Одна из новелл о молодости инквизитора Бартоломе де Сильвы.
Исповедь
(1601 г.)
Площадь Короля находится в центре города. С двух сторон ее ограничивают массивные здания городской ратуши и собора св. Бенедикта. Здесь всегда многолюдно. Кто-то приходит сюда по делам, кто-то – помолиться в храме, кто-то – чтобы просто поболтать и узнать последние новости. Что нужно тут, к примеру, красивому молодому человеку в черном плаще? Может быть, он направляется в храм? Нет, он проходит мимо. Очевидно, его мысли не настроены на молитвенный лад. Может, он поджидает здесь какую-нибудь лукавую красотку? Многие девушки украдкой бросают взгляд на молодого кабальеро, но он даже не смотрит в их сторону. Его внимание всецело приковано к большому дому, стоящему напротив собора. Дом обнесен высокой каменной стеной, и никому не известно, что творится за его стенами.
Как видно, этот дом своим безмолвием и таинственностью вызывал любопытство не только у кабальеро в черном плаще. Рядом с молодым человеком остановился еще один зевака.
Внезапно из боковой улочки вынырнула темная, без гербов, карета. Кучер остановил лошадей напротив таинственного дома. В стене приоткрылась небольшая калитка, и оттуда на удивление проворно выскользнул толстый, обрюзгший монах. Он украдкой, стараясь остаться незамеченным, шмыгнул в карету. Слуга тотчас плотно прикрыл за ним дверцу, кожаные занавески на окнах были плотно задернуты. кучер хлестнул лошадей. Карета скрылась так же быстро, как и появилась. Однако ничто не укрылось от взгляда обоих наблюдателей.
– Кто это был? – спросил любопытствующий парень у кабальеро в черном плаще.
– Это брат Франсиско, настоятель бенедиктинского монастыря, возвращается от своей шлюхи! – резко ответил молодой человек, скривив губы в злобной усмешке.
* * *
В комнате царил полумрак. В воздухе был разлит опьяняющий запах цветов и благовоний. Две свечи в тяжелом канделябре с фигурами фавнов скупо освещали обстановку. На столике, рядом с подсвечником, стояло блюдо с фруктами. Огненные блики играли на багряной кожуре гранатов, золотистой кожице яблок, изумруде виноградных кистей. Искрилась наполненная темным вином серебряная чаша.
Стены и окна закрывали шторы и портьеры темно-красного бархата. Пол покрывал пушистый восточный ковер. массивная мебель отбрасывала причудливые тени, напоминающие сказочных чудовищ. Центральное место в комнате занимала огромная кровать под балдахином с позолоченными кистями. На этой кровати на мягких пуховых подушках в небрежной позе полулежала молодая женщина. Ее правая рука безвольно свешивалась вниз, а левой она подпирала голову. Волна густых черных волос закрывала ее плечи и, соскользнув с них, едва не касалась пола.
За один только взгляд прекрасных темных глаз этой женщины, казалось, такой простодушный и наивный, можно было пожертвовать всем на свете. Почему у порока так часто бывают невинные глаза и чистые, как у ангелов, лица? Не верьте в чистосердечие этой женщины! Она – одна из тех, что разжигают роковые страсти. Она – темный омут, бездонная пропасть, поглотившая не одно разбитое сердце. Она – саламандра, живущая среди огня, который, не причиняя вреда ей самой, опаляет всех, кто осмелится к ней приблизиться.
Ее движения были медленные и ленивы, как у разомлевшей на солнышке львицы. Но горе тем, кто забывает, какой страшной и смертоносной становится хищница в минуту опасности!
Чикита (таково было прозвище красавицы, ныне носившей титул графини де Урбина) предавалась сладостному безделью. Она ни о чем не думала. Она вообще не имела привычки много думать. Длительные размышления делают людей несчастными. В этом мире не существует прошлого и будущего, есть только настоящее. Незачем вспоминать прошлое – его не вернешь, незачем размышлять о будущем – оно покрыто мраком. Чикита умела наслаждаться настоящим.
