Глава 14.
Прощание славянки
Последняя
Вот, наконец, глава, которую, никогда, мне не закончить, хотя я знаю ее конец во всех подробностях… «Ах! – могу я сказать. – А это так все мило начиналось!» Но… всему свое время…
Усталость подкашивала мне ноги, работа забирала последние силы, желание сотрудников, не замечая меня, воспользоваться моим присутствием, меня окончательно выбивало из наезженной калии, делало меня глухонемой…
Пребывание среди здоровых, молодых, красивых, самодовольных, успешных людей становилось невыносимым…
Свое состояние тогда я описала в стихотворении «Старый болванчик на слабых ногах: Потерлись его рессоры…», которое вам уже знакомо.
А позже, когда я была уже вне общественных дел и забот, собственно, была отдана на растерзание болезни, я писала:
***
Очнулась: о, Боже, да я ведь старушка!
Пустой разговор – звон дешевых монет.
Предметы последней любви – ортподушка
И теплый, недавно подаренный плед.
Когда же я в дреме глаза закрываю,
Я чувствую трепет, дыханье и цвет –
На уровне сердца к груди прижимаю
Из ирисов нежных огромный букет.
Под воздействием боли многое менялось во мне:
Превозмогая боль, бреду –
Смеюсь и плачу на ходу.
Старуха древняя во мне,
С ребенком малым на спине.
Кричит ребенок: "Не хочу!",
Старуха шепчет: "Не могу!" –
Противоречия во мне
Не пожелаешь и врагу,
Но треплет ветер по плечу:
"Не погашу твою свечу!"
И в Новый год, переступая межу между прошлым и будущим, я все еще надеялась на светлый завтрашний день, поэтому пыталась пожелать себе тепла и добра:
Чтоб птицей красивой парила в зените
И падала вниз, и была не разбита,
Чтоб в райских кущах повалялась комахой,
Обласканной солнцем, не знающей страха,
Чтоб в схватке с другой божьей тварью умела
«В кулак» собирать свое бренное тело,
Чтоб шерсти тепло согревало меня
И было теплее земного огня…
Чтоб шлейфом «вчера» не тянулось за мною,
«Сегодня» не стало глухою стеною,
А «завтра» манило бы, а не пугало…
И жизнь в нужный миг началась бы сначала!
Но болезнь все меньше оставляла мне шансов, брала свое, постепенно вгрызаясь своими железными зубами в каждый внутренний орган моей трепещущей сладкой плоти.
Вот тогда-то на бумагу и поползли эти строки и легли на ней откровенно странным узором:
***
Выползаю гадюкой с кровати,
Заползаю гадюкой в кровать –
Ни о девочке, ни о женщине
Не приходится вспоминать!
Там, где были колени, локти,
Мне остались осколки колки,
И на сотню мелких звоночков
Отзывается позвоночник…
Нет ни имени, нет ни отчества
У безликого одиночества…
Набирает воду в колодце
Мхом поросший столетний дед:
«Здравствуй, баба!» – «Привет, сосед!»
И беззвучно шепчу я сыну:
«Не уйду, не умру, не сгину –
Вижу яркий в тоннеле свет!..
Нет! Не-ет!! Не-е-е-е-т!!!»
Я клялась тебе: не умру! –
Ветер странно холодит спину
и затягивает в дыру…
А позже еще – уже как соглашение, как смирение, как приговор страшного диагноза над невозможным лечением и выздоровлением, как прощение, как прощание, как встреча с Нею:
***
Я готова жить вечно
С половины пятого до половины восьмого вечера,
Когда черное тело с полосатым соглашается,
Все проблемы решаются, все прощается...
Когда на фоне голубого пятна,
Через какой-то неимоверный мостик
Из благородной кости
Идут тела друг к другу в гости.
Я готова
Сизокрылой птицей
Над домом кружиться,
Рыжей белкой
Прыгать с ветки на ветку,
Быть стволовой линией
Под красивой лилией,
Улыбкой
На морде любимого пса...
