Владимир Голдин
АЛМАЗЫ УРАЛА
Кто не слышал слов Александра Твардовского: «Урал! Опорный край державы, её добытчик и кузнец. Ровесник древней нашей славы и славы нынешней творец». Эти крылатые слова витают в воздухе и прочно остаются в памяти многих россиян. Но я бы хотел обратить внимание читателей только на одно слово из приведённых строк – ДОБЫТЧИК.
Не многие знают, что Урал стараниями его крестьян и горных рабочих добыл России впервое.
ЗОЛОТО (1745 г.) - обнаруженное в районе озера Шарташ крестьянином Ерофеем Марковым, дало толчок золотой лихорадке не только на Урале, но и в США и Африке. Изобретённый на Урале лоток, применяемый при промывке золотоносного песка, стал первым инструментом в золотодобывающей промышленности.
ПЛАТИНА (1819) - была обнаружена в районе поселка Ис, в пределах нынешней Свердловской области, стала первой платиной Российской империи.
ИЗУМРУД (1831), поселок Малышева, нынешняя Свердловская область – был, найдет случайно крестьянами на реке Реж, а затем здесь же был добыт первый в мире минерал АЛЕКСАНДРИТ.
АЛМАЗ (1829) – был найден на территории Пермского края (нынешнее административное деление) на даче Бисерского завода на Адольфовской золотоносной россыпи, расположенной на речке Полуденке, левом притоке реки Койвы, у села Крестовоздвиженские промыслы. Нынешнее название – посёлок Промысла. Река Койва до 1955 года с её многочисленными притоками была единственным местом в Советском Союзе по добыче рассыпных месторождений алмазов. Только в 1957 году после открытия кимберлитов в Якутии была прекращена добыча алмазов на Урале.
В 50-е годы прошлого столетия в районе реки Койвы проводились значительные геологоразведочные работы. Вспоминаю, как в то время геологи выкладывали на зеленом поле улицы свои длинные керна. Мы малышня с замиранием смотрели на эти каменные «червяки», изъятые из глубин земли. Что видели геологи в этих серых, черных и других оттенках камнях для нас было тайной. Эта тайна так и сохранилась в моей памяти с детства.
Сохранилась в памяти в виде холодного чувства непознанного и это была реальная тайна, поскольку все работы геологов, уж не говоря об алмазах, носили гриф секретных работ. Мы смотрели на эти загадочные керна и млели от гордости, что были приобщены, хотя бы зрительно, к этим тайнам природы. Видели работу драг, установленных на реке Койве, их неуклюжие серые формы и бур-конвеер, как хобот, высасывающий со дна реки глинистый грунт, и мутные воды Койвы вплоть до реки Чусовой. Затем, поздней я проплыл с сыном реку Койву на резиновой лодке, видел тот лунный ландшафт, который остался от работы драг по берегам реки.
Любое прикосновение человека к золоту, платине и драгоценным камням сопровождается домыслами, байками, сказаниями, рассказывающими не только об истории нахождения этих минералов, но и счастливые и трагические истории отношений между людьми в борьбе за обладание этими ценностями минералами.
На днях, разбирая в своем домашнем архиве, я наткнулся на потускневшую от времени пачку бумаг, скреплённых, вырезанным из жести скрепом, на столько прочным, что отделить листы бумаги от железа не представлялось возможным, не порвав, подвергшейся воздействию времени листы. В заголовке повествования было написано корявым подчерком «Уральские алмазы» (рассказ одного старика). Я разобрал рукопись и предлагаю ознакомиться читателям прозы.ру в сокращенном варианте. В надежде, что эта информация из прошлого вызовет определённый интерес читателя.
В детстве я очень любил бегать на горку, - сообщает нам неизвестный автор, - находящуюся недалеко от нашего домика, называющуюся «Камешок». Вид с этого места на открытые горы был замечательный. Цепь за цепью тянулись Предуральские хребты, расходившиеся во все стороны от поясного хребта Урала.
«Камешок» был любимым местом местных жителей для проведения отдыха. С ранней весны до поздней осени на горке было людно: парни и девушки шли со своими сердечными делами, старички покалякать о том, о сем, а больше порассказать о старой жизни, из времен крепостного права, как им жилось при приказчиках, надзирателях управителях. Особенно оживлялся «Камешок» в дни летних праздников, когда рабочие железных рудников шли приятельскими кампаниями выпить и встряхнуться от тяжелой горняцкой работы. С полудня до глубокой ночи раздавались эхом по окрестным горам старинные проголосовые русские песни, в которых слышалась грусть, молодой красы девушки о ясном соколе милом дружке.
Грустные песни сменялись разудальной пляской молодых горняков, только искры сыпались из-под подкованных сапог при выделывании замысловатых коленцев, поощряемых выкриками зрителей: «Эх, отдирай, примерзло!». Пляски молодых раззадоривали старых плясунов: «Ну-ко, молодые, айда на перепляс, мы вам покажем, как в старину отдирали!».
