Братволодя

Юрий Чемша
     Однажды мама с папой куда-то отлучились. Уходили они озабоченные, а пришли аж через три дня. Зато счастливые!
     Они принесли продолговатый сверток, показали его мне, и папа сказал: вот тебе, Юра, брат Володя, будет теперь тебе с кем играть.
«А как с ним играть, если он все время спит?» - подумал я. Я тогда только думал, а  разговаривать ещё не хотел.
     Папа понял, о чем я подумал, и сказал:
     - Вот он вырастет, тогда тебе будет с ним интересно. А сейчас ты будешь просто о нем  заботиться и беречь его.
     А чего его беречь? Что он, разбиться может? Это вазу бабушкину хрустальную надо было беречь, пока она сама не разбилась, прямо из моих рук.
     И я стал ждать, когда брат Володя вырастет. А он всё не рос, поэтому я скучал и продолжал не разговаривать.

     Мама стала тревожиться, почему я не разговариваю. Она даже заглядывала мне в рот и просила показать язык.
     - Язык, наверно, коротковат, – решила мама и стала спрашивать бабушку Марусю: -  Мама, вас не учили в пединституте, как удлинить ребенку язык?
     – Нет, не учили, - ответила бабушка Маруся. – Нас только русскому языку учили.
     - Он у него русский. Наполовину, правда. А наполовину украинский.
     - Ну вот, а украинский мы вообще не учили. Своди-ка его к доктору.
     И мама повела меня в поликлинику.
     В поликлинике мы долго сидели среди галдящих детей. Мне даже стало скучно и я подумал: может, заговорить? Тогда пойдем домой сразу.  Но мама думала, что я боюсь, и успокаивала меня: не бойся, там добрый доктор Айболит, он ничего тебе плохого не сделает. Правда, сама волновалась.
     Когда мы зашли в кабинет, то я удивился, насколько наш доктор действительно был похож на настоящего Айболита. Такой же маленький и в очках. Напротив доктора за тем же столом, сидела тётенька тоже в белом халате.
     Кстати, я ещё долго потом верил, что все доктора в то время были айболитообразными, то есть, маленькими и очень умелыми.
     - На что жалуетесь, больной? – спросил этот Айболит меня. Я хотел было ему ответить, но мама опередила меня:
     - Вот, доктор, не умеет разговаривать. А ведь уже три года.
     - Во-первых, мама, я не у вас спрашиваю, а у больного. А во-вторых, - Айболит вздохнул, - у вас очень трудный случай. В три года уже и кошка разговаривает.
     «Ага, - вспомнил я из книжки,  – и волчица, и медведица…»
     На столе стояла чернильница, а рядом с ней стакан, в котором, как чайные ложки, болтались всякие непонятные металлические инструменты. Айболит вынул из кармана маленький блестящий молоточек и тюкнул меня по коленке. У меня сама собой  дёрнулась нога, да так, что я удивился.
     - Очень хорошо! - это доктор обрадовался, что успел отскочить, и ему не досталось моей ногой по голове.
     Потом он не глядя протянул руку, и тётенька вложила в неё блестящую лопаточку из стакана. Доктор попросил:
     – Теперь высунь-ка язык, мальчик.
     Я посмотрел на маму, так как знал, что высовывать язык перед взрослыми неприлично. Мама кивнула мне, мол, можно.
     - Скажи-ка «а-а», – Айболит надавил лопаточкой мне на язык. Лопаточка была холодной и невкусной.
     - Э-э-э… - беспомощно сказал я.
     - Видите, мама? Третью с конца букву алфавита он уже говорит. – доктор убрал лопаточку. – «Э» у него уже хорошо получается. А теперь скажи «а»!
     - А-а-а-а… - обрадованно закричал я боевым индейским кличем.
     - Тихо! Ты у меня всех детей распугаешь, - остановил меня Айболит и сказал маме: - Как мы можем наблюдать, наш пациент уже две буквы разговаривает: «э» и «а». Осталось тридцать.
- Тридцать одна, - уныло поправила доктора мама.
- Твёрдый знак разговаривать не обязательно. А вообще… Вот что я вам скажу, мама. У вас очень трудный случай. Ваш сын может разговаривать, только он у вас большой лентяй и сильно избалован.