Несмотря на молодость, эта женщина успела пройти длинный, полный неожиданных поворотов жизненный путь. Ведь в ранней юности эта блистательная сеньора была лишь служанкой в захудалом трактире. Она много достигла с помощью своей красоты. Нет, не честолюбие гнало ее вперед, а жажда наслаждений: жить здесь, сегодня, сейчас! Ради счастья и благополучия в настоящем все могло быть брошено под ноги, от дешевой безделушки до человеческой жизни.
Постепенно Чикитой овладевала дрема. Она не слышала, как отворилась дверь и кто-то осторожно вошел в комнату. Она очнулась, лишь когда пламя свечей заслонила чья-то черная тень. Чикита открыла глаза. Перед ней стоял мужчина. Чужой. Незваный.
Она не испугалась и даже не вздрогнула, так уверена она была в могуществе своих чар. Она лишь слегка удивилась.
– Как вы сюда попали? – спросила она, не меняя расслабленной позы.
Молчание.
– Кто вас впустил? Я всегда знала, что слуги – растяпы, но это переходит всякие границы, – она лениво потянулась к серебряному колокольчику, чтобы вызвать прислугу.
– Чикита! – негромко позвал вошедший.
Что-то очень давнее, но близкое и знакомое послышалось ей в его голосе. Кто он? Она пристальнее вгляделась в его лицо.
– Бартоломе! Неужели?
Чикита помнила все. Они расстались семь лет назад. Семь коротких лет. Но как же давно это было! Словно в другой жизни. Он стал совсем другим. Отчего эта горькая, презрительная складка губ, грусть в глазах?.. Неужели она тоже изменилась и теперь совсем не походит на прежнюю веселую девчонку? Ах, Бартоломе, сколько воспоминаний!.. Только… к чему они? Нет-нет, она не позволит прошлому вот так нежданно-негаданно вторгнуться в ее настоящее!
– Зачем ты пришел?
– Не знаю. Наверно, хотел еще раз взглянуть на тебя, – Бартоломе говорил медленно, как будто слова давались ему с трудом.
Чикита молчала и ждала, что он ей скажет. Замолчал и Бартоломе. Он не знал, как объяснить свое неожиданное появление, и все сильнее ощущал нелепость создавшегося положения. Казалось, сам воздух в покоях красавицы стал плотнее и гуще, и требовалось немало усилий, чтобы разорвать эту гнетущую тишину. Чикита первой нарушила тягостное молчание.
– И это все, что ты хотел мне сказать?
– Чем дольше люди не видятся, тем меньше они могут сказать друг другу при встрече.
– И тебе не интересно узнать, что произошло со мной за годы разлуки?
– Ты присвоила чужое имя.
– Неправда. Я была замужем.
– И где же он?
– Кто?
– Твой муж.
– Умер. Умер, оставив мне все свое состояние.
– Как вовремя! – усмехнулся Бартоломе.
– Он был тяжело болен.
– И ты?..
– О, я пыталась его вылечить! Я наняла самого лучшего врача!
– Дорого берет этот… врач?
– Ровно столько, чтобы каждый получил, что ему причитается. Мой бедный муж обрел покой, я – свободу и богатство, врач – достаток.
– Ты преступница, Чикита.
– А разве твои руки не в крови?
– Как можно жить в грязи и при этом оставаться незапятнанным? Я таков, как все. Я таков, как мой век.
Она еле заметно улыбнулась. Они по-прежнему понимали друг друга. И не осуждали.
– Скажи, – спросила она, и голос ее слегка дрогнул, – ты хоть иногда думал обо мне? Вспоминал ли хоть иногда, как я тебя любила?!
– Чтобы по-настоящему понять, чем мы обладали, нужно потерять это, – вздохнул Бартоломе.
– Помнишь, как ты бросился с кинжалом на верзилу Санчеса? А все потому, что ревновал меня!
