я невольно заметил, что один сапог у меня - мальчишки, наполовину снялся с ноги и вот-вот упадёт. И тут, видимо оттого, что я узнал себя во сне, или от того, что мой сапог упадёт, я явственно осознал реальную нереальность происходящего. Я вздрогнул, и от неожиданного поворота событий закончился мой сон.
Я проснулся.
Был ранний сентябрьский рассвет.
Рассвет как рассвет, обычный и ни чем не выдающийся. Такие рассветы бывают по 30 штук в месяц. Но всё равно, что-то в нём было не обычное или странное. Наверное, в нём присутствовало ощущение такого рассвета, какие бывают только в поселке Раздолье и нигде больше. Восток, как ему и полагается, слегка зарумянил тёмно-фиолетовый небосвод с постепенно тускнеющими звёздами. Начиналось утро нового дня. Всё, как и должно быть или по-другому говоря, всё происходило согласно природным законам.
А вот уж и нет, не всё.
Кроме того по Раздольской улице в это время уже шёл я, в возрасте почти 60-ти лет отроду. Я, впервые за прошедшие десятилетия, в такую рань был на ногах, на тех самых ногах, которые были обуты в сапоги. Ну и что с того, что не выспался, не беда. Главное, что я шёл по улице с рюкзаком за плечами. По той самой улице, дома которой, ещё не проснулись и не раскрыли свои глаза-окна, и даже ещё не зажгли в них свет. Представляете, дома ещё спят, а я, уже иду довольный и сияющий от счастья, сияющий настоящим радостным огнём. А петухи, ну и пусть поют-заливаются. Проспали опять все поселковые петухи. Я уже за околицей, а они спохватились и дерут свои глотки, где-то там, в ещё сонном посёлке. Нате-ка вам мой кукиш. Куда там, вот уже и аэродромную поляну я прошагал, сбивая на ходу своими сапожищами сентябрьскую россу, которая с хрустальным перезвоном срывается с травы и серебряными струйками стекает по сапогам. Боже мой! Как давно это было! Ну и слава тебе Боже, за то, что я вновь иду на своё любимое болото. Нет! не позволил ты мне забыть то утро нового дня, когда мать впервые взяла меня на Картагонское болото за клюквой. Мы тогда шли с ней, по той же самой дороге у подножия Стройковской горы, по которой иду я сейчас, этим ранним утром сегодняшнего нового дня. И по той же самой слани через Картагонскую гать, и по тому же самому мостику через речушку Картагонку, по тем же дальним покосам по которым я иду и вспоминаю маму, совсем ещё молодую, самую-самую любимую и родную. Да, мы с ней шли здесь, тогда, давно-давно. Как же она любила ходить на болото за клюквой! Господи! Какое это было счастливое время!
Тогда, тот первый поход на болото, мне казался каким-то забавным и полным тайн приключением, в котором я узнал, что болото это совершенно не страшное место. Вовсе наоборот. Болото, это самое удивительное и реально - прекрасное место на земле. Пахнущее багульником болото, завораживает своей природной первозданностью, а его аромат, словно елей в церковной лампаде, очищает людей от скверны, делает их чище, добрей и милосердней. Ведь недаром же, все отшельники или раскаявшиеся грешники уходили в глухие места на небольшие островки посреди топких болот.
Я шёл знакомой с детства тропой, и чем ближе я подходил к знакомому мне с детства болоту, тем на душе у меня становилось всё волнительней и тревожней. Я вспоминал свою маму, обычную Русскую женщину, каких в деревнях Сибирских - множество. Но моя мама, для меня была особенная - добрая, нежная, ласковая. Мне, в тот момент, почему-то казалось, что она со мной рядом и также как тогда в детстве, опять идёт по наторенной тропе, на своё любимое болото. Она, то уверенно спешила впереди, стараясь пораньше прийти на самое ягодное место, то чуть утомившись, уже шагала за мной. Я ощущал её дыхание, мне слышался её голос, который, со свойственной ей иронией, остужал мой неуёмный пыл:
- "Мишутка, поимей совесть, не беги так шибко, побойся бога, уморил на-нет, не угнаться за тобой. Посмотрю на тебя, как ты обратно домой бежать будешь?"