     - Ну, не знаю, - потерянно сказала мама, - а почему вы называете его лентяем? Обычный мальчик. Он у меня очень даже хороший.
     - Когда спят – все они очень хорошие. А вашему хорошему мальчику нужны трудности, лишения и испытания. Чтобы ему было что сказать. Вы всё делаете за него, только не какаете. Попробуйте загрузить его делом. Вы пробовали давать ему веник? Пусть подметёт пол.
     - Он его и сам охотно берет, доктор! – обрадовалась мама. -  Он веником мух гоняет. Постель мне и скатерть изгваздал.
     - Вот! Это они умеют, - тут доктор потребовал, чтоб я опять открыл рот. – Вы, мама, кажется, сказали, что у него язык коротковат? Напротив! Длинноват! Возможно, придется даже укорачивать.
     - Как? – забеспокоилась мама. – Что значит, укорачивать?
     - Немного подрежем, самый кончик. Чик – и всё! Анечка, подберите мне, пожалуйста ножницы номер три!
     Тётенька в халате вопросительно посмотрела на Айболита, потом понимающе кивнула и полезла в дамскую сумочку, висящую у неё на спинке стула. Оттуда она вытащила маленькие маникюрные ножницы с кривыми кончиками, такие же, как у нас в доме.
     - Очень хорошо, Анечка. Надеюсь, они продезинфицированы?
     - Да, Альберт Маратович, ещё в понедельник.
     - Отлично. Дайте-ка их сюда, пожалуйста.
     - Но, доктор, - растерялась мама, - мы… Мы не готовы. Дайте нам время, мы подготовим ребенка.
     - Подготовили бы лучше себя. Родили б еще кого-нибудь. Стране нужны строители коммунизма. Заведите ему братика.
     - А у него уже есть, - ответила мама.
     - Очень хорошо! Как зовут братика? – доктор ткнул в меня ножницами.
     - Б-братволодя, - ответил я.
     - Юрочка! – охнула мама, и почему-то стала оседать на пол. Но доктор ловко смахнул меня со стула и усадил на него маму.
     - Дайте, пожалуйста маме нашатырь, - приказал он медицинской тётеньке. В голосе его слышалось удовольствие. -  Вы заметили, Анечка, – сразу с буквой «р» заговорил. Вот что значит, стрессотерапия – лучшее лекарство от лени.
     - Да, Альберт Маратович, вы гений, - сказала тётенька с восхищением и стала подсовывать маме под нос какую-то ватку.
     - Я, пожалуй, опишу это им в «Педиатрию», уже два раза оттуда звонили. – сказал доктор медицинской Анечке.
     Я понял, что это обо мне, и, чтоб наверняка не подрезали язык, поспешил подтвердить успех доктора:
     - Р-р-р-р-р-р-р!
     - Юра, ты разговариваешь? – очнулась мама.
     - Скажи-ка «ключ», - приказал Айболит.
     - Кр-рюч, - сказал я.
     - Нет, - сказал Айболит, - пока не разговаривает, а хулиганит.
     Он выписал нам какую-то бумажечку:
     – Вечером по одной столовой ложке, запить водой.
     - Это горькое? Он горькое не будет пить, - засомневалась мама.
     - Вырастет и горькое будет, уверяю вас, - сказал Айболит. – Но это не ему, а вам. Вы очень впечатлительны: вас удивляют даже простые лентяи. Почитайте что-нибудь по педагогике.
     - У меня мама педагог...
     - Вот пусть вам мама свои конспекты вслух и почитает. А главное, не удивляйтесь. Ничему. Придёте домой – не удивляйтесь, если ваш Братволодя уже читает газеты.
     - Ну что вы, ему только годик с лишним. – успокоилась мама.
     В аптеке нам дали бутылочку с торчащим вверх бумажным ярлыком. Бутылочка была полна мутной жидкости, наверняка горькой - я жалел маму.
     Дома нас встретили бабушка Маруся и брат Володя.
     - Мама! Я соскучился! – закричал брат Володя и кинулся к маме. Та поспешно опустилась на стул, откупорила бутылочку и глотнула прямо из горлышка чуть ли не половину.
