Впервые я приехал к деду в небольшой шахтёрский посёлок в возрасте семи лет.
Когда мы вошли с матерью в комнату, то деда не оказалось дома, и я спросил:
- А где дедуня?
- Он пошёл к Орлику, - ответила бабуля.
- К какому Орлику?
- Он ухаживает за лошадью. Пошёл задать корма.
- Эх! Я не успел, жаль.
- Ещё успеешь, посмотришь на Орлика, - понимающе сказала бабушка.
Вечером я уже с дедом пошёл кормить Орлика. В приспособленном для конюшни здании он стоял и ждал хозяина. Покосившись на меня правым выпуклым чёрным большим глазом, жеребец фыркнул и замотал головой. Потом Орлик стал правым копытом грести пол, зная, что сейчас ему дадут сначала воды, потом немного овса и вдоволь сена. Мне сразу бросилась в глаза его стать. А когда он переминался с ноги на ногу, то на туловище вздувались крупные мышцы, что подчёркивало в нём силу. Чёрная большая грива свисала с его стройной шеи. Гнедая масть подчёркивала его темпераментный характер.
- Ты сейчас к Орлику близко не подходи, - сказал мне дед. – Пусть он немного к тебе привыкнет. Жеребцы очень чувствительны, привыкают к человеку трудно. Ничего, подожди. Летом, Бог даст, уже будешь на нём ездить.
- Что, правда? – недоверчиво спросил я.
- А чего неправда. Будем вместе с тобой кормить его, войдешь к нему в доверие. А сейчас стой смирно.
- Хорошо. Понял.
В гостях мы побыли недолго. Но и за эти несколько дней мы с Орликом стали друзьями. Пока дедуня ходил за теплой водой, я специальной щеткой чистил неспокойного коня. Эта процедура ему явно была по душе. Он млел каждый раз, когда я медленно проводил по его бокам щеткой. Орлик медленно махал головой, повествуя мне, что ему приятно.
Только на следующий год я вновь стал гостем деда. Утреннюю кормежку Орлика проспал. Но в обед находился в готовности номер один. Когда мы с дедом стали выходить из дома, меня окликнула бабуля. Она подала мне небольшой кусочек чёрного хлеба, посыпанный солью, и сказала: «Орлик тебя давно не видел. А ты придёшь к нему с гостинцем, и вы быстрей подружитесь." Старая казачка знала, как детишки увлекаются лошадьми, и старалась помочь мне быстрее найти общий язык с норовистым жеребцом.
Запах конюшни резко ударил в нос, как только дедуня открыл дверь. Я с тревогой и надеждой подходил к Орлику. А в голове стучала мысль: «Узнает или нет?» Мы подошли к жеребцу вплотную. Я окликнул его: «Орлик». Он на мгновение повернул голову и тут же заржал, мотая головой.
- Иди,- подтолкнул меня дед.- Только смелее.
- Что? Можно?
- Иди, иди. Я понаблюдаю.
Я протянул вперёд правую руку, на которой лежал кусок хлеба с солью. Понюхав, Орлик осторожно своими бархатными губами взял гостинец. Лошади, да и, пожалуй, многие домашние животные и звери долго помнят добро. Иногда это длится годами, а иногда и всю жизнь. Дед, взяв пустые ведра, пошёл за водой, оставив меня наедине с Орликом. Я снял со стены щётку и стал водить ей по крупу жеребца.
Мой дед происходил из потомственного рода казаков. Даже место, где они жили, называлось хутор Гречухина, по его фамилии. После революции на казаков пошло гонение. Долго мыкались они с большой семьёй по стране. Наконец, остановились в одном из посёлков, где жили шахтеры. На войну шахтёров не брали. Уголь тогда был дороже патронов. Там он проработал до самой пенсии. Когда шахта выработалась, переехали на другую, где ему, казаку, предложили досматривать за лошадью. От дома до конюшни – рукой подать, и дед охотно согласился.
Как-то я спросил деда:
- А как тебя зовут?
- Меня? Дедом и зовут, - отшутился он.
Потом бабуля, которая, стоя за плитой, пекла блины, а на столе уже поджидала квашонка, сказала мне, что деда зовут Даниил Ефимович Гречухин. Однажды я подкрался к нему сзади и как можно громче и грубее крикнул: «Руки вверх! Гречухин!»
От неожиданности он аж присел. Потом повернулся ко мне и сказал: «Я тебе сейчас дам, поганушка, руки вверх. Ты откуда узнал мою фамилию, разведчик? Наверное, бабка проболталась». Я ничего не ответил и с важным видом пошёл по своим делам.
