Глава I. Часть 3

Ульяна Карамазова
Глава I. Часть 2: http://www.proza.ru/2017/08/09/1433

Рыдало той ночью небо, дышало ветром сипло и жадно, будто воздуху ему не хватало, будто умирало оно; то хваталось за жизнь, всхлипывая тяжелыми каплями, то успокаивалось, смирившись со своей участью словно, и казалось тогда, что небо не незыблемой и всемогущей стихией было, а стариком дряхлым и годами прожитыми измученным; то снова находило небо где-то в себе силы, хватаясь в припадке агонии руками-молниями за вспененный лик моря.

Деревья на почерневшем и мокром от небесных слез берегу виноградной лозой стелились, растеривая жалкое своё убранство. Корабли выли от боли, сопротивляясь ветру, что норовил забросить их беспомощные тела на растерзание скалам, где верная гибель их ждала и забвение морское. 

В Великом Зале терзания природы ничтожны были и дворянству равнодушны. Изысканные их одежды лужами бархата, атласа, льна, хлопка и парчи растекались по мозаичному полу подобно расплавленной радуге. Воздух лопался от запаха хмеля, терпкого немного, корицей пахло и можжевельником, и вереском, воняло потом и разгоряченным от поцелуев и скупых нарядов рабынь влечением, не страстью пахло, но жаждой звериной.

Кристиан отставил кубок с почти что непочатым элем, мутным слегка и цвета полуденного солнца. Красный страшно на лице, молодой граф не знал, куда глаза спрятать.

Напротив него полусполз со своего кресла барон Самоцветных Островов; льняная его сорочка мокрая была от пота и пива, лицо его багряное напоминало рыло свиное, а ухмылка его бессмысленная и отстранённая какая-то заставляла думать, что хмель заменил барону рассудок. Опустошив чашу свою, на походный котелок скорее походившую, барон срыгнул, обдавая двух сидящих подле него Лестийских невольниц – пьяных так же и так же от эля безразумных – смрадом переваренного пшеничного солода, и зарылся головой в несформировавшейся груди девочки-Лестийки, стал покрывать кожу её чернильную поцелуями дерзкими, неосмысленными, совершенно страсти лишенными. А девочка сидела на костистых коленях барона и, туманом опьянения застеленная, не обнимала любовника своего, не шептала на ухо слов возбуждающих и грязных, не дарила ему тела своего, не закрывалась и не убегала, сидела лишь на коленях барона, не двигаясь и не чувствуя, не живая и не мертвая.

Кристиан смотрел на лапы барона, бесчестящие молодую красоту, с такой лёгкостью и безразличием пожинающие невинность души и ума, смотрел, как кожа отирается о кожу, смотрел на рывки, хватание, ласки, в которых брутальность и жестокость господствовали, желание взять и пользоваться. Молодой человек думал, что барон бичует и освежевывает провинившихся, поддавшись тем же низменным инстинктам, с которыми выпивает сейчас мёд непорочности девочки-невольницы. Отвращение почувствовал страшное, в сухом от стыда горле своём сладко стало и кисло и дурно себя граф ощутил, и понял, что вернет сейчас то немногое, что съел, пока пир ещё заботился о том, дабы выглядеть как пир. Но несмотря на тошноту и души, и тела Кристиан не отворачивался – впитывал глазами полу-осознаваемое удовольствие, вырисовывающее неровными проблесками на рыле барона, смотрел с удивительным вниманием на каждое движение дворянина; перевёл затем взгляд пугливый на Лестийку. Она, оперевшаяся о край стола, не находилась как бы в Великом Зале, ведь молчала она и лежала неподвижно, но в чертах её размыто, будто сквозь грязное стекло, читалась боль и блаженство, неизведанные и прекрасные в своей порочности.

И вспомнил Кристиан то чувство, которое вспыхивало внутри него, когда взгляд Валенсии касался его лица, когда её бризу подобный голос ласкал его уши, когда случайное ее прикосновение кожу обжигало. Не понимал этого чувства, нежного и разрушительного одновременно, теперь же осознал в полной мере заболевание своё и Валенсию возжелал ещё сильнее. Теперь хотел не только смотреть на нее и восхищаться ею как божеством, на землю сошедшим, но как человеком, с которым жаждал поделиться чувствами и любовью своею.

В момент этот вторая Лестийка, до этого лишь попивающая ежевичное вино, словно из сумеречного неба приготовленное, и наблюдающая за бароном с тенью разочарования в глазах, бросила взгляд на Кристиана. Молодой граф вздрогнул, осознав вдруг, что сидит в Великом Зале посреди стонов и криков, дышит воздухом тяжёлым от испарений тел человеческих и алкоголя, и стыд сковал его, позволив Кристиану отвернуться лишь.