Я, как наяву видел лицо матери и её взгляд, чувствовал тепло, в нежных прикосновениях её рук. Тех самых рук, которые подносили меня к груди, которые обнимали и прижимали к себе, и в беде, и в радости. Руки матери, как два крыла, всегда оберегали меня, были для меня надёжной защитой. Их тепло, навсегда осталось в моей памяти. Какими они были тёплыми! Сколько в них было доброты и нежности, настоящей материнской любви и заботы.
Как жаль, что это были только мои воспоминания. Памятные и трогательные воспоминания о матери, навеянные мне, снова увиденными до боли родными местами, где когда-то, в далёком детстве, я был рядом с мамой, мамочкой, маманькой. Как больно, что её уже нет со мной, нет, и никогда не будет! Жаль, но так устроена наша жизнь, и изменить этого нельзя. Нельзя нам вернуть то время, когда мы были ещё детьми. А как хочется их вернуть, вернуть свои детские годы, чтобы сказать своим матерям слова благодарности за их заботу и любовь, им - нашим матерям, ещё молодым и здоровым, растившим нас, отдавая всё до последнего, ни жалея для нас ничего. Нет, не дано вернуть свои детские годы. И нам, ставшими уже самими родителями, не вернуться в то время, когда мы были детьми. Мы, уже никогда не сможем сказать, глядя в глаза матерям, все те слова, которые мы не сказали или не успели сказать им при жизни. Нам, не дано изменять ход жизни, потому что, невозможно повернуть время вспять. Будь ты хоть самый великий или самый богатый в этом мире, стань ты хоть самым знаменитым или самым известным, ты всё равно не сможешь вновь прижаться к материнской груди, находясь у неё на руках. А как хочется вновь обнять свою маму, поющую колыбельную песню, ведущую за руку в первый класс. Но нет! Слышите! Этого не дано никому!
Вспоминая и рассуждая, я совсем не заметил, как почти пропадающая тропинка довела меня до величавой лиственницы, стоящей на краю заросшей молодым березняком поляны. Эта лиственница была настолько огромна, что казалось это дерево, было создано самим Господом Богом, именно в тот день, когда Он создал для нас Землю. И с той поры, эта древня лиственница, всё ещё растёт и тянется к небу, наперекор всем природным стихиям. Это могучее дерево, не раз подвергалось таким природным катаклизмам, что ни одно другое, не смогло устоять дольше, чем оно. Внезапные ураганные ветра, обломали на ней, все ветви. Макушки на ней не было, по-видимому, она была сломлена ударом молнии, потому что, её ствол, был украшен извилистым шрамом почти до половины, начинающимся самого верха. Но дерево затянуло этот шрам своей ароматной смолой-серой, аппетитно поблескивающей по всему расколу, крупными смоляными каплями. Сотни лесных пожаров обжигали этот древесный исполин у самого неохватного основания. Эти огненные пожиратели леса, так выжгли её ствол, что в нём образовался большой грот, в котором подростку можно было укрыться от дождя. На её стволе осталась лишь одна огромная ветка, которая продолжала расти, только для того, чтобы указывать неопытным ягодникам, направление движения на болото.
Я сразу узнал это дерево. Возле него, мы с матерью всегда останавливались, делали привал после полуторачасового перехода и перекусывали. Немного отдохнув и набрав сил, мы от него заходили в болото, находили ещё не тронутые ягодные места и отводили душу, долгожданным сбором клюквы.
Я подошёл к этому, знакомому мне исполину-дереву, прижался к нему грудью и обнял его, как своего старого друга. Капелька-слезинка скатилась у меня по щеке, но я, не стесняясь её сверкающего блеска, молча стоял несколько минут, а потом пошёл в глубину болота.