И долго сидеть,
Подставляя лицо солнцу, дождю и ветру,
И молится каждому метру,
С клюкою в руке у порога,
Перед дальней дорогой,
Уходящей в небеса...
Бессонные ночи изводили больше всего, они были бесконечно длинными. И вот однажды чья-то маленькая легкая тень мелькнула передо мной, я ее сразу узнала и тихонько позвала.
Тень остановилась, и в слабом лунном свете едва осветились овал ее личика, пол оборота головы: выступ легкой челочки, щелочки глаз, под носиком блеснула тонкая низка мелких речных жемчужин.
– Детка! – позвала я ее еще раз. Она медленно повернулась ко мне и сделала несколько шажков. Я обняла ее, она прильнула ко мне. Я ей тихо прошептала:
– Ты знаешь, кто я такая?
Она кивнула головой.
– Кто? – переспросила я.
Ее губки зашептали мне, а головка в знак подтверждения покачивалась:
– Ты моя баба… Тетя… Моя мама… Ты моя- моя...
Я свято верила в правильность тех слов, которые когда-то предваряли все мои стихотворные строки: «Параллельное сосуществование земли и неба, души и тела, добра и зла, человека и природы, человека и города, моего мира и твоего удивляет, восхищает, задает вопросы, чертит линии раздела и соединяет воедино, то есть все бесконечно, относительно, параллельно…»
Я говорю спасибо Природе, что она устроена именно так, что в ней действуют определенные законы, управляющие «миром» (как всеобъемлющее понятие), человеком, его жизнью, что отсутствует в них неуправляемые вихри хаоса. Я благодарна Ей за то, что Ее Всевышний Разум, создавая человека, продумал все до подробностей строго и точно: давая каждому из нас жизнь и имя, вдохнул Душу, подарил нам Сознание. Поселив нас во многообразный мир флоры и фауны, сравнил каждого с плодоносным деревом…
В течение жизни я успела понять, что все взаимосвязано и взаимозависимо и что деревце без корней не растет, и сегодня меня, как любого смертного человека, вполне устраивает, что все в этом мире бесконечно, относительно и параллельно!..
Почему-то лет в шесть у меня возникло ощущение страха перед понятием слова «смерть». Особенно это усиливалось к вечеру, я так тревожилась о своих родных, о возможности их потери, что это слово надолго выбивало меня из нормального состояния детства.
Так уже сложилось, что я, девочка, всю жизнь боялась темноты, тесноты, холода и одиночества. Я с неприязнью относилась к слизням, червям, ящерицам, всяким гадам, поэтому я хотела бы, чтобы теплые языки огня слизали мое тело, и пепел мой покоился в земле, где угодно, но только поближе к вам, чтобы я чаще могла видеть вас, слышать ваши шаги и разговоры. (Но я и пожаров боюсь, особо после того, что случился у соседей напротив: я до сих пор помню обугленные ноги и ужасный запах той смерти)…
Да, пока я успеваю: мне нужно попросить прощения у каждого из вас: простите, пожалуйста, меня! Но, если бы вы знали, как не хочется уходить и если бы была возможность, хотя бы у кого-то из вас, простить меня и поставить свечку за мое здравие... «О! – скажите вы, – странноватый и хитроватый ход для человека, уходящего навсегда» «Да, ну, вас!» – отвечу я, и буду 125 раз права: не вечно же мне болтаться тут, у вас под ногами, мешая спокойно жить. Пора и честь знать!!
Итак, подвожу итог всей моей «писанины»: я люблю вас всех, мои бесценные сестры и дети, и хочу, чтобы с вами всегда пребывали любовь и свет ушедших, но не покинувших вас в одиночестве родных и близких душ... Будьте крепки, не унывайте, не разбрасывайте, цените, любите, ничего не бойтесь!! Целую. Ну, вот и все. Всем пока. Всегда ваша…
Р.S. Вспоминая меня, можете слушать марш «Прощание славянки» в исполнении Дмитрия Певцова и Зары. Там тоже есть мои слезы…
Послесловие
Дорогой читатель!! И опять: «Здравствуй!!»
