Туман часть пятая глава пятая

 
РЮГЕРТ  КАРЛ  ФРАНЦЕВИЧ.
Фото из архива внучки гоф-медика
Инессы Аркадьевны Сухорадо-Зиминой.






                БУДЕТ ЛИ ЛЕГЧЕ  ОТ ЗНАНИЙ?


                Когда ты не плут, то и приметы
                твои не лгут.
                Русская народная пословица.


Так уж случилось, дорогой читатель, что я узнал много больше подробностей о том деле, нежели доселе описываемый вечер, который неприметно, за волнительным разговором, перетёк в ночь.

И что стоит мне, лихо перескочив через многость событий и нежданных открытий, взять, да и коротко пересказать самый, что ни на есть, финал? Ничего не стоит, уверяю вас! Однако стоило ли городить огород в первых главах, чтобы в этой, принуждённо скоротечной, открыть суть описываемого мною дела так, как нерадивый гимназист, решая математическую задачу, скрытно заглядывает в ответ, чтобы ловко подогнать действия под финал, мало заботясь красотою формул, знаков и символов? Нет, решил я, надобно подробность! Надо, не чураясь деталей и пояснений, отчитаться о странном, таинственном и, чего уж таиться, коль то правда, страшном приключении, ставшем, именно для наших героев, новым открытием того мира, в коем они доселе обретались. Да, таким открытием, что изменило привычное понимание жития земного до неузнаваемости, переиначив прежнее осознание своей ежедневности до качества надуманной сказки в полную противуположность страшной реальности сегодняшней жизни. Страшной от того, что она суть всеми замалчиваема, да утаиваема, со всем тщанием, от глаз обывателя.

Думаю, что на этом размышления стоит отставить, иначе наши герои заскучают в бездействии в этом самом миге, в коем Кирилла Антонович сообщил о горящей мертвецкой. А раз так, то пожелаем нашим следопытам скорейшего обретения желаемых ответов и совершения разумных дел! Ангела-хранителя вам, господа! Мы продолжаем!
Усталость тела человеческого, доложу я вам, это не чувство иссушающей жажды, при коей попил водицы – и нате вам! Силы возвращаются, трезвость мышления приравнивается к первозданной и сам человек, аки Феникс, восстаёт в привычном облике.

С усталостью всё иначе. Вялость и раздражительность, сменившие подвижность и благодушие, творят с человеком отвратное! Уставший телом человек способен на любой порицаемый поступок, оправдывая себя лишь одним – страстным желанием отдохновения.

То самое, либо почти то самое, творилось с Алексеем Ниловичем. Вступив с самим собою в жестокую схватку против желания лечь в постель, фельдшеру приходилось понимать, что привычные правила хорошего тона неуклонно приближались к черте забвения. И в этом состоянии, услыхав новость о горящей мертвецкой, господин Петухов просто дал окружающим понять, что он эту новость услыхал. И не более.
Карл же Францевич, сохранивший среди остальных присутствующих господ подвижную активность, принялся руководить ситуацией, подгонял её под способности каждого члена их маленького отряда, и под логику, союзную происходящему.

--Нет-нет, дорогой Алексей Нилович, вам никак нельзя оставаться в стороне от случившегося! Прошу вас, найдите в себе силы, ступайте к мертвецкой! Хотите – хлебните спирту, он вас, на какое-то время взбодрит. Но, вам действительно следует отправиться туда. И я, и все мы преотлично понимаем, что и огонь вам не укротить, и не спасти имущество лечебницы. Однако вы можете подметить любую странность в поведении селян … что, как я вижу, вряд ли.

--Либо незнакомца увидите. О монахах я не упоминаю.

--Вот, Модест Павлович прав! Сыщите в себе силы и ступайте! И не на миг не забывайте, что из нас четверых чужаков в Поге, монахи видели вас первым. Да и подожжённая мертвецкая, как-никак, вам подвластна …. Я намереваюсь сказать, что случись так, что вы у злодеев, не приведи Господь, конечно, следующий на очереди? Поэтому ступайте туда, там, скорее всего, многолюдно и малоопасно. А мы станем думать, как нам победить всех наших недругов. Да и, разумеется, весь завтрашний день я проведу в лечебнице вместо вас.

