Пролог. Капелька
Море от края до края мира — оно всегда беспокойно: пенится, бушует или просто шепчет колыбельную волн на закате — в каждом солёном вздохе ветра звучит его неукротимый характер. Крик чаек, взмахи белых крыльев над поверхностью свинцовой воды, становящейся почти розовой, когда солнце начинает клониться к горизонту, первые искры звёзд на стремительно темнеющем небосводе — за всем этим я любила наблюдать, будучи ещё совсем малышкой. Когда унимается неукротимая страсть водной стихии, тогда успокаивается и душа. В ней просыпается то тепло, что сердце впитало ещё с первыми ласковыми объятиями матери, и становится невыразимо уютно сидеть на нагретом за день плоском камне среди утёсов у самой кромки воды. Знаю, так делать опасно, ведь луна уже набрала силу, а значит скоро начнётся прилив, который заполнит небольшой пляж, но всё же упрямо обещаю себе, что ещё пара минут и побегу домой. Всё, чего хочется, когда вечер окутывает риф своей загадочной пеленой — это покой и иллюзия мира, которые на самом деле невозможны, пока в людях кипит алчность, пока они пытаются проникнуть к нашей бухте через непроходимые скалы, чтобы украсть то, что как считают, принесёт им власть и возможность подчинять своей воле любые народы. То, что многие века хранят малочисленные представители моего рода — Алое Золото Римидиола. Неисчислимые богатства собраны и приумножены не всегда честными способами, и всё же кроме нас прав на них никто больше не имеет. Множество великих воинов и доблестных витязей пытались напасть на след потомков нашего рода, но всех их ждала одна участь — морок и страшная гибель. Таково наказание за страсть к наживе.
— Лучиэнь, вот ты где! Я же просила тебя не уходить слишком далеко!
Оглянувшись на свою высокую светловолосую мать, я соскользнула с камня и, радостно вскрикнув, бросилась в её раскрытые объятия.
— Но здесь же никого нет, мамочка! — звонкий поцелуй в её пахнущую цветом вереска щёку и восторг, когда на секунду, крепко прижав к себе, она подняла меня высоко над землёй. — Никто кроме чаек не прилетал меня проведать.
— И не нужно, дитя. От тех, кто приходит без приглашения, добра ждать не стоит.
— А Амориаглин скоро снова придёт? Он всегда является без приглашения, но ты ему рада, — довольная тем, что мама не стала бранить меня за то, что улизнула в сумерках из каменных чертогов, я обняла её за шею, прижимаясь щекой к мягкому, округлому плечу. Такие минуты были самыми чудесными: море и мы вдвоём, словно нет за горизонтом никакого мира, о котором удаётся узнать только из скупых рассказов и таинственных сказок, в которых совсем не знаешь, где правда, а где вымысел.
— Римидиол и его дом тоже, зачем же в таком случае спрашивать позволения? — крепче перехватывая одной рукой под коленями, мать пригладила мои в беспорядке рассыпавшиеся по плечам и спине тёмные локоны. — Когда же ты начнёшь расти? Пять зим уже, а всё кроха. Порой мне кажется, что у тебя только волосы и тянутся.
— Правда? Ты раньше не рассказывала, что Скрин здесь когда-то жил, — привычно игнорируя сетования на мой маленький рост и излишнюю щуплость, я постаралась перевести беседу в интересующее меня русло. — Наверное, это было очень давно?
— Давно, моя Капелька. Ещё до моего рождения.
— Не может быть!
— Думаешь, я старше скал? Это не так, наш век короток, как и человеческий, — закутав меня в край своей алой шали, легко ступая по плоским, намытым морскими волнами до глади камням, мама направилась к узкой дорожке, которая, поднимаясь вверх, уводила к гротам в скалах, в которых располагался наш дом. — Полагаешь, ты уже достаточно взрослая, чтобы знать истинную историю нашего рода?
— Конечно, я ведь уже могу читать и пишу буквы, — не преминув в сотый раз похвастаться своими умениями, я приготовилась слушать один из тех рассказов, которые так любила. — Амориаглин говорит, что у меня хорошо получается.
— Этим ты в отца, — в голосе матери послышалась грусть, но то была лишь секунда, а потом она улыбнулась. — Уж слишком ты на него похожа.
