Митяй, выполняя просьбу Кондрата, увлечённо начал рассказывать. Для остальных его товарищей воспоминания молодого бойца вырисовывались в реальные картины, происшедших в ходе Гражданской войны событий.
– Патронов нет, - рассказывал Митяй, - еды нет, артиллерии кот наплакал. Жара стоит. То мы наступали, а тут белые упёрлись, да им видно подкрепление пришло. Короче фронт встал, ни туда, ни сюда. До Царицына вёрст тридцать осталось. Мы в окопах. Белые лупят по нам из пушек и по два раза в день атакуют. Мы держимся, но дело плохо. Тут и подоспел товарищ Троцкий на своём бронепоезде.
Бронепоезд был не длинный, вагонов десять. Два паровоза все в броне спереди и сзади, три башни с шестидюймовыми орудиями, шесть трёхдюймовок на двух платформах, пулемёты торчали из бойниц заклёпанных в броню вагонов во все стороны. На паровозе спереди по броне название поезда как на корабле: «Интернационал», а по бокам бронированных вагонов неровная надпись белой краской: «Смерть мировому капиталу!».
Кто там, на паровозе и в орудийной обслуге был, не скажу, не видел, говорят моряки с Балтфлота. А вот сопровождала его личная охрана, человек двадцать, все в кожаном новом обмундировании с ног до головы, все с маузерами на ремнях через плечо.
О том, что Председатель Реввоенсовета, Главкомвоенмор, Троцкий Лев Давыдович к нам приедет, я первый узнал.
Кто первый новости узнает? Конечно мы, связисты. Вот там связь обеспечивала наша телефонно-телеграфная рота. Я был на дежурстве. По телефону позвонили из штаба армии: «Через два часа к вам в дивизию на бронепоезде прибудет товарищ Троцкий. Командованию быть готовым к докладу о положении на фронте, а красноармейцев собрать на митинг, оставить только пулемётчиков и наблюдателей в окопах.
Я у самой трибуны был, связь обеспечивал и всё видел.
У наспех сколоченной трибуны тогда собралось больше трёх тысяч солдат и командиров. И товарищ Троцкий нам сказал речь. Какая это была речь. Это было надо слышать. Мне ведь так не повторить. Говорил он свободно, безо всякой бумажки. Помню только, что он говорил о том, что мы воюем за свободу, что белые хотят загнать нас в рабство и всю жизнь держать в голоде и на коленях. Слова свои он подкреплял жестами, обращаясь к полуголодной толпе бывших крестьян, одетой в красноармейскую форму, оборванной и израненной.
Он говорил, что перед нами последний оплот этой белой гидры. Что именно здесь и сейчас решается судьба революции, а значит и судьба каждого из нас. Он нас называл «народные красные герои», «соколы революции», и мы, слушая его, действительно начали ощущать себя таковыми.
Вообще-то это была не просто речь. Похоже, что Троцкий, чувствуя, как от его речи наэлектризовывается многотысячная толпа красноармейцев, слушавшая его, затаив дыхание, заводил себя и сам. Голос его и так достаточно громкий, так что каждое слово было слышно на сто метров, начал усиливаться.
Он показал рукой в сторону окопов белых и начал кричать, что именно там засели те, из-за кого мы торчим под обстрелами в окопах вместо того, чтобы пахать и сеять на своей земле, которую нам дала революция.
Я знаю, кричал он, что у вас не хватает еды, мало патронов и нет снарядов, но мы штыками можем проложить себе дорогу в светлое будущее. Потом взял рупор и вовсю мочь своего голоса провозгласил: «Смерть белогвардейским гадам! Будьте беспощадны! Ваши имена будут выбиты золотыми буквами на скрижалях истории!».
Он спрыгнул с трибуны и, потрясая маузером, скомандовал: «За мной товарищи! Смерть буржуям!» и, впереди хлынувшей за ним толпы, пошёл на белые окопы, видневшиеся в двух верстах. Его личная охрана вся в кожаном едва за ним поспевала.
У трибуны мой командир роты и начальник связи бронепоезда буквально оцепенели. Затем начальник связи схватил у ног его стоявший полевой телефон и начал бешено крутить ручку. «Командира к аппарату! Командира, я сказал!- орал он в трубку, глядя то на удаляющегося Льва Давыдовича, возле которого образовалось тёмное ядро из чёрных кожаных курток, то оглядываясь на пыхтящий в ста метрах от нас бронепоезд.
Судя по диалогу, похоже, было, что трубку взял сам командир бронепоезда.
«Артиллерией подмогни Главкомвоенмору – кричал в трубку начальник связи, – он с пехотой в атаку пошёл. Да, лично идёт впереди... вы осторожно там, своих не зацепите».
Красноармейцы на ходу разворачивались в цепи, подчиняясь приказам командиров и общему порыву.
«Даёшь Советы!» – прокатилось по фронту идущей в атаку цепи красноармейцев. Потом раскатилось: «В штыковую даёшь!» «Даёшь» – эхом отозвалось из арьегарда цепи.