--Правда? – Голосом человека, над шеей которого уже занесён топор палача, да тут же остановлен прозвучавшим помилованием, ответствовал Алексей Нилович, поднимаясь со стула, и делая шаг к двери.

--Не сомневайтесь! Может, спирту?

--Думаю, что справлюсь и так. А вы, часом,  не знаете, как долго горят мертвецкие?

--Пока их не потушат. Идите, да будьте осмотрительны! – Вставил своё напутствие штаб-ротмистр.

Фельдшер кивнул головою, и вышел.

--Ведь он просто измочален! Даже пожар в его лечебнице не способен его расшевелить. Бедолага! – Карл Францевич говорил сие сам себе, собирая, при том, листы бумаги в понятном ему порядке. Он, сердешный, жалел господина Петухова.

--Измочален, ещё и как! – Также в никуда, то есть, ни к кому персонально не посылая свои слова, отозвался Модест Павлович. – Только его кобура пуста! Он целый день с оружием ходил? Я не приметил, как он достал револьвер перед уходом. Ну, да, ладно, - продолжая беседовать с самим собою, проговорил штаб-ротмистр, извлекая из саквояжа своё оружие, и опуская его в карман брючной пары.

--Карл Францевич, - теперь, когда пришла очередь говорить помещику, беседа приобрела личностное направление, - что у вас припасено для нас? По телу, разумеется.

--Есть, други, есть! Сейчас я вам доложу. Модест Павлович, не откажите! Встаньте на серёдку комнаты меж Кириллой Антоновичем и мною. Благодарю! Да-да, вы прекрасно встали, иначе и быть не могло!

--Господа! – Призвал к порядку помещик.- Модест Павлович изволит в своей манере шутить, а вы, Карл Францевич, только подыгрываете ему! Давайте покончим с … обсуждением. Прошу вас, доктор, только по делу!

--Именно по делу. Мещанин Занозин не был самоубийцей. Скажу более – он, как  полагалось бы висельнику, не висел вовсе. Ни в каком смысле сего словца. На счёт правоты сказанного мною я готов составить пари хоть на монаршую корону, державу и скипетр! И поверьте, моих доказательств с лихвою довольно для того, чтобы стать единственным обладателем символов монаршей власти. Но, не с кем составлять, не с кем. Теперь же прошу от вас внимания! Модест Павлович, прошу вас согнуть в локте правую руку, и поднять её до самого плеча. А предплечье освободите от рукава рубахи. Да, так … прекрасно! Теперь, сомкните персты в кулак … нет, не так сильно … да, превосходно! Ваш кулак отныне суть голова мещанина Занозина, а запястье – его шея. Да-да, вы именно манекен, а я демонстратор. Теперь шутки отставить! Я стану говорить такое, во что мне самому с трудом верится, потому растолковывать детали я не смогу. Это будет вашим вкладом в общее дело, господа! Модест Павлович, подойдите ближе!

Ещё раз, сверившись с записями из своей тетради, гоф-медик поправил положение кулака штаб-ротмистра, по отношению к углу обзора помещика.

--Это – щитовидная железа, в просторечии – кадык, он же – адамово яблоко, или ….

--Карл Францевич!