     - И этот заговорил, - изумилась бабушка Маруся, а мама поспешила передать ей бутылочку.
     С этого дня мне стало интересно играть с братом. А все домашние, когда мама рассказала про чудо в поликлинике, тоже стали звать его Братволодя.

     Потом мы с Братволодей ещё немного подросли. Может, год, а может, два – не помню. Но он всё равно всё время отставал от меня на один год. Я уже и читать научился, а он всё еще только буквы учил.
     Наконец, у него стало получаться складывать буквы в слова. А вот я за это время принялся уже за серьёзную литературу
     И чем дальше, тем сложнее: «Колобок», А. Барто «Идет бычок, качается», потом К.Чуковский «Федорино горе», Далее «Русские богатыри», Ф.Купер «Кожаный чулок»…       Даже на папиных полках рылся. Помню, меня привлекла книжка с непонятным названием Ф.Энгельс «Анти-Дюринг». Может, её я тоже одолел бы, но отложил на потом, так как внутри не было картинок. Так до сих пор, кстати, и не прочёл и, насколько мне известно, картинки там так и не появились.
     Братволодя не стал читать книги. Он сказал, что там много букв, а с него хватит, что умеет читать названия магазинов. А если он видит магазин на букву «Г» - то он знает, что дальше можно не читать, потому что это «Гастроном». А в гастрономе он может ещё и названия газировок на бутылках не читать. «Л» - «Лимонад», «С» - «Ситро», «К» - «Крем-сода». А на букву «З» - «Земляничная».
     - А как же инструкции? – удивился я. – На всех бутылках есть инструкции. Папа говорил, что это важно – читать инструкции. «Хранить 3 суток», Даже на лимонаде написано: «Хранить при температуре не более 12 градусов». Значит, в холодильнике.
     - Подумаешь, - сказал Братволодя, - Я тёплый лимонад люблю. Знаешь, сколько тогда пены получается – ого-го!

     Мы жили в частном доме. Дом каждый год требовал непременного ремонта, чем папа с удовольствием и занимался летом по выходным дням. В этом году он обещал маме заменить линолеум в большой комнате.
     Однажды папа принес домой большую жестяную банку и поставил её у порога. На ней была бумажная наклейка, сильно поцарапанная и даже местами надорванная.
     Оставшись один в комнате, Братволодя прочел на банке: «Лей».
     «Какая хорошая понятная инструкция!» - подумал Братволодя. Он взял бабушкины ножницы с кривыми кончиками, поддел жестяную затычку в банке и заглянул внутрь. Пахло приятно, почти как газировкой. Братволодя легонько потряс банку. Внутри что-то мелодично булькнуло.
     «Ну что ж, лей - значит, лей», - Братволодя решил помочь папе, то есть, всё сделать за него.
     Он принес банку в самую красивую комнату в нашем доме и вылил содержимое на пол. Содержимое оказалось прозрачным, как вода. Оно охотно разлилось по полу огромной блестящей лужей. В луже отражались окна и двери, и всё остальное.
     Теперь в комнате было два стола, один из которых стоял кверху ножками, зеркально упираясь в тот, что стоял нормально. Появилась куча стульев. В два окна, открытых во двор, заглядывало два солнца.
     Ещё были две тумбочки, на которых в горшках росли два любимых бабушкиных фикуса – один стоял как обычно, другой, в луже, рос книзу листьями и кверху горшком.
     «Вот обрадуется теперь бабушка! - подумал Братволодя. – Теперь у неё два фикуса! Надо ей показать».
     Он хотел тут же побежать и обрадовать бабушку, но ступил босой ногой в лужу, поскользнулся и чуть не упал.
     Тут я должен сказать, что летом вся наша семья, включая даже бабушку, ходила босиком. Бабушка говорила, что это полезно для здоровья и экономит ботинки.
     «Ого! Да это же каток!» - обрадовался Братволодя и попробовал разгоняться и скользить по комнате. Он заметил, что летом, да ещё босиком, скользится  гораздо лучше, чем зимой в валенках.