– Я был глупым, взбалмошным мальчишкой.
– Ты был бесстрашен. Ты не боялся ничего, даже смерти.
– В юности человек не боится потерять жизнь, он еще не знает ей истинную цену.
– Ах, ты вздумал философствовать!
– Одиночество сделало меня философом.
– И ты еще смеешь говорить об одиночестве! – воскликнула Чикита. Всю ее напускную невозмутимость как рукой сняло. – Я живу в этом городе полгода и каждый день слышу о скандальных похождениях дона Бартоломе де Сильвы! И после этого у тебя хватает наглости утверждать, что ты одинок!
– Одиночество в уединении не страшно, страшно одиночество среди людей, – грустно улыбнулся Бартоломе.
– Среди людей?! Среди женщин, хотел ты сказать?!
– Тебя это задевает?
– Нет, ничуть, – Чикита обиженно поджала губы, поняв, что выдала себя с головой.
Они ненадолго замолчали.
– Я совершил ошибку, – сказал наконец Бартоломе.
– Какую на этот раз? Твоя жизнь – непрерывная цепь ошибок, – Чикита все еще злилась.
– Я совершил ошибку, придя сюда. Мы стали чужими. Слишком много времени прошло…
Бартоломе двинулся к выходу, но очень медленно, словно ждал, что его остановят. И не ошибся: Чикита окликнула его.
– Бартоломе, – негромко произнесла она, – ты можешь остаться…
И тут не выдержал Бартоломе и тоже дал выход долго сдерживаемому раздражению.
– Прекрасная графиня, верно, путает меня с толстобрюхим монахом! – в сердцах воскликнул он.
– О чем ты? Ах да, брат Франсиско…
– Да-да, преподобный настоятель, святой человек! Он бывает тут два раза в неделю.
Чикита и не подумала каяться. Вместо этого она радостно рассмеялась.
– Черт возьми, да ты глаз не спускал с моего дома! Ты бродил под окнами, как влюбленный мальчишка!
Бартоломе не легко было смутить, но тут он понял, что проговорился, как чуть раньше это случилось с Чикитой.
– Ничуть, – растерянно пробормотал он, – но об этом говорит весь город…
– Лжец! Лицемер! И всегда был таким! Ты никогда никому не говорил правды. А если она сорвется с твоих уст – ты стыдишься!
– Нет-нет. Самое сложное – это не лгать самому себе, а себе я не лгал никогда. Не у всех хватает мужества не обманывать самого себя.
– И твоя правда?..
– В том, что я пришел. Я долго сопротивлялся самому себе. Но все же я здесь.
– А я ждала. Я знала, что ты придешь. Несмотря ни на что.
– Но ты преступная женщина, Чикита.
– Бартоломе, ты злодей, каких мало. Ты чудовище.
– Какое это имеет значение?
– Никакого, если мы снова вместе.
Их вновь, как семь лет назад, тянуло друг к другу. Но Бартоломе не забыл, какое препятствие стоит между ними.
– Выбирай! Либо я, либо этот старый винный бурдюк!
Чтобы побольше распалить капитана, Чикита не спешила с окончательным ответом.
– У брата Франсиско водятся денежки, – сказала она. – Он распоряжается доходами большого и богатого монастыря. А ты, Бартоломе? Ты нищий.
– Иногда ты жалишь, как змея! Ты злая ведьма, Чикита.
– Ведьма, говоришь? – усмехнулась она. – Тогда донеси на меня инквизитору. Ты ведь этим промышляешь, правда?
– А ты обираешь доверчивых дураков.