--Или что угодно, - гоф-медик умело пользовался дикцией лектора, потому и не обратил внимания на возглас Кириллы Антоновича. Каждый свой жест медик сопровождал движениями вечного пера, пользуемым, как указкой. – Здесь и здесь сонные артерии, а здесь – подвижно сочленённые позвонки. Удушение через повешение предполагает разрыв позвоночного столба из-за расчленения позвонков. Стиснутая сонная артерия прекращает подачу крови к головному мозгу, что приводит к особого вида торможению неких участков коры того же мозга. Имеются некие свидетельства, зафиксированные тюремными лекарями от лиц, предпринявший малоуспешную попытку самоповешения. Ничего, что так подробно? Продолжу. Те свидетельства говорят о том, что именно из-за торможения в коре головного мозга у повешенного наступает некая эйфория, схожая по характеру и ощущениям … тут все зрелые люди, поэтому я не стану говорить намёками. По ощущениям сходно с семяизвержением в момент амурной близости. Я понятно говорю? О том свидетельствуют и характерные выделения, оставляющие след на нижнем белье повешенных. И, хоть это и не весомое дополнение к моему докладу, но отмечу, что вышеописанное торможение в значительной мере приглушает чувство физического страдания от разрыва спинного мозга и ломания подъязычной кости. Она, кстати, вот тут … да, именно тут, если вы малость поднимете подбородок … простите, кулак. Теперь, покончив с теорией, перехожу к практике. Шейные позвонки мещанина Занозина целы. По состоянию сонных артерий … позволю себе напомнить на кулаке – они тут и … согните немного … ага, так … и вот тут. Они были сдавлены. Однако, как мне видится, сдавливание происходило намного медленнее, нежели оно проистекает при повешении, когда масса тела … ну, это вы и сами понимаете. Далее, сейчас я говорю лишь о травмах шейного отдела, толкование – позже. Артерии сдавливались постепенно увеличивающимся нажимом, аж до потери сознания. И только после того, как Занозин оказался без чувств, его шею сдавили цепью, наложенной на гортань. Теперь объективно – смерть наступила от асфиксии и травматической деформации гортани. Он был удушен цепью, но не повешен на ней. Его, кроме всего прочего, никто не снимал. Он был кем-то найден уже лежащим. Анатомическая часть завершена. Есть ли у публики вопросы?

Кирилла Антонович, заложив руки за спину, и опустив голову, глядел из-под сдвинутых бровей на гоф-медика. И молчал.

Модест же Павлович, изображавший частью своей правицы несчастного мещанина, задал вопрос, напрямую проистекавший из последних слов Карла Францевича.

--А не могло быть так, что один человек его снял, а иной сообщил о повешении? И слова первого ….

--Нет. Простите, что перебил, нет! Такого быть никак не могло. У мертвецов довольно скоро, вследствие расслабления мускулатуры тела, происходит опорожнение мочевого пузыря и кишечника. Простите за такие подробности. У висящего человека определяемые субстанции двигались бы от места естественного выхода по направлению к земле, к которой направлены ноги висящего. Присутствовал бы след тех субстанций на теле покойного, и на одежде. У мещанина Занозина все выделения направлены так же к земле, на коей он возлежал спиною. Он лежал без сознания, а после, в том же положении, скончался.

В этой части монолога уважаемого гоф-медика, я мог бы описать, вероятно, не так зрелищно, как то было на самом деле, то многообразие поясняющих и сопутствующих жестов, дающих его слушателям Кирилле Антоновичу и Модесту Павловичу детальное понимание проистекавших процессов с мещанином Занозиным равно, как и с его организмом. Тут, уж, простите мне моё своеволие, давать описание жеста сугубо врачебного свойства, демонстрировавшимися перед сугубо мужским обществом, либо описывать в подробностях всё вышеупомянутое на страницах сей книги коя, вполне вероятно, будет читана дамами, чьи глаза и уши (в разе прочтения в голос) не подлежат осквернению таковыми деталями. Пусть, повторюсь, и врачебного свойства. А посему напишу так – все части своего доклада, соотнесённые с анатомическими и физиологическими подробностями, были сопровождаемы весьма красноречивыми жестами, не имевшими иного толкования, кроме такого, ради которого они и были сотворены.

--Это было, так сказать, оглашение первичного осмотра. Модест Павлович, вы не устали держать руку? Я перехожу к подробностям, кои меня поставили в тупик. Мне остаётся надеяться на вашу помощь. Итак – цепь. По остаточным следам подкожного сгущения крови, оставленной звеньями, мне ясно представляется, что та цепь была верижной. Форма самого звена – четырёхгранник, сделанный их проволоки крепкой стали. Из оной сгибается квадрат с двумя свободными концами. Те концы сплетаются двойною косою с производством кольца, в которое входит последующее звено. Почему для ношения вериг отобрана именно цепь таковой формы, а не любая иная, вероятно не знают и сами подвижники. Но именно такая цепь была инструментом, прекратившим жизнь Занозина. Теперь, перейду к малопонятному. Ровно посерёдке сонных артерий, на коже, видны некие точечные следы, кои могли быть оставлены клиновидными предметами округлой формы. Некто сжал теми предметами  артерии. Следы тех предметов не такие яркие, как следы от цепных звеньев. Я заинтересовался теми следами и попросил у вас, Кирилла Антонович, передать мне лупу. Увеличительное стекло позволило разглядеть то, что меня и озадачило и, в какой-то мере, напугало. Дело в том … Модест Павлович, теперь ваша помощь станет неоценимой! Держите так же руку, как и ранее, а вы, Кирилла Антонович, подойдите ещё ближе! Дело в том, что следы тех предметов были парными! Понимаете? Место надавливания на артерию с правой стороны повторялось точно таким же следом ниже, прямо у ключичной кости. Такая же картина наблюдалась и слева. Скажу более – те следы по степени яркости подкожного кровоизлияния говорят о том, что тот, кто надавливал на артерию мещанину Занозину, был выше ростом. Следы имеют изменение окраса от места приложения удушающего предмета по диагонали вниз, к спине.