     - Юра, быстрей сюда! У меня зима! – закричал он в открытое окно. Теперь не бабушка, а я был на первом месте, с кем надо было поделиться свое радостью.
     Пару дней назад в наш двор въехал самосвал  и выгрузил огромную кучу песка. Я как раз рылся совком в этой куче. Надо было срочно вырыть тоннель сквозь Землю, чтобы достать до Америки. Там томились в неволе негры, которых закабалили белые империалисты. Так мне рассказывал папа. Он работал в газете, где писал статьи про империалистов, и по вечерам читал свои статьи нам вслух.
     Мне оставалось совсем немного. Ещё чуть-чуть - и освобожденные негры хлынут к нам во двор.
     Вдруг я услышал из дома:
     - Юра, Юра, сюда! Быстрей! У меня зима!
     «Что-то интересное, - понял я. – Вот что, миленькие негры! Потерпите пока еще немного, а уж я вас потом точно освобожу».
     Негры согласились потерпеть, если только недолго. Я бросил совок в тоннеле и побежал посмотреть, что там у Братволоди за зима среди лета, да ещё в доме.
     Оказалось, что за то время, пока я боролся за свободу негров в Америке, в нашей стране, да ещё у нас в доме, попал в переделку наш советский Братволодя.
     Недолго радовался он плавному скольжению мимо стола, стульев и фикуса. Когда Братволодя в пятый или десятый раз разогнался, чтобы проехаться по комнате, босые ноги его, ступив на каток, вместо того чтоб легко проехать, вдруг намертво прилипли к полу! А сам он, не удержав инерции, шлёпнулся на руки и остался на четвереньках. Причем, и локти его, и колени тоже прилипли.
     Как раз в этот миг в комнату вбежал я.
     - О-о! Конь-огонь! И-го-го-о-о! – радостно закричал я, увидев Братволодю на полу, и в два прыжка подскочил, чтобы оседлать его.
     Это мне удалось необычайно легко. Я даже немного удивился, почему Братволодя не сопротивляется. Оседлать-то я «коня» оседлал. И даже успел лихо, как индеец Чингачгук, перекинуть правую ногу через седло… Но левая так и осталась прилипшей к полу!
     Впрочем, правая тоже тут же прилепилась намертво.
     И мы застыли на полу, как  живая, только немая конная статуя.
     Почему немая – потому что я на некоторое время опять разучился говорить. Как когда-то.
     Наконец, дар речи снова вернулся ко мне.
     - Ч-ч-ч-то это? – спросил я у Братволоди. – Откуда столько соплей? Из тебя?
     - Это не сопли, - захныкал он. – Это каток. Зима. Смотри - блестит, как лёд. Я катался, катался… Тебя звал… А потом прилип. Где ты был так долго?
     - Я негров освобождал…
     - А теперь меня освободи. Ну, пожалуйста… - он захныкал.
     Мы немного подёргались. Каток держал нас очень крепко. Если бы за что-то зацепиться… Я огляделся вокруг. Ближе всего к нам стоял фикус, но и до него было не достать. Жаль, я не взял с собой свой верный совок. Я б тогда отковырнул Братволодю, а он меня.
     «Безвыходных положений, дети, не бывает», - всегда говорил нам папа. Я немного подумал, и мне пришла в голову спасительная мысль. Я сказал Братволоде:
     - А давай-ка немного подождем. Кажется, в Америке негры тоже роют нам навстречу тоннель. Я, когда рыл, уже слышал подозрительный стук от них. Честное слово! Уже вот-вот! Прорвутся к нам сейчас и нас освободят!
     Братволодя подождал немного, потом сказал:
     - Что-то твои негры не сильно торопятся нас освобождать. А как ты им скажешь, что мы тут застряли, если мы негровского языка не знаем?
     - Они на американском разговаривают.
     - Я на американском тоже не умею, - захныкал Братволодя, - я на бабушкимарусином умею.
     На таком языке у нас в семье все умели. Мы хором закричали:
     - Бабушка! Бабушка Маруся!..
     Бабушка Маруся сидела в соседней комнате и стрекотала на швейной машинке. Поэтому не сразу-то и услыхала нас.
     Наконец она вошла в комнату.