– И небезуспешно, – ничуть не смутилась Чикита. – Я стала богатой. Вспомни, разве такой ты впервые встретил меня? – ее голос стал жестким, надменным. – Я всего достигла сама! Я никому ничем не обязана! Я добилась успеха не благодаря чьей-то помощи, а вопреки всему! Я преступная женщина, говоришь ты? Но если бы я не преступила все заповеди, божеские и человеческие, кем бы я была ба сейчас? Кухаркой? Прачкой, к двадцати пяти годам постаревшей от работы? Или дешевой проституткой, подыхающей от голода и болезней? О нет! Этот жребий не для меня! Я, ничтожество, девчонка с городской окраины, дочь разорившегося трактирщика, стала могущественной и богатой! А ты, Бартоломе? Чего ты достиг?
По мере того как голос графини де Урбина становился все увереннее и жестче, Бартоломе все больше мрачнел.
– Ты права, – наконец горько вздохнул он. – Я не должен был упрекать тебя. Тебе улыбнулось счастье, мне – нет. Фортуна не может осыпать своими милостями всех в равной мере.
– Счастье?! – рассмеялась она. – Ты думаешь, счастье – дело случая? Глупец! Счастлив тот, кто позволяет себе быть счастливым. Ты – не сможешь. Ты слишком много размышляешь, такие люди не умеют наслаждаться жизнью. За что бы ты ни взялся, ты нигде не добьешься успеха. Даже если бы ты уехал за море, ты и там ничего бы не нашел.
– Почему же?
– Потому что нельзя убежать только от одного человека – от самого себя.
Она говорила горячо, убежденно, и он невольно поверил ей. Да, он, Бартоломе де Сильва, которого все вокруг считают смелым, сильным, гордым, опасным, на самом деле лишь отчаявшийся неудачник. Неужели Чикита смотрит на него сверху вниз? Бартоломе посмотрел ей в глаза, но нет, не презрение прочитал он в них, а призыв и мольбу. Ее взгляд словно говорил: «Останься!» И тогда Бартоломе понял: все ее упреки не значат ровным счетом ничего. Она лишь хочет, чтобы в нем заговорила гордость. Ее насмешливость – только маска. Она хочет, чтобы из-за нее сражались. Она хочет, чтобы ее любовь была завоевана. О, она хорошо помнит, как когда-то он бросился с кинжалом на соперника! Трудно сказать, что она испытывала тогда в большей степени: страх или радость. Тигрица! Он должен победить, и тогда свирепый дикий зверь станет нежным и ласковым, как домашняя кошка.
– Да, – сказал Бартоломе, – никому еще не удалось убежать от самого себя, но от меня ты не убежишь тоже.
– А как же брат Франсиско? – лукаво улыбнулась Чикита.
– Впредь он не осмелится даже показаться тебе на глаза.
– Ах, – беззлобно рассмеялась она, – ты лишаешь меня такого толстого… кошелька!
– Что ж, я стою больше.
– Может быть.
– Жди меня.
– Но куда же ты?..
– Исповедоваться, – по губам Бартоломе скользнула обычная насмешливая улыбка.
– Вот как! С каких это пор дон Бартоломе де Сильва стал набожным и богобоязненным?
– После разговора со столь великой грешницей необходимо очистить душу.
– Фи, ты идешь к своему дяде, этому старому сухарю?
– Нет, мою исповедь примет брат Франсиско.
– А!
– Сама посуди, кто лучше него сможет понять и простить мои грехи?
– Но ты ведь не причинишь вреда старому толстому дураку?
– Графине де Урбина не чужда жалость?
– Чикита умеет быть благодарной, – улыбнулась она. – Брат Франсиско был забавен.
– Либо он, либо я! – повторил свое условие Бартоломе.
– Ты! – страстно прошептала Чикита. – Ты!