Карл Францевич, разведёнными в стороны перстами, легонько сдавил запястье штаб-ротмистра, детально воссоздавая направление изменения окрашивания следа.

--Думаю, что у вас появились вопросы, но я прошу до поры отказаться от них. Я ещё не закончил. То, что удалось увидеть далее, заставило меня засомневаться в правильности выводов, которые, сами по себе, да и по старой привычке, принялись складываться в моей голове. Увидел же я ещё две пары следов, по одной паре с каждой стороны. И их форма, в каждой отдельной паре, до странности совпадала! Правда, иные пары следов не были такими яркими, как первые. Вывод, рождённый в моей голове, заставил меня искать ещё какие-нибудь следы, не сокрытые отпечатками цепных звеньев. Долго отнимать ваше внимание не стану – я обнаружил и третие пары с каждой стороны. Окрас ещё слабее, направление то же, что и у предшествующих. Различие у трёх пар лишь в одном – первая пара имела заострённую форму, словно … словно у отточенного карандаша, другая была с заострённым и плоским краем, походившим на зубило, а третия – с плоским, скорее тупым верхом. Расстояние от следа на артерии до следа около ключичной кости пять сантиметров и три миллиметра по линейке анатомического набора инструментов.

Гоф-медик замолчал. Молчали и его друзья. То, что должно быть сказано далее, а далее было что сказать, можете мне поверить, нуждалось в некотором осмыслении последовательности и доказательной наполненности. Карла Францевича никак невозможно было заподозрить в том, что он, этой длящейся паузой, создавал драматическую кульминацию неожиданной новостью, в надежде произвести фурор и нескрываемое удивление друзей.

--Мы готовы к последней новости. – Молчавший так долго помещик позволил себе ускорить неминуемое. – И почему она мне сдаётся весьма не удобоваримой для осознания?

--Она такая, какова есть. Новости, как и родителей, не выбирают.

--Не тяните, Карл Францевич! Я вижу, что у вас есть представление, что это за … штуки, оставляющие три пары отметин за один, так сказать, присест. Я опущу руку?

--Да, конечно! Моё мнение … нет, убеждение, что те штуки – зубы.

--Вот и дождалИсь! – Очень-очень тихо пробормотал помещик, однако он был услышан остальными.

--Представляю и знаю, что новость для вас скверная. Но, это не вся новость. Да, я убеждён. Что то зубы. По принятой классификации в зубоврачебной медицине, перечисленные мною предметы есть клыками, резцами и жевательными зубами кои, среди практикующих лекарей, называются маляры.

--Постойте-ка, - штаб-ротмистр, закончивший приводить в порядок своё платье, принялся буквально допрашивать медика, - из ваших слов следует, что сдавливал артерии человек?

--Мне жаль, но не сходится. Попробуйте провести языком по своим зубам.

При этом гоф-медик выставил перед собою первый перст, и поводил им из стороны в сторону, будто помогая языку Модеста Павловича.

--Ощущаете? Ваши зубы, как и зубы всех человеков, плотно составлены, как брёвна городской стены. Ой, простите, сравнение отвратительное, а ваши зубы превосходны! Я имел сказать, что человечьи зубы посажены плотно один к последующему. Следы на шее Занозина имеют явные промежутки меж собою. Чтобы избежать вероятного предположения о том, что у кусавшего удалены некоторые зубы, скажу заранее, что анатомическая последовательность устройства зубов возможного злодея соблюдается – клык, резец, маляр.

--И что с этим делать? Вы могли бы сразу сказать – это сделал такой-то, либо – такое-то.