Шутить дед тоже любил. Однажды в комбинат приехала медицинская комиссия. Комбинат – это здание, где работали бухгалтерия, другие специалисты шахты, где был кабинет директора и его заместителей. Там на другом конце располагалась баня и большой зал для выдачи нарядов на работу. Дед тоже решил проверить свое здоровье. Подошла его очередь, и медсестра спросила деда как его фамилия. Он тут же ответил: «Тпр-у-фу-уфу-кин». Это примерно похоже на звук, когда останавливают лошадь. Девушка хотела написать фамилию, но точно воспроизвести все звуки фамилии не смогла. Попросила ещё раз повторить фамилию. Дед снова: «Тпр-у-фу-уфу-кин». Медсестра и так и сяк пробовала написать фамилию – не получилось. А когда глянула на очередь смеющихся шахтеров, то поняла, что старый шахтер её разыграл.
Я уже учился в пятом классе. Подражая деду и импровизируя сам, я тоже стал шутить и подковыривать. Частенько проигрывал своему дедуне в этой негласной дуэли. Но всякий раз не упускал случая нанести деду ответный удар. Как-то он под вечер заснул. А мы с ребятами частенько проводили время на лесном складе. Там всегда кипела работа: постоянно гудела и звенела циркулярка, разгружали вагоны с лесом, штабелевали очищенные от коры бревна. Мне приглянулся трёхметровый деревянный брус. Я взял его и понёс домой порадовать деда. Проходя мимо двери, заглянул к дедуне. Он ещё спал. Я спросил:
- Дедунь, а дедунь?
- Что? – спросонья спросил он.
- Я брусок принес. Куда его положить?
- Да положи в гардероб, в ящик.
Я сначала не понял, как можно трёхметровый, толщиной пять на пять сантиметров, брус положить в гардероб, да ещё в ящик. У меня сразу мелькнула шальная мысль. Осторожно открыв сначала дверь комнаты, потом дверцу гардероба, по возможности, пропихнул один конец этой махины вперед. Другой конец бруса, естественно, перегородил выход из комнаты и занял часть коридора. Оставив всё как есть, со спокойной совестью пошёл во двор и сел на лавочку около своего окна, где разговаривали ребята.
Минут через десять из открытой форточки отчетливо услышал громкую речовку рассерженного шахтера. Всё это происходило уже в глубоких сумерках. Дед спросонья пошёл включить свет, но наткнулся на лежащий брус и упал. Стоя на четвереньках, он начал вспоминать всех подряд богов и чертей. Вечером за ужином, косясь на меня, но уже спокойно он спросил:
- На кой ты притащил брус в комнату. Ему место в сарае.
- Не знаю. Ты мне сказал, чтоб положил его в гардероб, - лукаво ответил я.
- Я чуть не убился, - показывал он ссадины на колене. - Ты что брус от бруска не отличаешь? Называй всегда вещи своими именами, тогда и понять тебя будет легче. - Дед понимал в душе, что это была шутка.
Собрались мои дедуня и бабуля сходить в гости к тете Арише на соседнюю шахту. Она располагалась в двух-трех километрах. Там с семьёй жила младшая сестра деда. Меня двоюродная бабка угостила сладкими финиками. Погостевав недолго, засобирались домой. Идём назад, и я что-то подустал и говорю деду:
- Ох! Трудновато-то что-то идти.
- А ты возьми вот этот камень и неси. Потом, когда будет совсем трудно, брось его. Станет идти легче. Будешь даже припрыгивать.
- Чего, правда?
- Правда, правда, - сказали дед с бабкой, а сами, потаясь, заулыбались.
Несу я камень, а сам посматриваю на своих предков. Они идут и между собой, не обращая внимания на мои трудности, разговаривают. Дед и говорит: «Видел я в цирке, как один силач под куполом разбежался с тяжёлым камнем и перепрыгнул пропасть меж двух мостков. А получилось у него лишь потому, что он бросил над пропастью камень, который был у него в руках».
Иду, развесив уши, и слушаю. Когда стало невтерпёж, я с яростью бросил камень и воскликнул: «Ну его нафик!» А идти, правда, стало легче. Была в шутке деда большая часть правды...