     - Бабушка, стой! – закричали мы с Братволодей, но было поздно. Бабушка уже прилипла одной ногой к полу.
     Хорошо хоть не упала. Ей помогло то, что другой, свободной ногой, она запрыгала вокруг прилипшей ноги. Её прыжки напоминали веселый танец, и мы с Братволодей даже хотели засмеяться. Но, увидев лицо бабушки, передумали. Впрочем, бабушка тут же взяла себя в руки и стала опять такой же спокойной, какой мы всегда её знали.
     Она тоже немного  подергалась, но жижа держала нас всех крепко, как мух на липучей ленте.
     - Тоня! – позвала бабушка нашу маму. – Тонечка! Будь добра, выгляни на минутку сюда, пожалуйста!
     Бабушка Маруся, пока была не на пенсии, учила в школе детей русскому языку. В школе её звали Мария Петровна. Как известно, всех бывших учителей после выхода на пенсию уже ничто, никакие космические катаклизмы не могут вывести из состояния спокойного течения жизни.
     - Иди посмотреть на своих мальчиков! – пригласила она маму.
     На кухне что-то шкворчало. Затем раздался звон упавшего предмета и рассыпавшихся осколков.
     - Мама, не беспокойся, я цела! Это стакан! – крикнула из кухни мама.
     - Предпоследний, - сказала бабушка Маруся и вздохнула.  - Нам придётся подождать, там остался ещё один.
     Она ещё немного потанцевала вокруг своей ноги, устраиваясь поудобнее.
     Вошла мама. В руках её был веник, которым она только что заметала осколки. Сейчас веник заранее был приведен ею в правильное рабочее состояние, то есть, пригодное для обучения сыновей уму-разуму. В обучающей позиции мама всегда держала веник прямо перед собой, так как всегда знала, что он обязательно потребуется для быстрого взмаха. В этот раз такое боевое положение веника ей не помогло, а даже наоборот, помешало: она не увидела за веником липучего озера.
     - Тоня! – попыталась остановить её бабушка Маруся. – Не надо! Остановись!
     - Не учите меня, мама, своей педагогике, - не стала останавливаться мама. – Я сама знаю, что этим обормотам надо в первую очередь.
     Тут она вступила одной ногой в липкие сопли, но не заметила этого и вступила ещё и второй.
     - Что это? – удивленно спросила она, пошатнувшись и едва не упав. Её спасло то, что в последний момент ей кое-как удалось опереться на веник, который, естественно, тоже прилип и закрепился в стоячем положении между нашей конной статуей и застрявшей мамой.
     - Это всё твоя педагогика, - спокойным тоном, как на уроке, сказала бабушка Маруся. – Ты никогда не слушаешь специалистов. Ну, и что ты намереваешься теперь предпринять?
     - Я их сейчас… Я их в угол поставлю… - попыталась дотянуться до нас мама, но у неё не получилось переступить ногами.
     Впервые за эти минуты мы с Братволодей порадовались, что нас нельзя спасти.
     - Я не собираюсь вступать сейчас в пререкания о тонких педагогических приёмах, - сказала бабушка Маруся, но может быть, нам стоит вызвать пожарных? У них есть топоры, они нас вырубят. Тем более что в кухне, кажется, происходит нечто, источающее чад и дым.
     Все принюхались. Из кухни пахло вкусно, но дыма никакого не было.
     - Не преувеличивайте, - неуверенно попросила мама, - пока ничего, кажется, не горит…
     - …Что меня вообще-то и удивляет, - подвела итог дискуссии бабушка и с горестным лицом обреченно стала ждать самого худшего.

     В это время в дом вошел приехавший на обед папа. Из коридора он перво-наперво прошёл на кухню и снял сковородку с огня.
     - Тонечка, дорогая, - крикнул он из кухни, - ты же знаешь, что я не люблю пережаренное!..
     - Ч-чёрт, - чертыхнулась мама тихо, потом крикнула: - Это моя порция, Андрюшенька!
     Папа пришел на её крик.
     Сначала у него округлились глаза, как будто ему показали живого империалиста, норовящего умыкнуть в Америку наш фикус.