Я шёл и шёл, не замечая времени, не думая, куда я иду и зачем. Я просто шёл и шёл, до тех пор, пока не изменилось само пространство вокруг меня. Освещение стало другим, совершено иным, чем было 15 минут назад. Чистый, яркий солнечный свет струился едва заметными лучами, откуда-то сверху. Уже тёплый, но ещё не жгучий зноем свет, с лёгким красноватым оттенком на самом краю спектра, не осознанно подтолкнул меня на размышление:
- "Почему, этот почти бардовый оттенок светового спектра, находится не надомной, а в низу под ногами, у самых ног? Почему, я случайно наступаю в него и проваливаюсь до колен в этот рдеющий сплошной слой красного цвета?"
Это была клюква.
Нечаянно, кем-то рассыпанные по всему болоту, крупные бусины клюквы-ягоды лежали везде. Насколько хватало взгляда, можно было увидеть этот коралловый бисер. Клюква боязливо, словно опасаясь быть замеченной, наполовину высунула округлые бока изо мха и с наслаждением подрумянивала их в ультрафиолете утреннего солнца. Клюквенный зажаристый румянец, аппетитно краснел на каждой кочке и соблазняюще манил меня своей хрустящей корочкой. Я набрал в ладошку самых спелых ягод и залпом съел всю пригоршню целиком, потом ещё одну, ещё одну, и так - до оскомины.
Оскомина, своим ярким и не с чем несравнимым жжением сводила мне скулы так, что я, стиснув зубы, едва сдерживал слёзы. Обжигающая боль, возникшая от клюквенного послевкусия, жгла меня, своим жгучим веществом, но не во рту, а глубоко-глубоко в груди. Она резала и терзала каждый мой нерв своей обжигающе-кислой сладостью, колола своими сочными иглами прямо в душу, так больно и так явно, что я стал постепенно ощущать реальное облегчение. Да! Именно тогда, там, стоя в центре болота, в центре того самого места, которое я часто вижу в своих снах, к которому я лечу распластав руки в стороны, каждый раз, как только закрываю глаза, пытаясь расслабиться и отдохнуть от возникшего напряжения, я был безумно счастлив. Да, именно безумно, именно там и тогда, потому что, я понял и реально осознал то, что не мог понять многие годы. Я понял и явно ощутил, что этот нестерпимо сладостно-жгучий вкус клюквы, словно волшебное лекарство, помог мне увидеть наяву самого себя, но ещё мальчишкой. И поэтому, боль от оскомины стала успокаивать моё растревоженное воспоминаниями сердце…
Болото в памяти моей
Осеннее утро, зажёгся рассвет.
По улице спящей мальчишка шагает.
Ему, ещё нет и двенадцати лет.
Петух запоздавший, зарю прославляет.
Мальчишка сияет, мальчишка поёт.
Мальчишка за мамкой бежит по дороге,
Которая лесом к болоту ведёт,
Не по размеру обутые ноги.
Дорога петляет, дорога спешит,
У самой горы по таёжной ложбинке.
Мальчишка с мешком за плечами бежит,
Своими ногами, сбивая росинки.
Болото звенело хрустальной росой,
Рассыпала звонкие бусы природа.
Болото искрилось, сверкало красой,
Блистало в лучах золотого восхода.
Пройдя зыбкой стланью болотную гать,
С ладошки отведав рубиновых ягод,
Мальчишка и мать стали ягоду брать,
Земные дары заготавливать на год.
Вот Солнце набрало накала предел,
Болото бардовым румянцем зардело.
На плечиках детских мешок тяжелел,
Назад возвращаться уже можно смело.
Мальчишка пошёл, я за ним пошагал,
Несли мы вдвоём тот мешочек тяжёлый.
Хоть трудно нам было, но я не устал.
Я был счастливый, а он был весёлый.
Тогда мы подумали: - "Все должны знать!
Теперь перед Богом, за всё мы в ответе".
Мы жизненный путь свой решили шагать,
Уверенным шагом под солнышком этим.
Господи! Как это было очень давно.
Детство осталось за далью дорожной.
Нам только в снах детство встретить дано,
Только во сне с собой встретиться можно.
М.Ю. Агеев
г. Железногорск 14. 08. 2017 г.
Фото: М.Ю. Агеев