Моему другу Сане-Саше-Александру.
18+
# beatles # yellowsubmarine
Звонок на урок русского языка и литературы. На доске:
1 сентября.
Сочинение.
«Как я провёл лето».
* * *
Август. Мои 16 лет! Мой последний пионерский костёр. Четыре года подряд я приезжал в загородный лагерь и всегда на последнюю смену.
Пионерский лагерь — это как бы разнообразие в летних каникулах; ещё и новые знакомые появляются. Но при этом отбирают твою свободу. В городе летом целыми днями пропадаешь на улице, домой забегаешь перекусить и обратно во двор: где есть футбол; где самодельное кривое металлическое кольцо со щитом к дереву прибито; где волнообразный теннисный стол и доска вместо сетки. А то, что существует именно тэ-н-нис, большой теннис — мы и не знали в детстве, как и не слышали про пинг-понг. Болтаешься вдоль речки, иногда рискуешь и заходишь в другие кварталы — там всегда может быть конфликт с местными. Это жизнь! Свобода.
Лагерь — режимная структура. Выкупленную родителями свободу, нам подменяют теми же спортивными соревнованиями, выкрикиванием всем отрядом из строя на марше речёвок, глупыми КВНами; девчонок тянет на дружбу с парнями… А некоторые родители своих детей "лишали свободы" пару раз за одно лето. Это два летних месяца в лагере! С-сы-ылка...
Прощальный костёр; исчезающие в ночном небе искры. Циклопическая живая инсталляция впечатляет присутствующих, особенно младшие отряды. Старшеклассники видели это несколько раз за свою жизнь. Ближние ряды освещены костром. Тут молодняк. Вылупив глазёнки, смотрят на пожирающий огонь, тычут пальцем на головёшку, что должна вот-вот рухнуть и выдать сноп искр. За ними (между теплом от костра и прохладной мглой) мы — старшие отряды, разбавленные пионервожатыми, физруками, директором лагеря и её заместительшей. Некоторые девчонки прижались к своим избранным и желают взаимности, привнося романтику и любовь в традиционное общелагерное мероприятие. Тут — у прощального костра — на некоторых девичьих лицах возникает неумелая ещё мимика из сдвинутых бровей и насильственно сжатых губ: жизнь без Единственного не имеет дальше смысла! С ней он будет или без — этот вопрос, в мечущихся на её лице от костра пятнах света и теней, фотокадром со вспышкой улетает вслед за искрами в Космос. Будут ли в городе встречаться? Единственный же весьма уверенно видит своё будущее и отрешён от верной Спутницы жизни. «Парни так легко нас бросают. Мужики — они такие». В городе будет мокрое от слёз неутешного горя понимающее плечо подруги. Бесконечные разговоры снова и снова про одно и тоже… Но это потом. А сейчас Костёр, который догорает, и все не спеша, направляются в Клуб. Как бы обыденной со стороны выглядит эта процессия. Это вроде как ещё одно мероприятие для галочки на прощание с Лагерем. Но не-е-ет. Танцы! Этим и жили последние дни отрядники-пионеры, вынюхивающая везде и всюду заместительша директора, пионервожатые… Все! Для многих пар некурортного романа — это прощальный танец с «любимыми». Девчонки это осознают, а пацанам по барабану пионерскому.
Старшие отряды будут ждать главного — когда уведут малышню, пригасят свет (а может, и вовсе выключат) и будут «медленные танцы». Девчонкам дополнительный бонус — «Белый танец». Будут пары, что сформировались к концу лагерной смены. Другие создадутся в борьбе: где, опережая конкуренток, спортивной ходьбой направляются к «свободным» пионерам такие же «свободные» старшеклассницы.
При основном освещении под ритмическую музыку танцуют, соответственно, ритмично и с одинаковыми телодвижениями — на раз-два. Такая механика настенных часов-ходиков: движение рук туда, движение рук обратно и в перпендикулярной плоскости аналогично. Ноги на месте, только надо в коленях чуть сгибать — это на три-четыре. Последнее даётся не всем. Октябрята мучаются, но вида не подают: скачут на месте и руками воздух подбивают.
Танго — когда медленно или около того. Слова «медляк» не было в словаре молодого строителя Коммунизма. Такого слова тогда вообще не было. А было танго, которого хотят и ждут все, включая и тех, кому должно быть по известному барабану. В свете прожекторов тут на всю жизнь узнаёшь для парного танца определение — «пионерское расстояние». Это когда между «танцующими» парами такое расстояние равно вытянутой руке. Но старшие отряды слегка сгибают в локтях руки даже при свете врагов-прожекторов. Ладони пионера (а тут ещё и октябрята тангуют) на талии пионерки; парни ведут в танце. Женский пол ущемлён — ладони на плечах мужчины вместо погон и подчиняйся ведущему. Пионера каждое движение партнёрши в его ладонях бьёт в голову шаровой молнией. А будущая женщина должна довольствоваться своей фантазией от плеч подростка. Потом сочинять и пересказывать в который раз подруге о несуществующих ощущениях и чего-то непонятного, возникшее у неё в танце. Пацаны не отстают. Где только их пальцы не побывали — будут врать. И они даже слышали от партнёрш непонятные какие-то слова в жарком придыхании. Она же в танце ждала чего-то, что непременно возникает от «близости с мужчиной» — подруги рассказывали об этом. Вернувшись с танца в девичий круг, уверяет шёпотом: было, случилось («не дура же я малолетняя»). «И это, девчо-онки, а-ба-лден-но… Такого со мною ещё не было до него». В голове каша вранья и фантазий, похожая на манную в завтраке от поварихи тёти Дуси в лагере: с комками недоваренной крупы и неприличным присутствием воды в молоке. Что это было — в каше на завтрак и в танце-танго?