Долгий золоченый стол не возбуждал уж аппетита: жареные на рожне свиньи обглоданы были и напоминали остовы кораблей, погибших на скалах; от карпов, форелей и скумбрий остались только головы и противные рыбьи глаза жутко смотрели в росписи на стенах и потолке; лимонное мороженое, что приказали подавать, когда пирующие отдались во власть хмелю, солоду, винограду и лесным ягодам, растаяло нетронутое в огромных сундуках, вместе с горным льдом и снегом, в которых охлаждалось; чаши и кубки опрокидывались, наполнялись вновь и снова опрокидывались столько раз, что, казалось, золотая столешница промокла насквозь.

И лишь лепестки роз, свежие и пахнущие сладко, все так же плясали в воздухе.

Дворяне предавались утехам, немногие спали и храпели, как пробуждающиеся от многовекового сна вулканы, немногие слушали игру придворных лютнистов; однако вскоре стоны умолкли, мужчины и женщины постигали своё наслаждение, отдавались неге, что приходила на недолго.

- Прочь, подите все прочь, иначе теорбами вашими топить будем печи, - крикнул Его Княжеское Высочество Лакрион, выпутываясь из объятий узкоглазой девицы; она заснула прежде, чем блондин закончил с ней.

Лютнисты оборвали свою мелодию на полуноте и спешно удалились.

- Скучно, господа, - продолжил Лакрион, приподнимаясь с пола и снова падая. Не до конца осознающий своё опьянение, сын Князя замахнулся, чтобы дать узкоглазой чужеземке пощёчину, посчитав, что упал из-за неё, но потом передумал и продолжил:

- Скучно господа, разве нет?

Ответил Лакриону всеобщий гул, который можно было интерпретировать по-разному, но Его Княжеское Высочество ответил:

- Вот, скучно. Позовите Рестона и Маккарда, пусть покажут, чего стоят.

Кристиан, наблюдающий за сценой исподлобья, старающийся скрыть от себя самого, как стыд от мысли обладания женщиной сражался в нем с желанием женщиной обладать, посмотрел в сторону двустворчатых дверей. В этот самый момент вошли два гиганта, вырезанные как будто из мрамора белого и гранита умелой рукой мастера.

Один, белокожий, с шеей как ствол дуба широкой, руками и ногами из корабельных канатов сплетенными, рыжий был, будто солнце носил в волосах, и ходил тяжело, словно человек из глины вылепленный.

Второй, с угольной кожей и угольными волосами, натерся маслом и блестел в свете факелов, в глазах его круглых хитрость нескрываемая жила.

- Для Вашего Княжеского Высочества иду я на смерть, - сказал Рестон, кланяясь Лакриону и снимая безрукавную тунику.

- Для Вашего Княжеского Величества принесу я победу, - сказал Паккард и поклонился, изогнувшись по-кошачьи.

Кристиан с каким-то трепетом наблюдал за тем, как две ожившие статуи перешли на середину Великого Зала. Об этом обычае он услышал от Валенсии, в её родном крае, варварском и полудиком, людей убивали забавы ради; вспомнил, как традиция поединков на смерть испугала его, вспомнил, с каким спокойствием, равнодушием даже, Валенсия описывала схватки.

И в этот момент среди полураздетой толпы Кристиан заметил Вонтиса, в камзоле и кафтане прильнувшего к окну и через приоткрытые ставни наблюдающего за бурей так, будто ничего, кроме бури этой, на свете никогда не существовало.

И толпа заулюлюкала. Молодой граф обернулся и увидел, как две статуи стали одним целым, кости бойцов хрустели в свинцовых объятиях, а из губ их вылетало зловещее рычание. От пола, усыпанного лепестками роз, долетали быстрые, резкие удары стоп, потом атлеты замирали на мгновение, не выдавая ни звука. Тогда Кристиану казалось, что видит перед собой скульптуру с миллионами деталей. Затем Паккарду удалось сжать пальцы на шее своего противника; Рестон стал вырываться, дышать все быстрее, слёзы брызнули из глаз, он посинел, а потом кровь полилась из его ушей и глаз и он рухнул на пол с таким звуком, будто и впрямь мраморный был.

Кристиан услышал, как полуголое дворянство аплодирует Паккарду.

Глава I. Часть 4: http://www.proza.ru/2017/08/15/1180