--Мог бы, Но вы мне не поверили бы на слово, и потребовали бы доказательств. И весь сегодняшний разговор повторился, только в иной последовательности.

--Я просто попытался скорее добраться до финала.

--Ваша попытка признана успешной. Итак!

Карл Францевич снова заговорил тоном кафедрального профессора. Даже и руки заложил за спину. Ну, что же, теперь стало очевидным, что некая часть его доклада, бывшая для гоф-медика особенно волнительной, почти завершена. На сей момент, у него остались только факты, коими он мог с лёгкостью жонглировать, да разумные доводы.

--Итак. Какое из живых существ имеет, так сказать, пробелы промеж зубов? Десятка полтора видов, никак не меньше. Это не мои слова, это слова господина Брэма. А какое животное … нет, существо, имеет расстояние меж парных зубов пять сантиметров с половиною по анатомической линейке. Из известных науке – одно. Собака.

--Значит, его кусала собака? – Не унимался Модест Павлович.

--Мне жаль, но не сходится. Собака должна быть либо выше мещанина Занозина, либо он держал оную на руках.

--Либо она подпрыгнула.

--Мне жаль, но не сходится. След укуса собаки, находящейся в движении иной, нежели у неё же, но в покое. Видите ли, остаются полосы от места соприкосновения её зубов с кожей, до места приложения собственно укуса.

--Дорогой доктор, а что-нибудь у вас сходится?

--Конечно! Следы от смертоносного укуса с принадлежностью к определённому виду живых существ. Это, пока, единственное схождение. Тут, знаете ли … как бы вам сказать … есть один весьма спорный момент в теории мистера Дарвина. У семейства псовых, к коему относят и некоторых лис, и волков и, простите, шакалов, и ….

--Дикую собаку Динго.

--Совершенно верно, Кирилла Антонович, и её тоже. У них всех есть нечто схожее во внутренней организации тела, что и позволило их объединить в одну общую группу существ. Однако схожесть разных животных сама собою подразумевает и присутствие предка, общего у вышеупомянутых животных. И тут, Модест Павлович, начинается новое не хождение – при наличии общего прародителя только одни собаки имеют врождённую склонность к обучению. И прошу заметить, терпеливому обучению! Да, ещё и к преподаваемому существом иного вида! Можно ли это сопоставить с тем, что волка, считающегося родичем собак, в лесу станут воспитывать ёжики? Или приручать медведи? Мало того, поведение любой собаки по отношению к любому человеку более дружелюбно, нежели у волка к тому же самому человеку. А собачий лай, обсуждавшийся нами не так давно? В звуках издаваемых собаками отчётливо прослушиваются четыре буквицы из фонетического запаса нас, человеков. Считаю, что это есть либо зачатками, либо остатками голосовых связок. Теперь то, что я оставил для финала. Вы, дорогие мои друзья, вовсе не досужие до необычайных новостей праздные читатели коим, пересказывай я то же самое, что и вам, имел бы вменённым в обязанность цитировать известных, намного более известных, нежели я, учёных, чьи исследования позволили мне не оставаться в одиночестве при изменении собственных взглядов от предположения до убеждённости. И убеждённость в мысли, могущей показаться вам крамольной, позволяет озвучить её содержание, не опасаясь быть высмеянным. Я имею убеждение, что именно собаки имеют не эволюционное происхождение, а вполне рукотворное. Искусственное, так сказать. Сюда же вписывается история с зубами. Всё в моей теории говорит о том, что обычную челюстную кость, допустим, повторяю – допустим, человеческую, вытянули. Вытянули вперёд, разумно увеличив язык, слюнные железы и носовые пазухи. Оттого-то и появились промежутки между зубами. Почему-то мысль о том, что собачью челюстную кость сжали до размеров человеческой, меня не посещает. Имею уверенность, что было именно наоборот. Некто, вероятно, какой-то создатель, силился сотворить более совершенное существо, но мало результативно. Так и получилось два вида, нуждающихся друг в друге, дополняющих друг друга и понимающих друг друга.

Гоф-медик умолк.