     - Что это вы тут делаете? – спросил папа просто так, не обращаясь к кому-то конкретно.
     - Здравствуй, Андрюшенька, - поздоровалась с папой бабушка. Она боготворила нашего папу, своего зятя. – Мы обсуждаем тут некоторые аспекты новых педагогических веяний. А как поживают твои проклятые империалисты?
     - Отлично, Мария Петровна! – бодро отрапортовал папа. Он тоже любил свою тёщу. – Угнетают, гады, бедных негров, которых никто всё никак не спасёт. А те и рады, что можно ещё пока немного поугнетаться.
     Тут папа увидел пустую банку и лицо его начало проясняться.
     - Так, вся семья в сборе! – радостно объявил папа. Он, наконец, полностью уяснил открывшуюся картину. – Всем добрый день!
     - Папа! – закричали мы с Братволодей. – Спаси нас!
     Но папа почему-то нас не услышал.
     - Вы не находите, Мария Петровна, что эта скульптурная композиция слегка напоминает конную статую кондотьера Гаттамелаты?
     - Охотно соглашусь с тобой, Андрюша. Донателло лепил её триста лет назад именно с наших мальчиков. Но не пора ли тебе приступить к реставрации всего скульптурного комплекса?
     - Хорошо, – сказал папа. Он оглядел нашу самую лучшую комнату и вздохнул. – Итак, начинаю спасательные работы. Но первым я спасу того, кто взял у меня и не вернул увеличительное зеркальце для бритья. Я сегодня не добрил аж 14 щетинок на подбородке, и редактор сделал мне замечание. А проклятые  империалисты возрадовались. Итак, кто будет первым?
     - Я! – хором закричали все, кроме бабушки Маруси.
     - И ты? – удивился папа, обращаясь к маме? – Ты взяла моё зеркальце? У тебя растет борода?
     - Я рассматривала свой седой волос, который появился у меня из-за этих обормотов. Но я вернула, честное слово.
     - Я видел в ведре осколки. Это так ты вернула?
     - Это стакан, честное слово, Андрюша.
     - Предпоследний, - уточнила бабушка всё так же горестно.
     - Хорошо, верю. Обормотов, следовательно, оставим напоследок, - сказал папа. – А сначала будем вытаскивать тебя.
     - Я писать хочу, - захныкал Братволодя. Раньше это всегда помогало.
     - Большой уже, потерпишь, - безжалостно сказала мама.
     - Ы-ы-ы-ы!.. – захныкал Братволодя. На всякий случай присоединился к нему и я, отчего хныканье стало походить на вой.
     - Вот она, ваша современная педагогика, - упрекнула маму с папой бабушка Маруся. – Дети в беде… хуже, чем негры… А вы ищете своё несчастное зеркальце!
     - Андрюшенька, дорогой, освободи, пожалуйста, сначала веник, – попросила мама.
     Вой мгновенно прекратился.
     - Так, пока оставляю всё, как есть, – объявил папа. – С мамой нашей понятно. Продолжаю интересующий меня вопрос: а зачем нужно было зеркальце вам, дети? Что скажет нам Братволодя?
     - Я опилки поджигал, - признался Братволодя и на всякий случай всхлипнул.
     - Ну? И где же пожар? Почему я не вижу пожара, а вместо него только бедный наш дом, случайно целый?
     - У меня Юра зеркало отнял...
     - Молодец, Юра! Медаль тебе, «За отвагу на пожаре». Ты отобрал у злодея-поджигателя зеркальце и положил на место…
     - Я хотел потом положить…
     - Потом? То есть, сначала подмести в доме, помочь маме, потом положить на место зеркальце…
     - Нет, - честно ответил я. - Сначала я хотел зажарить кузнечика. Солнечным зайчиком…
     - О, горе мне, горе! – папа схватился за голову. - В нашей счастливой стране! Тонечка, чем ты тут занимаешься, пока я на работе? У тебя в советской стране дети голодают! Кузнечиками питаются…
     - Она седые волосы рассматривает и бьёт посуду, необходимую в народном хозяйстве, - напомнила бабушка Маруся. В их учительском коллективе было принято резать правду в глаза.