Нахлобучив поглубже на голову войлочную шляпу, распахнув свой зипун, выходят в круг мужики. Вынув из-за пазухи красный платочек-шириночку, и помахивая, поплывет, как пава в своих мягких бахильцах женщина, и вот смотришь один за другим выходят из круга молодые плясуны, переплясанные стариками. Тогда на выручку молодых появляется парень Андрейко Зубарько, против которого не мог выдержать ни один старик. Попытаются с ним состязаться и, видя, что не переплясать, уходят со сцены: «А, ну, тя к лешему, черт тебя перепляшет!».
Отдельными группами сидели старики-горняки, ушедшие с работы, и отсиживающие свой век кто в сторожах, кто на хлебах у сыновей. Вспоминали как они в свое время работали в конторских шахтах или на своих ширпах (шурфах), где в какой шахте, или своих ширпах, остались недорубленные жилки, или гнезда руды, а иные решались и о золотишке покалякать.
Что-де в такой-то речушке, или донце маячило золотом. Но золото не пользовалось у наших мужиков почетом, как старики говорили: «Золото мыть голосом выть. Золото обманчиво, сегодня шаньгами накормит, а завтра ржаной сухой корочки не даст. Зато матушка железная руда, у той добрая душа, всегда ровненько кормит».
Особенно любил я слушать рассказы старого горняка, моего соседа, Павла Филатовича Макарова, серьёзный был старик, зря не любил языком болтать, говорил, не торопясь, взвешивал каждое слово, чтобы пустого не выпустить. Рассказывал лишь о том, что знал хорошо, а если передавал чужой рассказ, то только от людей, которых он считал не пустомелями.
Раз прихожу в обыденный день, под вечерок на «Камешок», сидит на камне Филатыч, и что-то задумчиво смотрит вверх по реке. Я спросил его:
- Что ты дедушка так пристально смотришь, аль чего примечательное видишь?
- Я вот угланёныш (мальчик) смотрю на нашу матушку Койву и думаю, сколько она гор омывает. Баская река, когда плывешь по ней, она точно змейка крадется среди гор, которые всё стремятся своими стенами ей путь загородить. Она хитрая, находит себе дорогу. Зимой и летом смирная, но уж весной и осенью не суйся к ней. Чуть зазевался, утащит к себе на дно. Старые люди говорили, что много она грамоток в горах размыла, только трудно их темному человеку прочитать, а есть, говорят, такие люди, которые могут читать на стенах гор, омытых рекой.
Приезжал к нам такой, человек, давненько это дело было, я ещё молодой был, а сколько годов прошло, сказать не сумею. Видишь по годам считать мы не свычны, а всё привыкли запоминать применительно по похоронам кого-нибудь видного мужичка, или по чьей-нибудь свадьбе. Ну, так вот помнится мне, это было в тот год, когда Евпроксинию Неустроеву замуж выдавали. А ты посчитай, который год у нее девки замуж выходили.
Вот нарядили меня из конторы ходить с этим человеком по лесам, котомку с харчами, да кайло, топор, лопату и холщину непромокаемую носить. Недели четыре я с ним ходил. Он где горку покопает, где под вискорем (корни дерева, вырванные бурей) выбирает разные камешки, да в котомку мне и кладет. Спросил я его раз:
- Зачем вам, господин, пустышные камушки, да разные породы собираете, ничего ведь примечательного в них нет.
- Видишь, братец, я по этим камешкам породу буду читать, что у вас в горах находится. Меня послал сюда ваш владелец заводов, граф Шувалов. Поезжай, - говорит, - по моим землям на Урал, да поищи, какие находятся у меня в горах породы, от которых можно доходы добывать, а то мои служки кроме железной руды, да золотишка ничего не находят.
- Ещё он говорил, что прежде чем найти ценную руду свинцовую или серебряную или там, медную, надо найти сначала хозяина или соседа, без которого она не живет. Вот как вы ищите руду, перво, вы отыскиваете охристые породы, или белый лап (разрушенный кварц), тогда говорите «на руду маячит». Или старатели по золоту ищут в речушках и логах, где в песках много встречается с коричневыми прожилками кварц. Выходит угланёныш, по ученому все хорошие породы или руды имеют в земле одного хозяина или соседа, по которому и стучись в матушку землю, и она тебе двери откроет, к тому, чего ты ищешь.