* * *
Настоятель монастыря св. Бенедикта брат Франсиско только что плотно поужинал, хорошо выпил и потому пришел в прекрасное расположение духа. Впрочем, хорошее настроение редко покидало этого достойного служителя божия. Он страдал, только когда был голоден, а поскольку страдать брат Франсиско не любил, то постоянно заботился о том, чтобы его обширный желудок был набит как можно полнее и не чем-нибудь, а самыми изысканными яствами. Пренебрегая суровым монастырским уставом, брат Франсиско постоянно ел. Столь приятное времяпрепровождение избавляло его еще от одной напасти – от скуки. Брат Франсиско постоянно был занят: он то размышлял о предстоящем обеде, то давал указания повару, то ел. Так пролетали дни. Брат Франсиско сознавал, что совершает грех чревоугодия, но был слишком набожным человеком, чтобы позволить дьяволу окончательно загубить свою душу. Сам не имея сил противостоять искушению, брат Франсиско вполне мог удержать других от соблазна, ведь, в конце концов, это входило в его пастырские обязанности. Настоятель ел – братия постилась. Брат Франсиско имел все основания полагать, что столь ревностная забота о чужих душах зачтется ему на небесах, когда придет и его черед предстать перед создателем. Господь Бог снисходительно отнесется к своему ревностному слуге и простит ему все прегрешения.
Полгода назад у брата Франсиско появился новый… сотрапезник. Вернее, сотрапезница. И очень симпатичная. Раза два в неделю брат Франсиско навещал в городе графиню де Урбина. В округе поговаривали, что она – женщина с темным прошлым. «Что ж, – успокаивал свою совесть брат Франсиско, – тем сильнее она нуждается в священнике. А долг каждого истинного христианина – любовь к ближнему. Выходит, возлюбив эту падшую женщину, я поступил, как и подобает ревностному служителю божию».
Плотно закусив, брат Франсиско удобно расположился в кресле, сложил на животе пухлые руки и погрузился в размышления. «Подумать только, как много добрых дел совершил я сегодня! Съел несколько курочек и уточек. А если б я их не съел, их уплела бы братия, и это в постный-то день! Боюсь, что эти неблагодарные люди даже не представляют, сколь многим мне обязаны. Я спас их от греха. К вечеру велю приготовить барашка с подливом. Был у Чикиты. А если б я не навестил ее сегодня, она, чего доброго, провела бы вечер с каким-нибудь негодяем, что было бы очень пагубно для ее и без того заблудшей души. Значит, и ей я оказал большую услугу. Черт возьми, какой я хороший человек!»
Мысленно чертыхнувшись, брат Франсиско поспешно перекрестился. К ночи нечистого лучше не поминать. Враг рода человеческого всегда готов сыграть с праведниками злую шутку. Случалось, что брата Франсиско по утрам и вечерам тошнило, и причиной тому, без сомнения, были дьявольские козни.
Еще раз воздав хвалу собственной персоне, Богу и Пресвятой Деве, брат Франсиско задумался над серьезнейшим вопросом: как лучше провести сегодняшний вечер: пораньше лечь спать или еще раз поесть? Но ничего придумать настоятель не успел. Всевышний по каким-то только ему одному ведомым причинам отменил и сон, и ужин.
– Неисповедимы пути Господни, – вздохнул брат Франсиско, встречая непрошенного гостя.
Это был дон Бартоломе де Сильва.
Нет, брат Франсиско питал к Бартоломе самое глубокое уважение. Иначе и быть не могло, ведь капитан приходился племянником инквизитору, чьего подозрительного взгляда настоятель боялся больше несварения желудка. И все же гость появился не вовремя.
– Сын мой! – с притворным радушием воскликнул брат Франсиско. – Как давно мы не виделись! Неужели ты совсем меня забыл? – и осведомился. – Будешь ужинать?
– Нет-нет, святой отец.
– Почему?
– Не хочу.
– Здоров ли ты? – забеспокоился брат Франсиско.
– Совершенно здоров.
– Может быть, у тебя случилось несчастье? – брат Франсиско никак не мог взять в толк, как это вполне здоровый и ничем не опечаленный человек может отказываться от еды, тем более, на дармовщинку. – Уж не болен ли брат Доминго?
– Святой отец, – вздохнул Бартоломе, – на свете бывают не только болезни тела, но и болезни духа.
– А, понимаю! Безумие, например…
Бартоломе с трудом подавил смешок.