Орлик на шахте часто заменял малую механизацию, которой тогда и в помине не было. Рабочим людям приходилось рвать пупки, если требовалось что-то поднять или перенести. Выручал здесь шахтеров Орлик. Зимой и летом, весной и осенью на санях и телеге подвозил к нужному месту он электродвигатели, лесоматериалы, оборудование. Когда Орлик сильно напрягался, то по всему телу перекатами играли тугие бугры мощных мышц. А если выдавались минуты отдыха, он поочередно передними копытами бил о землю. Он всегда высоко держал голову, зорко озираясь вокруг. Если опускал её, то чтобы поесть.
После трудового дня мы шли с дедом в конюшню, чтобы отвести Орлика на летний выпас. Я садился на него верхом и, не спеша, ехал, выискивая с хорошей травой лужайку, потом останавливался и соскакивал с него. Держа в руках поводок уздечки, я разнуздывал его. Подходил дед и осматривал траву. Зачастую выбранное мной место он одобрял. В руках дед всегда нёс треножник. Если у ретивой лошади на ночь спутать только передние ноги, то во время пастьбы она может уйти на несколько километров. Для особо неспокойных применяют треножник. Дед его мастерил всегда сам. Пока я держал Орлика, он за две передние и одну заднюю ноги встреножил жеребца. Возможность показать свою прыть в такой связке исключалась. Мы всегда утром находили нашего Орлика в том районе, где оставляли пастись.
В начале августа дед засобирался на свою родину. Зачем и насколько едет, мне не сказал. После бабуля, как отправила деда, сказала: «Так бывает в жизни человека, когда он чувствует приближение смерти». Приехал дед через шесть дней, и мы пошли с ним к Орлику. Тот, почуяв хозяина и меня, радостно заржал. Дед насыпал ему полведра овса и подошёл к коню. Тот окунул свою морду в ведро и стал жадно есть корм. Пока мы управлялись в конюшне, вдруг раздались страшные звуки. Подбежав к Орлику, мы увидели, что он катается от живота и надрывно дышит.
- Ах! Мать-перемать твою! Вот подлец!
- Кто подлец-то, дед?
- Да, Семка, гад, овёс домой унёс, а лошади не давал. Вот она и мается, желудку-то тяжело.
Овёс в рационе лошадей занимает наипервейшее место. Этот корм очень калорийный, но трудно перевариваемый. От него они получают много энергии. А запас энергии коню нужен постоянно. Если давать овёс с большими перерывами и вдоволь, то это вредно для животного.
- Бери Орлика под уздцы и побегай с ним по двору, - скомандовал дед.
- Бегу, - ответил я.
После получасовой пробежки Орлик оправился, дед напоил его водой, и мы повели его на пастьбу.
Раз в неделю дед и я чистили Орлика специальной чесалкой и водили купать. Сначала он недоверчиво отнёсся, когда вычесывали ему старую шерсть. Он то и дело поворачивал голову и смотрел на меня одним большим чёрным глазом, потом мотал головой, звеня удилами. После этого я выводил Орлика на улицу, садился на него верхом и скакал к пруду. Их было много на территории шахты. Пруды образовывались там, где из-под земных штреков выкачивали мощными насосами на поверхность воду. Она всегда была теплой. Здесь купались и мы, шахтёрские ребята.
Я заезжал верхом на Орлике до середины его туловища, потом сползал вниз и мыл его. Где рукой, где мочалкой водил по крупу коня и чувствовал, как перекатываются от удовольствия по всему телу его стальные большие мышцы. В знак благодарности и одобрения моих действий Орлик поворачивал голову в мою сторону и легонько щипал меня то за плечо, то за волосы своими бархатными губами. После лошадиной бани мы выходили с ним на поляну, и он тут же стряхивал лишнюю воду со своего туловища.
Пока дед, не спеша, двигался к нам, я, придерживая одной рукой Орлика за поводок уздечки, второй показывал вверх. Он хорошо понимал, что от него требуют. Орлик напрягался и медленно становился на дыбы, почти в свечку. Вот, когда красота жеребца проявляется во всей своей полноте. Перебирая в воздухе передними ногами, он рысил, затем, растопырив покрасневшие ноздри, фыркал, видимо, спрашивал меня: «Хватит или еще?»
Я отпускал поводок и отходил в сторону на несколько метров, чтобы полюбоваться творением природы. Потом Орлик с шумом опускался на землю и самостоятельно пробегал расстояние от меня до деда. Тот поначалу поругивал меня за эту дрессировку, но, убедившись, что Орлику это занятие нравится, перестал тревожиться и за меня, и за коня.
