- Ну, всё! Сейчас пролесок пройдём и выйдем на деревню, - видно, Олег тоже устал и понимание, что цель достигнута, его радует.
За спиной осталась не простая дорога. Октябрьская небесная канцелярия открыла душ сразу, как только мы поставили нашу механическую дрезину (на местном наречии именуемую «пионеркой») на рельсы узкоколейки. Крайние дома посёлка ещё не скрылись из виду, а собранный вручную местным левшой мотор уже начал сбоить. Въехав в лес, заглохли. В итоге добрую часть пути - километров семь - прошли на шестах. А потом ещё шесть километров по лесной дорожке, порою через бурелом, да и снаряжение никто за тебя не понесёт. Двое нас, и все запасы на пять дней – в рюкзаках за спиной, там же и инструменты. Но вот минули и пролесок, показались первые дома. Цель экспедиции – заброшенная деревня Правобережка.
В то время новое увлечение занимало все мысли – поиск. Интернет пестрил сообщениями о выездах на копы в поисках и главное - находках старинных монет, об обнаруженных кладах в заброшенных деревнях, о нереальной стоимости, казалось бы, совершенно обычных вещей. Магазины и аукционы всемирной паутины готовы были предоставить возможности для их реализации. Наивная детская мечта уподобиться героям Стивенсона овладела.
И вот перед нами – Правобережка, когда-то родные Олега жили здесь. Истории деревни чуть более ста лет. Можно сказать: умерла молодой. И дело не в пресловутом укрупнении колхозов. Просто здесь перестали жить люди. Просто так звёзды встали на небе. Речка начала пересыхать. Шоковая рыночная экономика Гайдара выгнала молодёжь в города. Удалённость от районного центра и слабые коммуникации обрекли на перебои с доставкой продуктов. Закрылся фельдшерский пункт. Да, много ещё чего уложилось в слоёный пирог проблем. И к середине 90-ых от сорока семи дворов жилых осталось меньше половины, а в канун миллениума уже лишь в одном окне по вечерам загорался свет.
- Вот он - последний дом, - говорит Олег. – Дядя Коля здесь жил, печник. Наотрез отказался уезжать в посёлок. Здесь, говорит, жил, здесь мои печи, тут и помру.
- Помер?
- Ну, конечно…
Переходим мосток, от ранее полноводной (это видно по пологим берегам) речки Правобережки, давшей имя и деревне, остался лишь ручей. Родники продолжают бить, с питьевой водой проблем у нас не будет.
- А почему не Левобережка?
- Да, кто ж его знает теперь, - отвечает Олег. – Дядя Коля последний был старожил, может быть, он бы и ответил. Речушка-то ведь была притоком другого притока какого-то рукава Вятки. Глубокой была. Отец рассказывал, что окуней тут с налимами ловил в детстве. Да, вон посмотри: остатки бань вдоль берегов. Зря что ли ставили?
Да, не совсем обычно. По обоим берегам речушки бани стоят - не на подворье, а через дорожку от дома, на пологом яру. Славно было местным жителям: из парилки да прямо в воду! Сейчас же эти строения доживают свой век вдалеке от тонкой струи родников, в зарослях высокой высохшей осоки, камыша и прочей «ботаники». Вероятно, именно бани стали первыми жертвами вымирания деревни.
- А всё ж интересно, от чего река пересохла?
- Отец говорил, что в половодье место слияния забило плывущим мусором: деревьями, палками всякими. А сверху берега обсыпались, Вот и пробка получилась.
- Расчистить же можно было.
- Можно, да уже и некому. В то время в деревни уже одни пенсионеры оставались.
Идём по-над речкой вдоль домов. Разные они стоят: с проваленными крышами и выбитыми окнами, рухнувшими заборами и распахнутыми дверями, с покосившимися крылечками и сгнившим подворьем. А дорога изрыта будто бороной.
- Кабаны в деревню заходили, жёлуди искали. Видишь, перерыли всё, - комментирует Олег.
И точно – идём вдоль аллейки дубов! Хозяева когда-то высаживали, дабы посиживать на лавочках в тени раскидистых крон. Деревья стоят и плодоносят, а людей нет.
- А на том берегу, во-о-он там, - показывает мой друг, - кедр растёт. Высо-о-окий! Говорят, в этом году большой урожай шишки собрали.
- Значит деревня посещаемая?
- Да, наезжают иногда потомки, урожай собрать. Сады-то остались. Яблони, груши, сливы, а потом кустарники малины, смородины растут дикоросами, плодоносят.
Подходим к дому, который Олег заранее определил для ночлега. Стоит в центре деревни, крепкий, будто обитаемый. Все окна целы, ровные забор и ворота, крыша покрыта толем, даже лавочка у калитки не подгнила. Поднимаемся на крыльцо, дверь закрыта на обычный крючок.
- От зверья, - поясняет Олег.
- Хороший дом, может, он чей-то?
- Общий.
Входим. Большая светлая комната, в центре – две кровати с панцирной сеткой, стол с забитой пепельницей, пару табуретов, большая скамья, русская печь, а вдоль неё натянуты верёвки, окна меж рамами перетянуты решётками из толстой проволоки, вероятно, тоже от непрошенных лесных гостей.
