* * *
Да, это было прекрасное время — лето 1975 года! Мы были молоды и счастливы. А теперь наше повествование должно сделать еще один вираж. Мне кажется, настало время рассказать про Маэстро и про то, как мы с ним познакомились.
Это была суббота 30 декабря 1967-го. Москва готовилась к встрече Нового года. Мы тогда еще не знали, что это будет последний год нашей оттепели. Не ведали, что в следующем году наши войска войдут в Чехословакию, разделив тем самым наши жизни на «до» и «после», и что потом мы будем называть этот наступающий 68-й "шестьдесятпроклятым" годом.
Мы со Славкой спешили на джазовую вечеринку. Попасть туда было нелегко. Московская джазовая тусовка была очень закрытой. Туда не мог войти некомпетентный, инакомыслящий человек. Мы были начинающие музыканты и через одного знакомого, который играл в тот вечер, получили наши «звездные билеты». Точнее, мы договорились, что нас в это кафе впустят через окно, так как оно находилось на цокольном этаже здания. Обыкновенным путем было войти невозможно из-за отсутствия свободных мест. Вот у этого самого окна мы и стояли, ожидая, что нас впустят в помещение, когда к нам подошел улыбающийся человек средних лет. Было темно, и мы пока не могли рассмотреть его лица.
— Что, ребята? Тоже джазу хочется послушать? — спросил он.
— Не то слово, — отозвался Славка. Тогда этот человек подошел к окну и постучал в него секретным стуком.
— А, Василий Палыч! Давайте, заходите, — послышался голос изнутри. — А это с вами?
Он обернулся, посмотрев на нас оценивающим взглядом, улыбнулся и сказал:
— Да, эти юные любители джаза со мной.
Мы со Славкой были рады, что нам не придется ждать нашего знакомого, потому что он в это время играл на сцене, и неизвестно было, когда закончится его сет. Мы пролезли в окно, и нас посадили за один зарезервированный столик с нашим новым загадочным встречным.
— Что ж, ребята, давайте знакомиться, — радостно сказал он. — Василий Казанский. А вас как зовут?
Мы со Славкой просто обалдели. Встретить человека, на книгах которого мы выросли, да еще на джазовом концерте!.. Это была какая-то новогодняя сказка.
— Что… Тот самый? — не веря своим ушам, спросил Славка.
— Да, тот самый. А что? Не похож? — засмеялся Казанский.
— Да нет, похож. Вячеслав Дубницкий — студент консерватории, фортепиано, — сказал Славка растерянно.
— Сергей Никитский — скрипка, студент того же вуза, — ответил я, до сих пор не веря в происходящее.
— А, так вы музыканты! Тогда понятно, — сказал он. — А кого вы предпочли бы: Каунта Бейси или Глена Миллера?
— Конечно, Байси, — выпалил я, услышав про моего любимого музыканта.
— Согласен. А почему? — спросил Маэстро.
— Он очень лаконичен, и у него много «блюзовости», — ответил я уверенно.
Мы сидели за столиком, который был зарезервирован за Василием Павловичем. Я вглядывался в лицо этого человека. Оно было какое-то абсолютно родное. Он был весел и радостен. Радость прямо-таки изливалась из него наружу. Мы сидели и все говорили, говорили про джаз.
— Вы знаете, Василий Павлович, а ведь мы на вашей литературе выросли, — начал восторженный Славка.
— Да? Очень интересно, — заметил Маэстро. — И как вам она, моя литература?
— Если бы я мог складывать слова в предложения и еще к тому же делать, это как вы, чтобы за этими словами оставался смысл, то я бы написал все точно так же, — серьезно сказал я.
— Здорово, — рассмеялся Маэстро. — Очень приятно, что мои произведения нравятся молодому поколению.
С Маэстро было сразу очень легко. Он не пытался рисоваться, не хотел нас обворожить. Он просто был самим собой: простым, искренним и понимающим человеком.
— Может быть, что-нибудь перекусим? — спросил он у нас.
Мы со Славкой переглянулись. Денег у нас было, как всегда — совсем мало. Покупать что-то в этом заведении не входило в наши планы. Мы пришли просто послушать джаз и уж никак не рассчитывали на такое продолжение вечера. Маэстро сразу все понял. Мне кажется, мы ему понравились — не потому, что любили джаз, а потому, что он увидел в нас себя — восемнадцатилетнего голодного казанского паренька, оказавшегося в огромной Москве, и захотел нам немного помочь. Он посмотрел на нас и сказал:
— Не беспокойтесь, ребята, я Чарли-миллионщик, и я вас сегодня угощаю.
Если честно, то мы со Славкой были в восторге от такого поворота событий. Мы никогда не знали, когда будем есть в следующий раз, поэтому при каждом удобном случае старались наедаться, если так можно сказать про еду, впрок. А съесть мы могли немало. Когда у нас появлялись деньги, Славка заходил в магазин, брал полкило молочной колбасы и батон хлеба. Приходил домой, разрезал этот батон вдоль, клал на него колбасу и за один присест, восторженно съедал этот гигантский бутерброд. Это была его «коронка». Он, похоже, даже гордился тем, что может вот так взять и слопать столько сразу. Василий Павлович набрал еды и заказал бутылочку портвейна, которую мы прямо там на месте и приговорили. Славка, этот эрудит и интеллигент, в своих неизменных роговых очках и отцовском пиджаке, сидел и уплетал все, что было на столе, за обе щеки. Маэстро смотрел на нас и, похоже, получал физическое удовлетворение, наблюдая за тем, как мы поглощаем припасы. И вот когда мы были заняты этим приятным процессом, в зал ввалилась веселая компашка трех не-разлей-вода друзей, с которыми нам предстояло прожить в будущем немало прекрасных совместных мгновений. Это были Андрей Шиловский, Антон Измирский и Сергей Охотин. Увидев Василия Павловича, они подошли к нашему столу.