А вот теперь я хочу посмотреть в твои глаза!! Я более чем уверена, что если ты мне отдал для чтения моей «писанины» свои драгоценные минуты, то, значит, что ты пришел не просто так: мы где-то с тобой встречались за пределами страниц книжки. Возможно, это было на просторах улиц, где я бродила, или на территориях университетов, школ и детских садов, где я училась или работала, или, наконец, у нас дома…
Но ты помни, что это я тебя сюда сама пригласила, так как несколько строк здесь есть и о тебе, или о тех людях, кого ты знаешь или знал когда-то. Ты – любопытен, и тебе самому хочется узнать, что тут и как о тебе написано…
Не уходи, не сказав мне ни слова!! Но прежде знай, что, если тебе, что-то не понравилось в моих словах, или показалось несправедливым в моих суждениях, – я не своевольничала, а просто твоя Правда повернулась ко мне другой стороной. Клянусь: я ничего не выдумала, ничего не приукрасила. Как карта ложилась, так я ее и выкладывала…
Поверь мне: я знаю цену словам «личная жизнь» и «неприкосновенность». За чертой недозволенного – мне неинтересно…
Мы были с тобой на одной закрытой территории – в одном классе, изо дня в день, много лет подряд, кроме воскресенья. Но пролетело всего каких-то 30-35 лет, и ты уже не помнишь образа своего учителя, ни имени – отчества его, ну, да и ладно, но, когда, ты не можешь вспомнить, чему он тебя учил, какой предмет ты с ним изучал, ну, тогда... Вспоминаю: группа моих одноклассниц рассматривает нашу общую фотографию… О нашем классном руководителе – учителе русского языка и литературы – одна из них говорит: «Не помню, как зовут, только знаю, что преподавал историю…» Ну, что тут скажешь! Я расстраиваюсь.… Этот учитель преподавал много историй, и одна из них – это наша с тобой…
А это уже о другом времени: пухленький мальчик складывает ладони возле подбородка, как во время молитвы перед иконой, и просит: «Поставьте мне «четверочку», любую, но только «четверочку»!» (Оказывается, что родители пообещали ему купить мотоцикл, если он будет «круглым хорошистом»). Не в этот раз, возможно, потом, он достигнет того, чего хотел. Но мне всегда хотелось, чтобы в этой «округлости»… появилась брешь.… Очень неприятные последствия…Я знаю точно, что он меня не должен забыть, но это связано уже не с моей учительской деятельностью…
А вот другой мальчишка: «Мама, как интересно читает новая учительница – то тихо, то громко, то медленно, то быстро!» Он, возможно, забыл мое лицо, мое имя, но то, что тогда учитель читал рассказ А. П. Чехова «Хамелеон» он не забудет никогда!
Ну, если мы даже не встречались в жизни, спасибо за то, что ты зашел на мое поле, и тропинки наши пересеклись. Вот теперь и навсегда ты мне – друг, товарищ и брат (И за это прости меня: я ведь из прошлого, XX…). Поговори со мной!
Было бы смешно говорить, что «смертью смерть поправ», это обо мне. Есть выше нас, например, И. Х. Но я помню, как вы обо мне точно подметили: «Вы то наивная, то серьезная…». И это правда! Я, как ребенок, спешила сложить из пазлов картинку своей жизни…
Итак, подвожу черту: каждому из вас хочу пожелать, так же как и себе, всех благ!.. Автор.
Послесловие
P.S. Заметки. Все не могу проститься с вами!..
* Есть у славян праздник, называемый ожинки. Он посвящен сбору урожая последних зерновых и возделыванию первой борозды под новый урожай будущего года.