     - Кузнечик убежал, - всхлипнул я. - А оно там целое, под кустом лежит. Я верну…
     - Что ж, с зеркальцем картина ясна, – сказал папа. – Диспозиция меняется. Сначала быстро освобождаем Марию Петровну, потому что она шьёт штаны Братволоде. Ибо если он уписается, то это выльется в самое срочное дело.
     Папа сходил на кухню, вооружился совком, потом аккуратно обошел наш каток и стал отковыривать совком бабушкину ногу. Наконец он бережно потянул эту ногу и с натугой, но оторвал её от липучки. Пока бабушка стояла цаплей на одной ноге, папа нашел в её комнате носок, чтобы бабушка надела его на липкую ногу и больше не прилипала.
     - Теперь, как и просит публика, отковырнём веник.
     - Не надо! – хором завыли мы.
     - Ну хорошо. Сначала отковырнём маму, а то у неё сковородка совсем остыла, а есть – ой, как хочется.
     Маму папа отковыривал долго, целых две ноги, а потом унёс прямо на кухню, и почему-то на руках. Наверно, чтобы сразу прилепить поближе к плите. По пути мама задела липкой ногой последний стакан, но папа привычно успел поймать его над самым полом, причем, маму не уронил.
     Вскоре он вернулся в зал.
     - Теперь хочу спросить у вас, дети, а кто придумал откупорить эту железную банку?
     - Она сама откупорилась! – завопил Братволодя и задёргался, как конь под индейцем Чингачгуком, наступивший голым копытом на кактус.
     - Просто удивительно! Зайду сейчас опять в магазин и предупрежу продавщиц, что у них живые банки, сами откупориваются и разливаются. Может, уже и продавщиц пора спасать.
     - Попробуй только спасти кого-нибудь моложе тридцати лет! – крикнула из кухни мама, - Домой тогда не приходи!
     - Ну а вдруг там тоже застряли? Продавщицы тоже люди. Домой, небось, просятся…
     - А как же мы? - завыли мы с Братволодей. – И мы люди! Мы в туалет просимся!
     - Ладно уж, - смилостивился папа, - раз уж вы тоже приклеились, то дошла очередь и до вас.
     - Приклеились! – вдруг завопил Братволодя. – Клей! Клей! Да клей же!
     На крик прибежали мама и бабушка. Мама была уже в тапочках, а бабушка в одном носке и тапочке: учителя всегда снисходительны к тому, как выглядят.
     - На банке было написано «Клей»! – радостно кричал Володя.
     - Ну да, «Клей», - удивился папа. – А что там ещё могло быть написано? Хороший клей, китайский. Китайцы – наши стратегические друзья…
     Он взял банку и стал её внимательно разглядывать.
     - А я думал, что «Лей». Вот я и разлил.
     Тут наступила недолгая тишина, а потом все взрослые очень громко засмеялись, и хохотали очень долго. Так долго, что даже я, наконец, захотел по-настоящему писать, но не мог этого себе позволить, так как сидел на Братволоде.
     Потом папа проложил доску к нашей статуе и живёхонько отковырнул нас по одному. Мы с Братволодей ринулись в туалет. Я ещё успел услышать, как бабушка Маруся сказала:
     - Ребенок действовал строго по инструкции. Какие к нему претензии?
     А папа пообещал: – Раз уж все стали жить по инструкциям, то и я перечитаю инструкцию на своё увеличительное зеркальце. Может, там написано и про опилки с кузнечиками.
     С тех пор Братволодя стал очень внимательно читать всякие вывески, а особенно наклейки на банках и бутылках. А потом даже взялся за настоящие книги и настоящие инструкции, в смысле, учебники. И даже стал инженером.
    
     Читает он и до сих пор. Иногда мы с ним читаем за столом какую-нибудь горькую, но вкусную инструкцию вместе. Например: «Перед употреблением рекомендуется охладить». Но не часто.
     А негры подумали, подумали и решили сами стать империалистами, чтобы те, белые империалисты, не задавались. И живут теперь припеваючи.


Сердечная благодарность за подарок для сюжета доброму человеку,
на Прозеру от Алексей Панов 3
 http://www.proza.ru/2017/03/21/1794