Дождались! Младших уводят строем спать. Выкрикиваются звёздам речёвки и кажется, что летучие мыши шарахаются по сторонам именно от этого. Марширующие колонны отрядов миражами исчезают в волшебстве этой необычной ночи. Именно младшие занимали весь танцпол до этого. Старшие демонстрировали презрение яркому освещению, вяло принимая участие в запротоколированном мероприятии на периферии: у стен и колонн зала совершали телодвижения, а большинство просто стояли и ждали. Центр зала пустеет и остаётся только зависшая над полом пыль.
Главный по музыке объявляет:
— Белый танец!
Наконец-то! Возгорелись глаза у пионерок, пропал интерес к разговорам. Дождались! Пионеры-парни скрывают своё желание прищуром и тенью от ресниц. Ответственный за свет гасит лампы, оставляя его над столом с магнитофоном и в фонарях с надписями «ВЫХОД».
Октябрята ушли, значит, можно включать регламентированную «иностранщину». Редчайшие и дикого качества звучания — от многочисленных перезаписей — забугорные песни. Мы знаем их наизусть. Песен ничтожно мало для расцветающего молодого организма. Душа просит и рвётся на неведомые просторы. А газеты и учителя вещают нам, что их песни примитивны, в них убогое стихосложение. Географичка:
— Ужас! Они даже не знают, где находится Антарктида!
Мы же не знаем никакого иностранного языка, хотя изучаем не один год его. Но мы поём эти песни; подпеваем нестройно, вполголоса, на их родном языке. У нас абсолютный слух — мы чётко слышим каждое слово, каждую букву. И поём, и повторяем на священном тарабарском языке всю песню. Её смысл каждый отображает на своём лице, каждый знает — о чём она. Если коротко: у девчонок это тема неразделённой любви, у парней — движение к цели, которую знает только он один.
В каком-то Ливерпуле играют Битлы, что подарили нам длинные волосы и брюки клёш. А тут — на Урале — мы с боем отстаиваем каждый миллиметр того и другого у родителей и в школе.
Динамики выдали знакомые аккорды. Девчонки выбирают-приглашают парней на Белый танец. К этому моменту у многих пионерок в личных дневниках записано: «Смена заканчивается! Я без парня! Я уродина! Оба не захотели со мною дружить, даже не смотрят в мою сторону. Как дальше жить? Брошу школу, уйду из дома и уеду далеко-далеко, чтобы не видеть этого позорища! ПУСТЬ ЖАЛЕЕТ, но будет слишком поздно. Сегодня последние танцы! Я реву и горе моё неутешно…» Несколько исписанных страниц и везде капли растворённых чернил от слёз крокодильих. У некоторых были последние записи на этих самых сверхсекретных страницах и с обнадёживающей концовкой: «Я приглашу его на белый танец и откроюсь в своей ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ к нему!!!» Рисовалось огромное красное сердце любви, которое безжалостно и так желанно проткнула стрелища Амура. Некоторым и этого было мало. Пририсовали кровь, капающую с острого наконечника в белую неизвестность…
Битлы вошли в ритм, а я стою. Мне в этой Смене стукнуло шестнадцать. Чествование: выход из строя всех именинников месяца на утренней линейке; помятое пирожное от Лагеря на обед; в выходной мать привезла мне клубники от бабушки и для отряда конфеты «дунькина радость». «Пошли», — услышал я. Передо мною стояла тень на полголовы выше меня. Я узнал её. Это была пионервожатая Валентина Петровна из соседнего отряда, студентка мединститута. Ей это зачёт по практике в институте и какие-то деньги ещё получит за работу в лагере.
Она взяла мою руку, крепко сжала её и увела в пыль и омут танцующих пар. Вожатая позволила лишь долю секунды простоять мне смирно на «точке отсчёта» танца. Прижав меня к себе, попрощала с пионерским расстоянием. Я пропал в её руках и фигуре…
В эту Смену косоглазие от её груди схватил не один десяток пионеров и комсомольцев. У октябрят был Чапаев и Анка-пулемётчица — им хватало за глаза этой фантазии. Я тайком, как мне казалось, косился на её выдающуюся грудь. Когда наш отряд пересекался с её отрядом, то выкрикивание нашей речёвки не уступало ору при атаке штраф батальонами фашистских окопов. Мы готовы были разорвать эти кричащие в нашу сторону открытые рты её пионеров. Но при этом мы ещё и приподнимались на цыпочки, чтобы увидеть её великолепие. Наша строевая коробка двигалась удивительным шагом: вверх и чуть вниз. Каждый хотел через макушки голов увидеть вырез футболки Валентины-петровны, где была длинная обворожительная наклонная вертикаль, образованная от правой и левой.