А вот теперь смотри вверх по Койве, я тебе буду горы показывать. Первая от завода «Табашний ток» - пустышная, кроме пустого сланца ничего в ней нет. Дальше – «Падённая» - тоже, а за ней «Вавилон» - стоящая гора, чтобы постучаться в неё. А вот прямо, далеко виднеется «Андреевская» и «Мурашевские гривы». Много говорил тот человек в них замечательного содержится, только говорит щупом не достучаться, глубоко богатство скрыто. А ещё дальше, чуть виднеется, как две копёшки – одна большая, другая поменьше. Это одна гора называется «Воронковские копны». Недалеко от неё рудник «Воронки» - эту гору он также отметил. Но что нашел он в этих горах, мне он не сказал, а также и в конторе об этом разговору не было.
А ещё я тебе расскажу за «Вавилоном» будет гора рубежная, а за ней на другой стороне реки «Тискосная», а за этой горой моему деду и отцу, при крепостном праве, много горошка досталось, тогда хозяйкой наших заводов была княгиня Шаховская, Строгановская дочь, от которого ей завод в приданое достался. Лет так восемьдесят назад, одного мужичка черт дернул золотишко объявить. Когда дошло до княгини известие, что в её дачах имеется золото, послала она по добыче золота немца Адольфа Шмидта.
Вот и погнали из нашего завода мужиков и девок золото мыть. Сколько было рёву и слёз, когда загнали в дремучий лес, да работать в ледянящей речке, когда в ней даже летом вода, оттого, что лес её закрывал от солнца. Все в чирьях ходили от простуды. Руки, ноги крючками сводило. Работали в лаптях, сапогов не знали, не то, что ныне зазнались, не то, сплести, даже подковырять лапти ладом не умеют. А работать тогда заставляли от зари до зари – «урок» задавали большой. Ну и мучился народ, упаси боже, даже вспомнить страшно. Харчи были плохие, хлеб ржаной из подлежалой муки. Летом грибы, да пиканы растут, ими ещё пробивались. Иной раз тайком, когда приказчик уйдет обедать, какая девка снимет с себя станушку (рубашку), наловит в речке мулят, глядишь похлеваешь ухи.
Немец с утра до вечера бегает, да кричит «шевели живей, не стоять, на солнышко не смотреть, а то розгами будешь обедать». Известно, ведь в Россию немец комариком приедет, а домой сытым боровом уезжает. Вот и старался он владелице интерес соблюсти, и своё тощее брюхо набить.
Но, как говорится, одна беда тащит за собой другую. Дело получилось так, моют две девки на станке золото, а два мужика принесли носилки с песком. Вдруг один из мужиков увидал, что у одной девки под скрепом что-то засияло. Он кричит: «Девки, стой!» - те испугались, остановились, думают, мужик увидел самородку золота, но оказалось не самородок, а проклятый алмазик. Мужик поднял воссиявший камешек: «Ой, говорит, девки, какой я баской кампасик нашел (по-местному так назывался горный хрусталь). Блестит кампасик, как ночная звездочка, всякими радугами. Отдам, - говорит, - той девке, которая целовать, миловать меня будет. Отдам кузнецу Егору, он пробьет в кампасике дырку, наденет на гайтан с крестом, и будет ходить, как заморская королева, а бабы и девки от зависти посохнут.
- Пошёл ты, косматый леший со своими компасиками. Отдай своей корявой Марфе, пусть над приметном местом повесит, да щеголяет по заводу. А нам не мешай урок робить. А то черт Адольф, как коршун налетит, таких под станушку кампосиков наставит, неделю на брюхе спать будешь.
А немец тут, как тут:
- Какой кампасик? – чего не робишь?»
Мужик со страху, чтобы вечером на сон грядущий не всыпали 25 горячих розок:
- Да вот, господин Шмидт чудной кампасик нашёл у девок на станке.
- А ну кажи, какой кампасик.
Как увидел немец на руке у мужика алмазик, так и задрожал. Схватил быстрей. Положил в платок, да в карман. Согнал всех мужиков и девок и заставил пальцами перебирать по песчинке весь намытый у станка песок и отбирать все кампасики. До мяса ободрали себе пальцы мужики и бабы, перебирая песок. Такая началась мука – мученская народишку, хоть живым в землю закапываться.
Стали мужики думать, как от проклятого немца избавиться. Убить – плетнями отдерут и в Сибирь на каторгу сошлют и прикуют на цепи к тачкам.
И всё же надумали два мужика Батуев да Бушуев угостить немца мухоморьей губницей (грибовницей). Уговорились, что Батуев выманит из избы, где жил немец, стряпуху его. А Бушуев обменит губницу, состряпанную стряпухой.
Батуев, к слову сказать, был большой руки затейник. Расскажет, какую побасенку, мужики и девки всё брюхо расцарапают от хохоту. А то были у него сделаны две куклы, одна мужичья, другая бабья, и вот такие у него куклы будут фигуры делать, мужики ржут, как жеребцы, а девки платками личики закрывают.