Ну вот! И почему меня вечно сравнивают с человеком, которого я ни разу в жизни не видела, да ещё и сравнения эти не в мою пользу? Слишком волосы чёрные, слишком глаза синие, слишком кожа белая. И с ростом говорят что-то не так: должна быть уже на голову выше, а не заметно, чтобы вообще росла. Весной, когда погостить к нам наведался Амориаглин, я очень радовалась его похвалам, смешным историям, урокам письма и красивой фарфоровой кукле в зелёном с белыми оборками наряде, а вот теперь насупилась, вспомнив как они с мамой перешептывались, пока я купалась в горной речушке. Даже сквозь шум воды были слышны их встревоженные голоса, сетования на то, что совсем не похожа на них: высоких, смуглых, золотоволосых, с глазами цвета самого тёмного янтаря. Не в свой род кровью пошла, а в какого-то незнакомца. «Мама, ведь осень окрашивает листья в октябре жёлтым, так может и ты покрасишь меня под стать себе?» — спросила я у неё вечером того дня, но в ответ получила лишь рассеянную улыбку и непонятные слова о том, что главное, чтобы проснулся огонь, остальное не имеет значения.
— Ты голодна?
Вырвавший из кипучей детской обиды голос матери заставил отрицательно замотать головой, и всё же мы сошлись на компромиссе: я съем мягкий бисквит и тогда услышу обещанную историю о нашей семье. Аппетита совсем не было, но любопытство заставило выполнить свою часть обещания, после чего, покинув просторную, освещённую факелами пещеру, которая служила одновременно спальней, кухней и залой, мы направились по переплетению узких тоннелей в сокровищницу, где прежде доводилось бывать лишь пару раз. Не то чтобы меня сюда не пускали, да и в путанных горных лабиринтах я ориентировалась довольно легко, просто морской берег мне нравился гораздо больше этого подземелья.
За очередным поворотом открылась глубокая ниша, которую заполняли сундуки чеканных золотых монет, слитки серебра и бесценные самоцветы, в гранях которых, искрясь, преломлялся свет от единственной захваченной свечи.
— Нравится? — присев на край одного из сундуков, мама поманила меня ближе, в глазах её зажёгся напряжённый огонёк, и пришлось взять в ладони пригоршню похожих на ягоды винограда изумрудов, чтобы не разочаровывать её, как прежде. Она безумно любила эти бессмысленные украшения, которые казались мне лишь холодными осколками цветного льда, и порой даже злилась, если я не оказывала им должного внимания. — Чувствуешь, как они разговаривают с тобой?
— Мне кажется, они хотят на волю, к солнечным лучам.
— Нет, дитя. Они стремятся к тебе, хотят чтобы ты заботилась о них, берегла от чужаков, проходимцев и воров.
— Я?
— Именно ты. Такова обязанность нашего рода: сохранять и приумножать богатства предков. Для этого мы рождаемся на свет.
Почувствовав холод даже через своё шерстяное платьице, я положила камни на место и вопросительно взглянул на в миг ставшую серьёзной бледную мать, а она поднялась и, более не оглядываясь, направилась к тёмной гранитной стене, в которой мне только теперь удалось заметить ещё один проход. За ним был узкий тоннель: сначала он уводил вниз, но потом постепенно стал забирать вверх пока не вывел в огромный сводчатый грот, который уже не мог осветить огонёк принесённой свечи. В его колеблющихся бликах пространство вокруг мерцало, словно звёзды на бархатном чёрном небе. Поначалу рассмотреть ничего не получалось, но затем, привыкнув к темноте, я поняла, что мы находимся в ещё одной сокровищнице, но на этот раз такой богатой, что дух захватывает. Высоченные груды из золотых монет и украшений были в несколько раз больше моего роста, прямо под ногами вперемешку с нитями жемчуга валялись драгоценные чаши и подносы, а у стен громоздились бесчисленные сундуки с алмазами.
— Вот истинное сокровище, равных которому нет нигде в мире. Оно принадлежит нашему роду, мы связаны клятвой нашей прародительницы о его защите.
— Но разве обычным женщинам это под силу? — даже будучи такой маленькой, я понимала, что мы с мамой просто не можем защитить такую груду бесценных сокровищ. — Мне кажется, Амориаглин справился бы с этим лучше, он умеет напускать морок и…
— Амориаглин?! — непривычно громко рассмеявшись, мама закинула за плечи свои длинные золотистые косы и покачала головой. — Амориаглин — лишь мужчина, старик, негодное семя нашего рода!!! Он рождён твой прабабкой от Тразуфа — великого мага своего времени, от того и живёт так долго. Сивия слишком любила сына, поэтому не смогла отдать отцу, как того требовала традиция, а вместо этого растила вместе с рождёнными позже дочерьми. От того он и скитается по свету как странник, не находя своего места среди людей и не в праве надолго оставаться в Римидиоле.