Её грудь обняла меня всего. Мой взрослеющий организм мгновенно и фиксировано среагировал. Валентина подстроила себя и меня в создавшейся физиологии, повела меня в танце. Я тёрся о её мягкий живот, упругие бёдра и что-то потвёрже. Ладони мои вспотели, и её футболка от этого вскоре стала влажной.
Откуда меня взяла, туда обратно и вернула — как вещицу из магазина «На прокат». Скульптура Столбняк стала оттаивать от прохлады из открытой рядом двери. Выход был прямо на улицу. Ещё несколько минут, и я смог выйти из зала. Вдоль стен Клуба, в тени стволов деревьев двигались и перешёптывались тени. Некоторые ревели. Слышались ещё какие-то звуки… Намотав круги под неодобрительное замирание теней, я вернулся в зал.
Вскоре все услышали: «Ребята! Заключительный танец. Построение отрядов у центрального входа!» В ответ предсказуемое и со всех углов: «У-у-у…» Пара пионеров осмелилась из темноты свистнуть. Тут же включились враги-прожекторы, выскочила заместительша на сцену: «Ещё услышу — никакого танца не увидите! Сразу строиться и отбой! Все меня поняли?» Пауза. В углу сцены стоял и всматривался в зал директор лагеря. Тишина и ожидание. Директор повернул голову в сторону магнитофона, на паузе удовлетворился гробовой тишиной и снисходительно кивнул присутствующим.
Погас свет, зазвучала последняя-прощальная и тоже битловская песня. Танцевали середина на половину: кто-то двигался ритмично, кто-то топтался в паре и урывал последние мгновения уходящего лета. Тут подкреплялись или окончательно рушились надежды девичьей любви. Парни демонстрировали свою мужественность и стойкость. Меня увела на танец Валентина. Теперь она не прижимала к себе, но подтвердила моё расставание с детской дистанцией соприкасанием наших тел. Молчание я смог-таки прервать:
— Что значит елоусаммарин в песне?
— Елоу — жёлтый, саммарин — маргарин…
Песня короткая, как лето. Но мне хватило и будет что вспомнить.
Строились шеренгами, формировались колонны. Путь лежал в спальные корпуса. Последняя ночь. Могут пастой зубной лицо измазать, ящерицу под простыню запустить, ещё какую поганку кинуть… Надо бодрствовать, иначе ты будешь жертвой этой августовской ночи. «Маргарин, значит. Сам мог бы догадаться, профан!..»
Меня кто-то вытащил за руку из кровати. Несколько шагов сделал во сне. Очнулся на прохладной веранде спального корпуса. Это была Валя. Она открыла дверь спальни для пионервожатых и завела меня. Все четыре кровати были пусты. Она высвободила мою руку, чуть отошла, встала напротив. Не спеша разделась, постояла… подошла ко мне и, по-матерински заботливо, сняла с меня трусы. Уложила в постель, что сохранила её тепло. Легла сначала рядом, потом аккуратно оказалась на мне сверху; движением головы запрокинула волосы через плечо за спину… В моём мозгу звучал припев из елоусаммарин, ритм которого совпадал с её движениями тела и грудей, что мягко ударяли моё лицо…
Далее был взрыв в моей голове, сноп искр пионерского костра, и я выключился…
Когда очнулся, Валентина сидела на подоконнике и курила. Она повернула голову в мою сторону. На подушке были только мои глаза. Всё остальное моё естество было размазано по всей комнате и что-то даже вылетело в окно. Постепенно это стало стягиваться обратно на кровать, к подушке. Валя затянулась, повернула голову в ночь и не спеша выпустила дым на улицу. Мои глаза увидели освещённые луной облака, которые тёплый ветер гнал на юг. Облака глядели на меня овцами кучерявыми и блеяли: «Кораблики, белые кораблики…» Прощай, детство… Плоть вернулась ко мне — я посмотрел на мою Первую Женщину, на её грудь, ниже...
— Ты запомнишь нас на всю жизнь, — сказала она.
Валентина спустилась с подоконника, села рядом на краешек кровати, взяла мою руку и положила на грудь. Потом она медленно переместила мою кисть на другую грудь; её ладонь сжала мою кисть на потвердевшей выступающей вершине. Далее повела меня ниже к животу, ещё ниже… Она поднесла мою увлажнённую кисть к своим губам и спокойно поцеловала.
— Запомнишь…
* * *
Прозвенел звонок. Чистый лист тетради. Первые двойки в начавшемся моём выпускном классе…
А впереди — целая жизнь!