— Вот, ребята, знакомьтесь — «Короли темпов и ритмов» Андрей и Антон и их верный соратник Сергей, в будущем, надеюсь, великие музыканты. По крайней мере, мне бы хотелось, чтобы так было.
Мы представились им в ответ. Теперь, поиграв со многими музыкантами, я могу точно, с полной уверенностью утверждать, что это была одна из лучших ритм-секций в моей жизни и самый лучший гитарист. Они играли вместе каждый день и делали это самоотверженно. Казалось, что им не нужны были ни еда, ни питье, ни даже женщины, ради которых они на самом деле все это и делали. Не было ни одного концерта, после которого они бы не брали себе новых подруг и не ехали куда-то продолжать мероприятие. Но этот разбитной способ жизни никак не влиял на качество их игры. Они гуляли всю ночь, а с утра просыпались и начинали репетировать все заново, как будто они не классные музыканты, а просто новички. Это качество — трудоспособность — я ценил в них всегда больше всего и многое прощал им, потому что понимал: за моей спиной на сцене всегда будет все отлично и что я могу импровизировать совершенно спокойно. Они добились какой-то сумасшедшей сыгранности и чувствовали друг друга на сцене так, как будто были одной семьей.
— Вот, ребята — он, как и вы, любит Бейси, — сказал Маэстро, обращаясь к этой парочке и показывая на меня.
— Нет, мы Бейси не очень любим, на самом деле, — сказал Антон. — Мы фанаты его ритм-секции. Она божественна. Это факт.
— Согласен, — сказал Сергей, — но он еще и прекрасный мелодист, как и Эллингтон, и Миллер. В музыке, особенно в джазе, должно быть все гармонично: и мелодия, и ритмическая основа.
— С этим нельзя поспорить, — ответил Андрей, — просто мне кажется, Бейси немного архаичен по своей сути. А вот ритм-секция у него репетирует даже отдельно от оркестра и, по-моему, сутками, судя по их результату.
— Насчет архаичности не могу с вами, ребята, согласиться, — сказал я. — Кроме него тогда много кто еще архаичен, и не только в джазе.
Мы еще долго спорили о современном джазе. Говорили о том, что нам нравится в нем, что не очень, и даже немного критиковали некоторых исполнителей. И вот, когда мы бубнили что-то о слабости современного джаза, Василий Павлович не выдержал и сказал ставшую впоследствии для нас для всех исторической фразу:
— Молодые люди, вы мне сейчас напоминаете каких-то дедов, прости меня, Господи, за такие слова. Все чего-то шипите, ругаете, все вам не так. Это архаично, в этом мало новаторства. Вот взяли бы собрались и придумали вместе что-нибудь новое и прекрасное. А то одни разговоры...
Эта троица посмотрела на нас радостными глазами, мы на них, и все одновременно сказали:
— Легко!!!
И все рассмеялись, ведь получилось так слаженно ответить. У нас потом так бывало частенько. Как-то раз мы сидели с Антоном, и нас спросили, куда бы мы хотели поехать. Я начал фразу, что кто куда, а я бы рванул… и в тот момент, когда я должен был бы назвать страну, Тоха посмотрел на меня, я приостановился, и мы одновременно выпалили — в Ватикан. Это было круто…
— Что ж, молодежь, я вижу в вас решимость преобразить мир к лучшему, а это немало. Поверьте мне, каждый в восемнадцать лет должен мечтать преобразить мир к лучшему, — сказал Маэстро. — А так как я, вроде бы, присутствовал при зачатии, если так можно сказать, то предлагаю тогда дать имя новорожденному и назвать его «Аякс».
— А почему «Аякс»? — переспросил Сергей.
Это было какое-то неведомое мне слово, из какой-то совсем другой жизни.
— Аякс Великий был сыном Теламона, царя Саламина, а также был двоюродным братом Ахилла. По одной из версий, его тело было неуязвимо, ибо когда-то его завернул Геракл в свою львиную шкуру, но уязвимым местом осталась подмышка. Я хочу, чтобы вы стали такими же великими и были такими же неуязвимыми, — сказал Маэстро.
— Что ж, Василий Павлович, — сказал Сергей Дубницкий. — Ваше слово для нас закон. Надеюсь, принято единогласно? Завтра прошу всех на репетицию в нашу каморку.
Меня охватила радость, ведь мы сидели с ребятами, с которыми завтра начнем репетировать, и сам Василий Павлович нас на это благословил. Это была какая-то фантастика, будто мы находимся на какой-то другой планете. Впоследствии Маэстро признавался, что он в нас верил с самого первого момента, уж больно много огня было у нас в глазах, но он никак не подозревал, что мы станем такими знаменитыми за такой короткий срок.