— Не понимаю, мы ведь обычные люди, просто живём тут вдвоём на… — я хотела сказать отшибе, но испугавшись холодного, незнакомого взгляда матери, умолкла на полуслове. Не люблю её сердить, а уж сейчас и подавно не хочется.
— Ошибаешься, Капелька, мы не люди, и пора тебе об этом узнать. Помнишь, прошлой зимой, ты всё твердила, что видела над заливом огромное чудовище?
— Да… — это воспоминание было таким жутким, что по коже до сих пор шли мурашки, но и сомкнув глаз, было не отрешиться от него. Как и много раз в ночных кошмарах перед внутренним взором тут же всплыла картинка: гигантский золотистый ящер несётся под чёрными штормовыми облаками, а затем, расправив крылья, уходит высоко вверх — прямо за их сизую пелену.
— Так, вот, это вовсе не чудовище. Это была я. Я была уверена, что ты спишь, поэтому отправилась осмотреть рифы, чтобы проверить, не пробираются ли к нам враги. Не веришь мне? Закатай рукав на правой руке выше локтя. Что ты видишь?
— Родимое пятно, — закусив губу, чтобы скрыть дрожь паники и неверия, я сделала так, как она велела.
— На что оно похоже?
Ответ не заставил себя долго ждать — мне и раньше приходилось рассматривать этот странный знак:
— Оно будто свернувшийся клубком дракон.
— Верно. Это и есть знак, с которым младенцы нашего рода появляются на свет. Но ценность имеют лишь девочки, именно они несут в себя огонь дракона. Если рождаются сыновья, мы отдаём их отцам — тем, кого избрали своей парой для зачатия. Мальчики бесполезны, из них, конечно, вырастают могучие воины, но дракон — никогда. Один из них, Кератрил, даже прославился: стал Королём Рамуолла — королевства, лежащего далеко за морем. Именно от его правнука моя кузина Зимра родила свой единственный плод — мальчишку, которого готова была растерзать.
— Но почему? — заметив, как мать наклонилась, выуживая тонкую цепочку из нитей жемчуга, всё ещё не веря в правдивость её слов, я сделала несколько шагов, чтобы приблизиться к ней. — Разве можно убить собственное дитя?
— Зимра безумна: она питает отвращение к мужчинам и полна тёмных страстей. Всегда будь настороже, не доверяй ни единому её слову, даже если она посмеет явиться сюда.
— Но ведь она — наша единственная родня, — Амориаглин пару раз упомянул о живущей в Ледяных Скалах тётке, но говорил о ней слишком неохотно, и лишь теперь мне стало понятно почему: тому была причиной явная неприязнь к ней мамы. — Вы поссорились, да?
— Я отреклась от неё, — выпрямившись, мать вложила золотое украшение в мою ладонь. — Возьми, это талисман Кератрила; он берёг его многие годы, и именно его надел младенцу Тейран, когда получил мальчика от Зимры, но она разъярилась, увидев в этом объяснение своей неудачи. Безумная едва не удушила дитя, когда сорвала с него талисман, чтобы выбросить в морские волны. Его вынесло на берег, а я была рядом и подобрала.
— Он красивый, — впервые испытав от прикосновения к золоту тепло, а не привычный холод, я с интересом взглянула на изукрашенные рубинами витиеватые руны на круглом, словно полная луна, диске. — Что здесь написано?
— Это заговор на великую воинскую доблесть, которая свойственна лишь сыновьям драконьей крови. Видишь маленького ящера внизу? Пустое семя, но люди верят в обратное.
— Можно мне надеть его?
— Разумеется, — заметив мой интерес к золотому украшению, мать улыбнулась. — А теперь отойди подальше.
Едва я отступила к входу в тоннель, через который мы пришли, как она направилась к горам золотых монет в центре грота и вдруг, не оборачиваясь, заискрилась огненным пламенем, из которого, разрывая тьму, выступил могучий, сверкающий золотистой чешуёй ящер с шипами на спине, толстыми лапами и невероятно большими крыльями. Страха больше не было, и всё же перед глазами, закрывая мутной пеленой увиденное, поплыл липкий туман.
— Не бойся, Капелька, — едва понимая, что происходит, чувствуя лишь крепкие материнские объятия, я спрятала лицо на её шее, вдыхая такой родной запах цветущего вереска. — Я лишь хотела показать тебе, какой ты станешь, когда вырастешь. Ты должна это знать уже сейчас.