- Этот дом охотники поддерживают в жилом состоянии. И зимой, и летом, и осенью переночевать, ливень переждать. Милое дело. Вот только о чистоте не парятся.
Да, первым делом утилизируем мусор: окурки, бутылки, банки и прочие приметы чисто мужского пребывания. Осматриваю печь. Вроде как обычная – русская: большая, с лежанкой-полатями, подпечьем для сушки дров, варочной плитой…
- А ты знаешь, откуда пошло выражение: «хайло раскрыл»? – с хитрецой глядя на меня, спрашивает Олег.
- Нет. Наверное, что-то из фени лагерной.
- Вообще мимо! – улыбается друг. – Вот эта часть в печи, выходное отверстие для дыма, для газов от горения, и называется «хайло».
- Забавно. А это что такое? – обходя печь с разных сторон, обнаруживаю вмонтированные металлические трубы диаметром сантиметров пятнадцать.
- Это, так называемые, «печурки», - поясняет напарник. – Обычно они просто из кирпича выкладываются. И дядя Коля так делал, но со временем решил поэкспериментировать, усовершенствовать, стал трубы вмонтировать. И отлично работает! Носки, варежки сохнут моментом!
Нам бы тоже обсушиться не мешало.
- Давай уж затопим печь-то, - предлагаю я.
- Обожди, не всё-то так просто.
- В смысле? Хочешь сказать, что она не работает? – перспектива в октябре пять дней жить в неотапливаемом помещении напрягает.
- Работает, только есть нюанс. Я не технарь и не печник тем более, четко объяснить не смогу, - сбивчиво говорит Олег. – В общем, дым сначала в дом пойдёт, и лишь потом, когда протопится печь, дымоход прогреется, тяга заработает как надо. Вот тогда и будет у нас тепло в доме.
Мало удовлетворённый такими разъяснениями, тем не менее, отправляюсь гулять по Правобережке. Олег остаётся протапливать печь, и вскоре дым уже валит со стороны нашей временной обители.
Вокруг же царят покой, тишина и всеобщее увядание. С деревьев облетает последняя листва, по небу текут рваные грязно-серые тучки. Темнеют провалы выбитых окон и дверей в домах брошенной Правобережки. Один внутрь заходить опасаюсь, кто знает – вдруг пол провалится или потолок обрушится.
Неспешно дошёл до края. В бурьяне – ржавые остовы сельско-хозяйственной техники: комбайн, сеялки, бороны и что-то ещё специфическое. А ближе к лесу – бывший коровник. Видны распахнутые ворота, крыши нет, стойла заросли репейником, и кое-где уже видны и стволы молоденьких осинок.
Справа от дороги в бурьяне покоятся останки небольшого строения. Крыши уже нет, только стены, дверь приоткрыта. Решаюсь зайти. Оказывается, что это что-то вроде мастерской: скобы, гнутые гвозди, на полусгнившей столешнице сломанный ржавый верстак. Ничего интересного, кроме… Ого! На дверях с обратной стороны прибита подкова. Отличная примета! Отдираю находку и устремляюсь в жилище.
Печь ещё не протопилась. Олег сидит на лавочке возле дома, соорудив импровизированный стол: бутылка сорокаградусной, бутербродики с сайрой, варёные яйца.
- Приезд надо отметить, дорога дальняя была.
Закусили раз другой, да и пуля не просвистела. А вот и солнышко меж тучек выглянуло.
- Я вот думаю, - глядя на дома на противоположном берегу, рассуждаю я. – Как он тут один жил?
- Дядя Коля-то?
- Да, печник ваш. Тоскливо ведь до жути ежедневно видеть, как умирает всё, что тебя окружало.
Олег вздыхает.
- Да могучий человек был. Всю войну прошёл. А печи его по всему району стоят, и не только в этой деревне. В добрые годы не успевал он личным хозяйством заниматься, но не отказывал людям, столько заказов было.
- А фамилия-то как его?
- Не помню, стёрлась в памяти. Вот так бывает. Человека нет, а тепло его печи дают. Старик говорил: пока горит хоть одна печь, деревня – живёт…
Выпиваем очередную с какой-то особо отрешённой, щемящей грустью. На момент живо представляю себе старого печника, который ежедневно производит обход пустой деревни. Старик заходит в брошенные дома, осматривает плод своих рук – печи, гладит их белёные бока, разговаривает с ними. Вспоминает хозяев, как праздновали новоселье, как радовались жизни. Всплывают в сознании образы людей, дат, событий. Но вокруг пустота, тишина, одиночество. Апокалипсис… И бредёт старый печник дядя Коля, опираясь на палку, от дома к дому, от судьбы к судьбе. И теплится в душе вера, что деревня его живёт. И будет жить, пока дышит он, пока в его печи весело пляшут языки огня…
…Октябрьский день короток, но и тёмная промозглая ночь в новой обители пролетела незаметна. Спальник, расстеленный на панцирной сетке, особо не пригодился. Дядя Коля прекрасно знал своё дело, протопленная печь работала как надо. Первая ночёвка в заброшенной деревне прошла комфортно, тепло и уютно. Быстро позавтракав, отправляемся в первый обход.