Ну, и как вам такое монпансье, рассыпанное перед соратниками? Впечатляет? Вы, дорогие читатели, имеете преимущество перед Кириллой Антоновичем и Модестом Павловичем, пусть и скромное, но имеете. Вы в полном праве отставить чтение, дабы переварить в прочитанном сказанное Карлом Францевичем. Либо отказаться верить тому, либо совершить попытку оспорить, приведя свои наблюдения и своё познание в качестве доказательства собственной правоты. А как же быть нашим друзьям? Они, без возможности прерваться, получали сведения всё больше и больше, и всё безостановочно! Помещик, грешным делом, уж начал опасаться не нового, а повторного внушения, так легко оказываемого гоф-медиком. Но, та логика, коей щедро сдобрены доводы Карла Францевича, позволила отключить приватную значимость собственного «я» перед лицом стройной теории, существование которой уже граничило с действительностью.

А раз так, то намереваюсь весьма кратко осветить два вопроса, рождённых пытливыми умами Кириллы Антоновича и Модеста Павловича.

Первый из вопросов касался веры. Нет, не столько веры, как таковой, сколько доверия. Скажет ли мне хоть кто – что есть правда, описывающая словесами то, что вам желают донести – событие, описание явления, повествование о минувшем либо утверждение в исполняемости собственных обязательств? Досконально не ведомо, но складывается понимание, что само словцо «правда» ничего не означает, да и веса никакого не имеет. Значимость приобретают совсем иные слова, при произнесении озаглавленные сим словцом. Однако, как возможно принять на веру услышанные вами слова с многократным повтором мантры «ПРАВДА»? И предполагаю, и становлюсь уверенным в том, что доверие к словам возникает только в том разе, коли их произносит некто, вызывающий у вас доверие. И пусть тот самый некто ни единого разочка не произнесёт приснопамятного словца «правда», но вы примете едино за чистейшую монету всё сказанное им. Можно ли сделать вывод, что «правда» есть не то, что вам сказано, а кем сказано? Думаю, что можно. И, разумеется, во внимание будут приняты и давность знакомства с тем «некто», и прежде существовавшую (а, может, и нет) склонность к неточностям и преувеличениям и, наконец, незыблемое правило трёх заинтересованностей, о котором уж упоминал помещик, в донесении до слушающего заведомого  обмана, либо достоверной информации.

Другой вопросец был схож с первым, но приглядывал на иную грань той самой «правды».

Может, или не может весь доклад гоф-медика отражать действительность, а не оказаться сплошной придумкой? Опыт общения с жизнью на сей бренной земле говорит об одном – не возможного не случается! Если уж довелось иметь личную встречу с туманными бессарабцами, то отчего не может быть неких собак, запросто удушающих стоящего на ногах человека единым укусом? А про зубы, да вытянутые челюстные кости, так то в ту же корзину! Просить прощения за подобное обобщение? А что, собственно говоря, плохого в таковом обобщении, когда собака в рост человека? Плохо лишь то, что сидя на веранде, да попивая лафитное винцо, слушать рассказы об этих тварях совсем не то, что находиться в отдалении от дома, в Богом позабытых селениях, да и в ожидании скорой встречи с какой-нибудь ходячей мерзостью, о которой никто ранее не упоминал. Нет, решительно нет, не доверять Карлу Францевичу оснований нет никаких. Он дворянин, бывал на войне, пишущий специальные книги … а при чём тут книги? Дело в том, что и самому гоф-медику довелось впервые услыхать об этих странных собаках, но не отбросил же он прочь сказанное ему, а стал наблюдать, подмечать, сравнивать да сличать. А книги? Он же говорил, минимум, о десяти авторах, упоминавших о том, ранее невиданном собачьем отродии! Значит, среди образованных и достойных людей ходят такие разговоры, подкреплённые доказательствами, раз об этом, не таясь, пишут книги? Как же, не таясь! Слухов, о таковых псинах, ранее я и не слыхивал! Или те авторы, не желая быть публично осмеянными, пишут книги для таких же, как и они сами? А отчего наша многотомная натуральная история, писавшаяся Шлётцером, Миллером, Державиным, да Ломоносовым в придачу, ни словечком не обмолвилась об этих собаченциях? Не ведает? Ох, вряд ли! Тогда, что же она безмолвствует? Боится? Чего? Или кого? Уж, не тех собак ли? Отнюдь! Просто не желает ступить в сторону от официоза, уютного, как домашняя печь, спокойного, как книги почивших историков, да и хлебосольная, как и любая наука, коя ни словом, ни пол словом не обмолвятся о странностях, сущих в мире, но не упомянутых умершими родоначальниками исторической науки! Да, уж, науки! Интересно, а откуда вообще взялись науки? Из наблюдения за природой, сравнением, сличением да подмечанием чего-то общего, что стало основой понимания событий. Не приходил же Господь к каждому, мнящему себя учёным, и не напутствовал его словами: «Значит так, милейший, Записывай мои слова в точности! Сию погоду, сей лес, сих человеков … да, что угодно, я сотворял по своей воле по формуле такой-то. Записал? Передавай истинную формулу для изучения земельки нашей, для определения и познания оной всем гимназистам, студиозам и вагантам. Нет, последним не передавай, они, всё едино, балбесами так и останутся. Уяснил? Тогда – аминь!». Такого не было! Любая наука должны была начаться с открытий, опытов, повторяющих и воспроизводящих увиденное, и неверия окружающих. С того, чем поделился с нами доктор. Вопрос для себя ставлю так – ежели суть правда то, что я видел бессарабцев, и то, что поведал Карл Францевич, не может ли статься так, что это всё и есть настоящее? И жизнь настоящая, и наука настоящая тоже? А то, что мы по простоте душевной привыкли считать наукой, есть ни что иное, специально созданное словоблудие, имеющее за цель сокрыть то настоящее и сущее, что есть на Земле, что мы видим, осязаем и, не приведи Господь, с чем боремся? То, что мы видим – правда, то, что утверждает наука – обман!