Вот я и отпраздновала ожинки этой «писанины», произвела всевозможные выжимки из ее содержания, но ни на полшага не сдвинулась с этого места, хотя новый сюжет берет за горло.
По многим поводам эта книжка, как перезревший плод: смотришь - красиво, а откусишь – выплюнул бы!
А если бы попробовать дать вторую жизнь? Положить плоды в стеклянный сосуд, немного родниковой воды да на солнышко, закупорить – перекрыть кислород, а потом – дать доступ… Вот и заиграет, забродит молодое вино, зеленое, а мы выпьем да захмелеем, и, возможно, пойдет эта книжка «на ура!»?
Три раза в жизни пила, да не хмелела, всего по три глотка, чтобы узнать цвет, запах и вкус вина – так и не стала ни пьяницей, ни выпивохой…
** Если вы внимательно наблюдали за мной, то заметили: выходя из каждой главы, все окна и двери я оставляла открытыми. Это связано с тем, чтобы, когда вспомнится что-нибудь о герое, была бы возможность продолжить вертикальный или горизонтальный ряды. Вертикальный ряд связан воспоминаниями о герое, забытых или пропущенных событиях из его жизни, а горизонтальный – о людях, много значащих для него. Так получалось, что на каждого из действующих лиц я ставила наш христианский, охранный, крест, и я верила в это чудо!
*** Мое маленькое, оголенное сердечко всегда лежало на твоем большом сердце, моей матери-Родины, Украина! Оно любящее, мягкое, податливое, было готово на все ради тебя, всякого другого сердечка или всех других сердечек в целом. Очень жаль, что не срослось – не сбылось. И я с тем большим нетерпением жду перемен!
**** Я устала от символизма: время поменять внешность, имя и фамилию.
***** И вот лежу я в своей комнате, в похоронной лодке, странная: на лбу – бумажный венец, в руках – незажженная свеча, среди незнакомых старух – кандидаток на завтра… До другого берега - рукой подать, но тут готовятся основательно, без дураков, – возврата назад не будет. Мне уже и лодочника приставили: Люцифера или Цербера – соседского парня в образе…
Мне душно и тошно от горящих свечей и загробных песнопений. Эх, как раз время, послушать мои любимые марши: иностранные, гортанные, на полу крике, (кроме Свадебного и Похоронного), «ершиком», продирающие нервные окончания вдоль позвоночника или наши, русские, задушевные, от марша до вальса. Говорят, что марши даже мертвого могут поставить на ноги! Надо бы проверить!
****** Люди добрые! Помогите, кто, чем может: кто – словом, кто – делом. Потому что, стоя здесь, на разломе двух миров, без вашей помощи я еще не один раз покроюсь земным пухом и человеческим прахом…
******* Всю ночь я ехала сквозь темный каменный тоннель на скрипучей арбе, запряженной черным мулом. Арба доверху была нагружена глиняной посудой - праздничными тарелками и горшками. Не было временных промежутков между скрипом арбы, уханьем горшков, моим оханьем и аханьем (так сильно болели ноги). И только руки белели сквозь тьму, как указательные стрелки. Они напряженно держали поводья скотины, которая, упираясь, едва передвигалась к выходу, где были свет и солнце завтрашнего дня. Время тянулось так медленно, что казалось, совсем зависло…
И вот, наконец, мы здесь. Солнце слепило глаза: сползая с повозки, я видела, что весь верх был залит солнцем, а внизу выкатились четыре колеса – солидные печати, на которых было выгравировано: «Последние мысли-образы Любови»: арба, тяглая сила – молодое животное – сынок лошади и осла; гора глиняной посуды; человеческие стоны; руки - стрелы, указывающие направление света и тепла; солнце, залившее все вокруг, а ниже слова: «Секретарь-референт Небесной канцелярии» и чужая размашистая, самоуверенная подпись.
Ну, вот и все!..