Соседний дом пуст. Люди из него выезжали основательно: сняты рамы, половые доски, разобрана печь. Мы будем наблюдать такую картину ещё в нескольких жилищах. Хозяева сознательно переезжали на новое место, переносили свой очаг.
Другое дело дома, жильцы которых, по всей видимости, перебрались из Правобережки сразу в мир иной. Всё осталось на местах. В сенках висит ватник, у порога сапоги с засохшей глиной на подошвах. На полках – книги, газеты. Родственники забрали только то, что ценно по их мнению. Много одежды и мебели покоятся на прежних ещё при хозяевах местах.
Мы с Олегом осматриваем дома на предмет чего-то ценного, что может заинтересовать коллекционеров, дизайнеров по интерьерам, просто любителей старины. К концу первого же дня понимаю, что из находок в Правобережке можно было бы создать неплохой зал краеведческого музея.
Жила деревня, люди работали. Во многих домах – остатки ткацких станков, когда-то здесь выращивали лён, и долгими тёмными вечерами женщины делали ткань. В одном доме жил обувщик когда-то: запасы старой кожи, болванки для ботинок, специфические инструменты так и лежат не востребованными. Повсеместно в домах и на чердаках – прялки.
Чердаки - вообще кладовая мелкого антиквариата, ведь ещё при жизни люди убирали на них старые, невостребованные, но годные вещи. Вот и стоят там деревянные сундуки, обитые железом, лежат детские берестяные люльки, каменные жернова, рыболовные снасти, журналы минувшей эпохи, одежда и многое другое.
К концу дня накопилась усталость не только физическая, но и моральная. Гнетущее состояние. Сложные ощущения от собственных действий. С одной стороны ловишь себя на мысли, что будто вор-мародёр вторгаешься в чужую приватность, роешься в вещах в жажде наживы. С другой стороны понимаешь, что всё это брошено, обречено сгнить, превратиться в тлен или перегной, а ты спасаешь эти вещи, даёшь им новую жизнь. Обнаружив среди раскисших книжек, газет и журналов, разбросанных на полу бывшей избы-читальни, брошюру «Пособие по стрелковому оружию» 1925 года выпуска, радуешься не тому, что сможешь её продать и выручить деньги. Доволен тем, что эта книжица найдёт место на полке, и ей обеспечен бережный уход и хранение. А бутыли пятилитровые, которым не один десяток лет, займут достойное место в интерьере ресторана или частного дома, и не будут расстреляны пьяными охотниками забавы ради.
Но на душе муторно.
- Давай сегодня не пойдём в дом дяди Коли? – предлагаю я товарищу. – Не хочу вторгаться в его жизнь.
- Да, водки хочется…
…В дом печника мы вошли лишь на третий день. Это было жилище старого, аккуратного человека. Чисто, минимум необходимой мебели. Спал дядя Коля на полатях. Особо ничего не нажил такой востребованный в свое время специалист. Конечно, сбережения наверняка были и они по праву остались потомкам. (Хотя, может, и сгорели в горниле ельцинских реформ.) Но никаких следов роскоши в доме старого печника не наблюдается. Дядя Коля просто жил и качественно делал своё дело. Почёт и уважение остались ему наградой. Не зря ведь именно его печи разбирали и перевозили на новое место, а не приглашали нового специалиста. Мы не взяли ничего в этом доме, и даже ничего не искали. Молча, не сговариваясь, ушли к соседям…
…Пять дней пролетели. За это время мы перенесли в свое пристанище немало интересных вещей: старую стеклянную посуду, старинные бутылки, фарфоровые тарелки, клеймённые двуглавым орлом, газеты и журналы, красивую кованую утварь – щипцы для угля, кочерги, сечки для капусты, чугунные весы с вензелем «Н II» и датой 1896, многое другое. Но всё не унести, впереди непростые двадцать километров. И оставить жалко: в любое жаркое лето, пойдёт пал, и вспыхнет деревня, и некому будет встать на защиту. Поэтому часть вещей уносим в сторону от дома и делаем закладку. Есть повод вернуться.
Последнюю ночь спится плохо. Вспоминается каждый дом, думается о судьбах его хозяев, которые жили и работали на своей земле, своими руками, умением, знанием. Но нет больше людей, умерла деревня, ушло поколение. И зачем мы только сюда приехали?
На рассвете встаём быстро, завтракаем впопыхах. Пора в обратный путь. Уходя из деревни, проходя мимо, мне хочется поклониться дому печника Дяди Коли. Уже и фамилия его забылась, и облик стёрся в памяти, а дело рук живёт и дарит тепло людям, согревает в холода, даёт возможность приготовить пищу. Что мы со своим интернетом, со своими деньгами? Кто вспомнит нас через пять-десять-двадцать лет? А печи дяди Коли вот они! Ни в одну холодную ночь обогреют ни один десяток человек. И прав, конечно, старый печник: пока горят печи, деревни будут жить.