Состряпали они мухоморью губницу. Для скуса положили в нее пиканных головок, да лугового лучку, забелили сметаной – получилось всё честь честью. Пошли. Батуев к окошку выманивать стряпуху, а Бушуев к окошку с другой стороны, сменять губницу. Батуев своими побасенками, да куколками, выманил на крыльцо стряпуху, а Бушуев обменил губницу.
Дело подходило к обеду. Только успели уйти, как голодный немец обедать бежит. Кричит с крылечка: «Давай скорей обедать». Она поставила на стол мухоморью губницу, а он давай скорей есть. Губница ему показалась очень скусной, похвалил ещё свою стряпуху: «Какую ты сёдня скусную губницу сварила».
Наелся, скорей бежать на работу, чтобы мужики не слямзили без него какой алмазик.
К паужину (вечерний получасовой отдых, с закуской хлеба с водой или квасом) начал немец за брюхо хвататься и ойкать, а затем совсем убежал в свою избу. Вечером благим матом стал орать, да своего бога вспоминать: «Ой, жжет, ой, палит, давай скорей лекаря». А где тут скоро достанешь лекаря, он у нас в заводе находился при госпитале. А это, худо – мало 25 верст лесом да болотиной, с утра до вечера проедешь. Пока лошадь оседлали, да ехал нарочный и, приехавши с фельдшером шумаркались (вели разговор), чем немец заболел, где и что у него болит. Ведь фельдшеру надо все выспросить, чтобы знать какие лекарства везти с собой. То да сё – немец окочурился.
Поворачивал его фельдшер с боку на бок, брюхо ощупал, да пену осмотрел, что у немца из пасти вышла, да опросил стряпуху, чего он ел, и отдал приказ тащить на завод. Мертвый немец ещё поизгалялся над мужиками. Гроб пришлось тащить на руках, на волоках нельзя было вести. Пока собрались, да ехали, от немца тяжелый дух пошел, а от мертвых немцев пахнет хуже, чем от русских, так как они всякую нечисть едят: лягушек, склизняков каких-то, и даже говорят, собачиной не брезгуют. Мужики, которые тащили от его духу, чуть сами не умерли. Похоронили его около церкви, около дороги. В церкви памятник поставили из мрамора, вроде ящика и со всех сторон написано по-нашему и по-немецки.
Ему княгиня Шаховская подарок мертвому послала, за золото, да алмазики. Княгиня, что ей немец послал алмазики, сделала себе из них бусы и в них явилась в царский дворец на бал, да и похвасталась перед царем, что у неё бусы сделаны из алмазиков, накопанных в собственных владениях. Царь осерчал: «Ты, что это напялила бусы из камней, каких у меня нет». И стал допытываться, в каких таких владениях у неё копают алмазики.
Княгиня испугалась, что, если царь дознается, где они накопаны, отберет у неё эти земли. Взяла, да и продала бусы заграницу, а сама долго не ходила во дворец, чтобы не попадаться царю на глаза, а в нашу контору прислала бумагу не добывать больше алмазиков, и где они попадали не мыть и золото.
Вот так избавились наши мужики и девки от муки мученской, а потом и место забыли, где попадали алмазики.
Шел потом разговор, что в недавние годы, один старик тайком, на рассвете ковырял их, да сбывал пермским людям, что приезжали тайком скупать у старателей золото. Был слушок, что один из-под Перми мужик через этого мужика большие тысячи нажил, дома купил в Перми и пароходы большие построил.
Потом недалеко от этого места открыли рудник. Я в молодые годы ходил на него работать. Так видел у одного старателя алмазик с горошину. Он всё собирался его в кольцо вставить, ходил к кузнецу, но тот отказался, не умел камни в кольцо вставлять. Да рассказывал мне один старый солдат, он в гвардии при дворце служил, что алмазы ищут на шапку царю, в которой он на царство венчается, да генералам, что при царе служат, на груди пришивают, чтобы имели отличку от простых генералов, да архиреям, которые царю обедни, служат, в крест нагрудный вставляют. Да бабам, что с царем пляшут, бусы делают.
Так себе пустышный камешек, а больших денег стоит. А сколько нашему брату земли перегрести, перемыть, да пальцами перебрать, чтоб нам хлеб заработать. А по хозяйству только и годится стекло резать, а на это дело дают такие тютешные бисеринки, пальцем не возьмешь. Вот Гриша Кашин, как увидит на стекле пузырьки, стекло оставлять не хочет:
- Не буду, говорит, - из такого стекла оконницы вставлять, алмаз вышибу. С вас возьмешь двадцать копеек, а алмаз вышибу в сору, где его найдешь. Новый купить три рубля стоит, и робь неделю даром.
Он правильно говорит, а мы ведь тоже не виноваты, какое стекло в лавку привезут, такое и покупаешь.
Так вот угланышь, какие иногда глазки вымывает наша матушка Койва, да не всякому дадено находить, распознавать, что глазок кажет.