– Вы ошибаетесь, святой отец. Никто не сошел с ума. Даже инквизитор.
Брат Франсиско перепугался.
– Что ты, что ты, сын мой, – торопливо залопотал он, стараясь загладить невольный промах, – разве мог я подумать такое, чтобы наш умнейший, проницательнейший брат Доминго… Нет-нет! Я не хотел сказать ничего подобного!
– К сожалению, мы не всегда говорим то, что хотим сказать.
– Это все дьявол виноват, – лепетал совсем запутавшийся настоятель. – Это он подбивает людей говорить то, что они и не хотят вовсе…
– Ну и чушь! – невольно сорвалось с языка у Бартоломе.
– Что ты сказал, сын мой?
– Жалуюсь на свою горькую судьбу, святой отец.
– Разве судьба такого красивого кабальеро может быть горькой? Если б я был молод, как ты…
– Возраст измеряется не годами. Кто-то за год успевает пережить больше, чем другой за всю жизнь. Кто-то еще в молодости стареет душой, а иной старик до смерти остается ребенком. Глупым ребенком, – тут Бартоломе бросил выразительный взгляд на брата Франсиско. Но настоятель был слишком высокого мнения о себе, чтобы принять последние слова капитана на свой счет.
– Ты прав, сын мой, – изрек он с важным видом.
– Вы мудрый человек, потому-то я и решил обратиться к вам.
Брат Франсиско самодовольно улыбнулся.
– Грехи отягощают мою душу. Я хотел бы исповедоваться.
– Слушаю тебя, сын мой…
– Право, не знаю, с чего и начать…
– С наиболее тяжкого греха, сын мой, – подсказал настоятель.
– Начну с чревоугодия, – решил Бартоломе и покосился на груду костей на столе. – Я ел в постный день скоромное.
Брат Франсиско перехватил этот взгляд. Настоятелю даже стало немножко неловко.
– Гм, – толстый монах подозрительно посмотрел на капитана.
Бартоломе был сдержан и серьезен.
Барт Франсиско подумал, почесал лысый затылок.
– Что ж, твой грех простителен, – наконец изрек он. – Что еще?
– Еще? Я тратил церковные деньги на собственные прихоти, на продажных женщин, на дорогое вино…
– Ты?! Но, сын мой, это невозможно! Каким образом могли бы попасть к тебе эти деньги?
– Каким вообще способом деньги попадают к недостойным людям? Считайте, что я их украл.
– Но, Боже мой, как?!
– Как! Черт возьми, неужели я должен вас учить, как запускать руку в монастырскую казну? По-моему, вы знаете это куда лучше меня.
– Возмутительно!
– Конечно возмутительно. Потому-то я и прошу, святой отец, поскорее отпустить мне этот грех, иначе он меня совсем замучит.
– Отпускаю, – пробормотал брат Франсиско. – Если ты повинен еще в чем-нибудь…
– Ох, повинен, ох, повинен!..
– И что же ты еще натворил?..
– Я уговорил одну монахиню бежать из монастыря.
– И… что же дальше? – голос изменил брату Франсиско. Краснолицый монах даже слегка побледнел. Грехи Бартоломе почему-то как две капли воды походили на его собственные. Настоятелю вдруг показалось, что он дает отпущение не капитану, а самому себе.
– И я прятал ее у себя, – закончил Бартоломе.
– Как долго?
– Она до сих пор в монастырь не вернулась.
– И где же она?
– Этого, святой отец, я не знаю, – улыбнулся Бартоломе. – Говорят, связалась с каким-то монахом. Согласитесь, святой отец, если меня еще можно простить, то этого монаха, преступивший все церковные заповеди, стоило бы наказать!
– Наказать?! – ахнул настоятель.
– Слава Богу, вы отпускаете грехи мне, а не этому мерзавцу.
– Я не мерзавец!
Бартоломе вновь едва сдержал смех.
– Вы хотите сказать, что не имеете с этим недостойным сыном церкви ничего общего?