Повзрослев за лето, в конце августа я уезжал домой и с нетерпением ждал новой встречи с Орликом. Я скучал по нему, как по настоящему другу, как по родному созданию, думаю, что и он тоже поглядывал на двери конюшни, ожидая моего появления. Он открыл для меня очень важную истину, которую я по молодости ещё не совсем осознавал. Эта истина очень проста. Доброта. Доброта, идущая из глубины сердца к лошади, к дереву, к траве, к цветку, к солнцу и, конечно, к человеку – главная нить, которая воедино связывает всех нас и всё вокруг в неразделимую цепочку нашего бытия.
На зимних каникулах дед слёг в постель. Он лежал сначала в больнице, потом дома. Бабулено пророчество на счёт поездки на родину начинало сбываться. Уже мы с бабушкой ходили кормить и ухаживать за Орликом. А через два месяца и ей стало трудно управляться в конюшне.
Летние каникулы! Как я ждал их. У меня была одна сокровенная мечта – быстрей увидеть Орлика, дедуню и бабулю. По приезде, к своему великому сожалению, я узнал, что местное начальство распорядилось передать такого красивого жеребца в город Кимовск в распоряжение управления столовых и кафе. Я очень переживал разлуку с ним, расспрашивал, как и где можно повидать его. Эта встреча состоялась через несколько лет, но лучше бы её не было...
Деду с каждым днём становилось всё хуже. Пришёл проведать однажды его племянник, дядя Миша. За разговором он посоветовал есть деду лимоны с сахаром. Да где тогда, в пятидесятые годы, их было взять. Кто-то сказа, мол, они бывают в соседнем городе Новомосковске. Вскоре бабуля отрядила меня в поездку. Я бегал там от магазина в магазин, от ларька к столовой. Потом случайно заглянул в ресторан. Здесь моя беготня увенчалась успехом. Я купил, наконец, лимонов и с твёрдым чувством, что помогу деду встать на ноги, победить болезнь, поехал восвояси.
От автобусной остановки на трассе Кимовск - Новомосковск до шахтёрского поселка, а это почти два километра, бежал бегом, всё время крепко прижимая к груди лимоны. Весь запыханный, открыл дверь знакомой комнаты. Около кровати деда стояли родные и соседи. Старушка, наклонясь над книгой, читала молитву. Горели лампада и свечи на столе. От увиденного я выронил лимоны из рук. Они покатились по всему полу, как солнечные зайчики, ярко-жёлтыми шарами. Все присутствующие молча оглянулись. В их лицах я прочёл: «Поздно».
Не помня себя, выбежал на улицу. Ноги сами привели меня к знакомой конюшне. На двери висел большой амбарный замок. Уткнувшись в него, зарыдал, приговаривая: «Орлик, Орлик, деда больше нет. И ты куда-то делся. Я остался один. Что же вы меня бросили, ведь я ещё ребенок, совсем маленький, а вы, вон какие большие. Как же без вас? Мне очень-очень тру-д-но». А ещё, наверное, я плакал из-за того, что подспудно понимал: моё детство тоже ушло, моё детство кончилось…
Я часто бывал в городе Кимовске по различным делам. Однажды, ожидая на остановке свой автобус и смотря по сторонам, моё внимание на противоположной стороне улицы привлекла гужевая повозка. Её, горбясь и нехотя переставляя ноги, тянула гнедая лошадь. Что-то кольнуло у меня в груди, и я бросился к извозчику, крича: «Стой! Погоди! Остановись!» Повозка встала, и я спросил конюха:
- Как зовут лошадь?
- Эх. Лошадь-то. Орликом кличат.
- О-р-ли-к. Это - Орлик?
- Да. Я вот уже четвертый год езжу на нём.
- Что же с ним стало? Что случилось?
- А ты, я вижу, интересуешься? Что лошадь признал? Знакома, что ли?
- Ещё как знакома, - не скрывая своих навернувшихся слез, сказал я.
- Передали нам этого коня с какой-то шахты. Долго Орлик никого не признавал. Уж очень норовистый был конь. Как с ним справлялись прежние хозяева, ума не приложу. Ну, значит, решили в нашей конюшне его подрезать. Значит, решить его мужского достоинства, стало быть. Ну, и характер укорить. Вот теперь он из жеребца превратился в мерина.
Я подошёл к Орлику, взял его под уздцы и погладил по широкому лбу. Он встряхнул головой, посмотрел на меня добрыми, но грустными глазами, будто говоря: «Да-да. Так и было. А помнишь, каким я был? А вот что люди со мной сделали».