И зазвучала вдруг в одном взводе, песня уже ставшая привычной. Сначала не смело, а потом, подхваченная чьим–то высоким голосом, всё больше охватывая наступающие цепи, неслась всё громче и слаженнее: « Это есть наш последний, и решительный бой!». Наступающие миновали линии своих окопов. Оттуда стали вылезать и присоединяться к ним другие такие же – в драных шинелях и с винтовками в руках. Цепи шли с винтовками наперевес, сомкнувшись почти плечом к плечу
Раздалось несколько снарядных разрывов. Где-то в стороне, у окопов «белых» коротко взлаял пулемет. Троцкого догнал длинный открытый автомобиль с откидным верхом на подножках которого, подпрыгивали держась за дверцы охранники в кожаном. Поравнявшись с Львом Давыдовичем, они спрыгнули с подножек и, присоединившись к тем парням в кожаном, что шагали с ним рядом, взяли Троцкого в плотное кольцо оттесняя тех красноармейцев, кто шагал с ним рядом.
«Не сметь - кричал Троцкий,- я с ними, с моими бойцами пойду до конца»", – но здоровенный охранник с повадками профессионального борца решительно, но с почтением усадил его в автомобиль, крича больше для окружающих, чем для него: «Товарищ Главкомвоенмор, вас к телефону вызывают из Южного Комитета обороны!».
Троцкий, сопротивляясь, всё же сел в автомобиль, но продолжал указывать рукой на вражеские окопы и призывать бойцов к победе.
Автомобиль некоторое время продолжал вместе с идущими в атаку бойцами двигаться вперед с Главкомом, который кричал с его сиденья лозунги и размахивал маузером.
В это время орудия на бронепоезде развернулись все в одну сторону и суета орудийной обслуги закончилась. Митяй вспоминал, как увидел, что на открытой платформе усатый командир во флотской фуражке с крабом махнул рукой и все три главных орудия дали оглушительный залп одно за другим. Хорошо, что бронепоезд стоял немного в стороне, а не прямо напротив трибуны. Ударная волна от орудийных выстрелов была такой силы, что те, кто стоял ближе к пушкам, были неожиданно сбиты с ног, а один кавалерист, очевидно, посыльный, вылетел из седла и лошадь теперь скакала по кругу, волоча его за собой на поводьях.
«Я почувствовал ощутимый толчок в спину, – говорил Дмитрий, – и, хотя на ногах устоял, оглох почти совершенно. Все происходящее затем, напоминало мне картины из немого синематографа, когда все движется, а звука нет.
Снаряды легли с недолётом у окопов белых саженях в ста. Сначала взметнулись один за одним, фонтаном вверх, клубы коричнево - жёлтой пыли, окрашенные снизу пламенем. Поднятые вверх сотни пудов земли и песка долго потом осыпались перед линией окопов, не давая «белым» вести прицельный огонь по наступающей цепи красноармейцев. Беспорядочно начали рявкать трёхдюймовки, покрывая разрывами шрапнели укрепления «беляков».
Цепь наступающих со штыкам наперевес перешла на бег. Оглянувшись на бронепоезд я увидел как артиллерийский командир снова взмахнул рукой и успел заткнуть себе уши ладонями, присев до самой земли. Из орудийных стволов вырвались длинные языки пламени и меня толкнуло снова.
Откуда-то сбоку от бронепоезда вырвался на степной простор и намётом понёсся, сверкая саблями в сторону окопов, кавалерийский отряд в сотни две сабель.
Всадник, наверное командир, скакал впереди. В ярко– алой шёлковой рубахе без фуражки, но с наганом в левой руке и шашкой в правой. Клинок, сверкая зеркальным блеском, всё время описывал сверкающие круги. Кавалерист, что скакал вслед за командиром, удерживал слегка на отлёте красное знамя, которое билось ни ветру и издали было хорошо заметно.
– Командарм Сорокин, – услыхал Митяй хриплый голос начальника связи, – его рубаху ни с чем не спутаешь. Боятся его как огня. Конём может управлять одними шенкелями. Говорят, что был еще один лихой кавалерист на нашем фронте. Алеко Дундич его звали. Ещё он так мог. Да убили его недавно. Говорят, от него Сорокин эту моду перенял.
Машина с Троцким, облепленная людьми в кожаном, притормозила, остановилась и, развернувшись, поехала неспешно к бронепоезду.
Ура-а-а! А-а-а! Катилось по фронту!
Вдали, из вражеских окопов, уже едва видневшихся, от стоящей в воздухе пыли и марева от выстрелов, выскакивали люди и бежали сломя голову. Некоторые, озираясь на ходу, пытались отстреливаться, но конники настигали их. Издали происходящее было даже красиво и напоминало детскую игру. Движущиеся вскачь фигурки разгорячённых коней, зеркальное сверкание поднимающихся и опускающихся сабель, мечущиеся между конников фигурки людей, пытающихся прикрывать голову руками и волны вытянутых в живые цепи, наступающих повзводно красноармейцев.
Это было бы даже весело, если бы не знать, что лежащие фигуры людей в форме, которыми постепенно устилалась степь после скачущей кавалерии красных, еще несколько минут назад были живыми русскими людьми, которые смеялись, курили, разговаривали, вспоминали о жёнах и детях и хотели, наверное, хорошей жизни.
Бронепоезд прекратил стрельбу и, медленно, окутавшись клубами пара, постукивая на стыках, пополз всё убыстряя ход по рельсам, сверкающим как начищенные штыки. Так закончился этот бой, когда полуголодная и плохо вооружённая масса красноармейцев, сумела отбросить более, чем на пять вёрст превосходящего по численности и вооружению противника.