– Нет… То есть да.
– А, понимаю! Вы так возмущены его поступком, что не находите слов.
– Не нахожу…
– Тогда повторяйте за мной: «Отпускаю тебе грехи твои».
– Отпускаю грехи твои, – послушно повторил брат Франсиско.
– Прекрасно. Продолжим.
– Как, разве это еще не все?!
– Уж вам-то, святой отец, должно быть доподлинно известно, как порочна человеческая натура и как нелегко перечислить все наши позорные деяния.
– Наши? Ты сказал: «Наши»?
– Простите, святой отец. Я хотел сказать: «Ваши».
– Мои? – брат Франсиско даже вспотел, сердце громко застучало.
– Ах, я опять оговорился, – виновато улыбнулся Бартоломе. – Разумеется, мои.
– Слава Всевышнему!
– А чему вы радуетесь?
– Я не радуюсь… То есть радуюсь… Я радуюсь, что ты раскаиваешься, сын мой!
– О да! Я искренне раскаиваюсь. Но такая перемена произошла со мной лишь несколько часов назад.
– А до того?..
– А до того, святой отец, я был у женщины, известной своим свободным поведением.
– Ты был?!
– Ну, не вы же!
– Не я, не я!
– Вы… то есть я… состою в связи с этой женщиной уже полгода. И наконец…
– И наконец, – как это повторил настоятель.
– И наконец я попал в затруднительное положение…
– Я… попал?
– И вы, и я. Мы с вами попали в неприятную историю.
– Господи! Мы попали!.. Зачем? Почему?
– Потому что о ваших… то есть о моих похождениях узнал мой дядюшка.
Настоятель вытер рукавом рясы вспотевшую лысину.
– Не может быть! – прошептал он.
– Не может быть, чтобы он не знал о таких вещах, – поправил его Бартоломе. – Инквизитор знает все и обо всех. А чтобы он не сомневался, я расскажу ему всю правду.
– Бартоломе! Ты этого не сделаешь!
– Вы полагаете, что у меня могут быть тайны от моего любимого дядюшки?
– У тебя – нет, но у меня…
– У вас, святой отец, есть тайны?
– Нет… То есть да… То есть нет…
Брат Франсиско совсем запутался.
– Так вы, святой отец, отпускаете мне этот грех? – последние слова Бартоломе произнес таким смиренным тоном, что монах несколько приободрился. В самом деле, с чего он взял, что отпускает грехи самому себе? В конце концов, все люди одинаковы, и все их прегрешения похожи одно на другое. Нужно только выяснить имя женщины, и все сомнения развеются.
– Сын мой, – спросил брат Франсиско, стараясь казаться равнодушным, – кто эта женщина?
– Она прекрасна!
– Допустим.
– Она коварна.
– Возможно.
– Она богата.
– Так…
– У нее есть собственный дом на площади Короля.
– О-о…
– Но несмотря на это, она без стеснения берет деньги.
– У кого… берет деньги?
– Боже мой, у того, кто дает, разумеется!
– И ее имя?..
– Не могу сказать со всей определенностью. У нее, святой отец, два имени.
– Что ты мне голову морочишь?!
– Я говорю правду. Под одним именем ее знали раньше, под другим – сейчас.
– Кто она? Кто она?!
– Анна де Урбина, – едва заметно улыбнулся Бартоломе. – Графиня де Урбина. А давным-давно ее звали Чикитой.
– Но это невозможно!
– Почему?
– Потому что ты не мог быть у нее!
– Святой отец, на исповеди не лгут.
– Но она же… клялась мне!..
– В чем?
– Что будет верна мне!
– Верна вам? – расхохотался Бартоломе. – Да вы с ума сошли! Она куртизанка, а вы священник!
– Так что же, я не человек?! И клятвы, данные мне, соблюдать не обязательно?!
– Э, святой отец, да вам самому впору каяться!.. Женщины, клятвы в вечной верности… Как будет огорчен мой дядюшка, когда я все ему расскажу!