Не думаю, что есть надобность посвящать читателя в то, кому из наших героев принадлежали те мысли. Думаю, что это и так очевидно.

Тишина, которая появилась в доме ушедшего на пожар фельдшера Петухова, не была тягостной, либо вымученной. Она прожила несколько мгновений с пользою для всех господ, собравшихся в доме. И первым, об осмыслении услышанного, поделился Кирилла Антонович.

--Карл Францевич, я вот о чём думаю. Я принимаю за правду всё, что вы сказали. Однако, интересуясь научными трудами по многим отраслям человеческой деятельности, не мог не подметить одной особенности, присущей любому нововведению, открытию, либо теоретическому прогнозу. А именно – между самой задумкой, моделью так сказать, и финальным творением, как правило, существует ещё одно звено. Назову его промежуточным. Вряд ли тот, кто приложил свою руку к созданию челюсти собаки, получил искомый результат, удовлетворявший его полностью, с первой и, как мы видим, единственной попытки? А не было ли ошибок? Недоделок? Сбоев? Тех моделей, которые не стали идеальными, но послужили прообразами для сотворения новых существ? Не думаете ли вы, что человек и есть то самое промежуточное звено на пути к созданию искомого совершенства?

--Я рад, что нашёл в вас благодарного слушателя и внимательного собеседника! Если вас уж действительно интересует моё мнение, то приходившее, да-да, именно в среднем роде – приходившее к мертвецкой и есть промежуточным звеном. Припомните те уникальные способности видеть и слышать, не менее уникальный талант скрыться от нашего фельдшера. Думаю, что и монашеский наряд выбран ими не случайно – им есть что скрывать!

--Господа, позвольте и уж мне, не обладающему блистательными познаниями в науках, предположить маловероятное, но прямо соотносящееся с вашими словами. Под монашеской рясой сокрыты собаки, ходящие на задних лапах. Я угадал?

Кирилла Антонович и Карл Францевич переглянулись, словно выясняя, кому предоставится право дать ответ на вопрос штаб-ротмистра.

Спустя несколько секунд помещик протянул руку гоф-медику, предлагая ему озвучить то, что было и так понятно этим двум мужам, однако, до поры, не произнесено в голос.

Странно, но такой же жест появился и у Карла Францевича, только направленный в сторону помещика. Да, ещё и сопровождённый такими словами.

--Прошу вас, Кирилла Антонович! Честь высказать нашу общую с вами догадку – ваша!

--Что же, благодарю! Модест Павлович, то, о чём мы говорили, и то, о чём вы испрашиваете, имеет не совсем тот облик, который вы описали. Одна деталь, присущая собакам, всё же имеется у тех существ. У них имеется собачья голова, сидящая на человеческом теле. Имя им – песиглавцы.