– Расскажешь? – прошептал брат Франсиско с округлившимися от страха глазами.
– Разумеется, расскажу, – пообещал Бартоломе.
Брат Франсиско панически боялся инквизитора, хотя не мог бы объяснить причину этого страха. Так толстая серая мышь боится молниеносной змеи. Настоятель по простоте душевной полагал, что умеет держать свои делишки в секрете, хотя на самом деле о них судачил весь город. Брат Доминго, всюду имевший своих соглядатаев, прекрасно знал о похождениях сластолюбивого настоятеля, но закрывал на это глаза и даже страшно злился на Бартоломе, когда последнему приходило в голову обличать этого недостойного служителя церкви. Проще говоря, Бартоломе играл краплеными картами, а брат Франсиско не подозревал, что его дурачат.
– Расскажешь! – схватился за голову настоятель. – Но почему?..
– Ради торжества справедливости, святой отец.
– Неужели ты предашь старого друга, Бартоломе? – захныкал толстый монах. – Вспомни, я всегда был готов накормить тебя обедом… Вспомни, как я всегда был добр к тебе… Мальчик мой, почему ты так жесток к бедному, заблудшему человеку?..
– Истина дороже всего, – важно изрек Бартоломе. – Я не могу ее поступиться. Amicus Plato, sed magis amica veritas.
– Но так нельзя поступать с друзьями! А я всегда считал тебя другом, Бартоломе!.. А ты, а ты! – скулил настоятель.
В эту минуту он напоминал большую собаку, готовую лизать руку, занесенную для удара.
Бартоломе сделал вид, что глубоко задумался.
– Есть один выход, – сказал он наконец. – Но боюсь все-таки, что моя совесть не позволит мне утаить правду…
– Бартоломе, сжалься!..
– Мой долг, прежде всего, спасти вашу душу, уберечь вас от греха, потому что, я гляжу, сами вы сделать это уже не в состоянии. Я должен остановить вас на краю ужасающей пропасти, куда вы готовы скатиться по собственному слабоволию. Вас ждет геенна огненная! Адская пропасть уже разверзлась у ваших ног! – напыщенно произнес Бартоломе.
Брат Франсиско и не заметил, как роли переменились. Теперь он умолял и каялся, а Бартоломе давал ему наставления.
– Неужели у меня нет ни единого шанса спастись от инк… от адских мук?
– Дайте мне поразмыслить...
– Что мне делать, Бартоломе?!
– Вы никогда больше не появитесь у Чикиты.
– Никогда, никогда, обещаю!
– Никогда и нигде больше не будете искать с ней встречи.
– Никогда, никогда!
– Забудете о ней.
– Забуду, забуду!
– Чистосердечно раскаетесь.
– О, я всю ночь проведу в молитвах!..
– И впредь не повторите ничего подобного.
– Не повторю!
Бартоломе хотел было заставить настоятеля поклясться на Библии, но вовремя вспомнил, что клятвы монаха, как и клятвы Чикиты, не стоят ровным счетом ничего. Страх перед инквизитором удержит брата Франсиско от греха лучше всяких клятв.
– Прощаешь ли ты меня, Бартоломе?
– А искренне ли ваше раскаянье, сын мой? – передразнил Бартоломе настоятеля.
– Искренне, искренне!
– Что вы можете сказать в свое оправдание?
– Только то, что я, как мальчишка, потерял разум…
– Нельзя потерять то, чего не было! – отрезал капитан.
– Но сын мой…
– Так и быть, прощаю.
– Бартоломе, как мне благодарить тебя?!
Брат Франсиско даже попытался поцеловать руку капитана, но Бартоломе ему этого не позволил. В глубине души Бартоломе испытывал к своему «другу» лишь жалость и презрение.
– Отпускаю тебе грехи твои! – с усмешкой произнес он. – In nomine patris et filii et spiritus sancti. Amen.