(Начало http://www.proza.ru/2017/03/03/864)
11.
В первую секунду темнота на этаже показалась кромешной. Но нет, там, где заканчивалось наше крыло, через балконную дверь сочился чуть заметный серый свет. В этом зыбком пятне на мгновение мелькнул силуэт, и я не успел понять, пошла ли Юля дальше по коридору, или повернула к лестнице.
Ночная тишина была обманчивой, за одной из дверей притаился убийца – тот, кого Юля решила выманить. Она задумала именно это, я только сейчас понял. Когда идут на поиски улик, не объявляют о планах во всеуслышание и не щёлкают так громко замками.
Мелькнула мысль, что сам я остаюсь в Юлиных глазах по-прежнему крайне подозрительным типом. Откуда, например, я вернулся, когда начался переполох с раненым Борисом Андреевичем? Лена в это время была уже мертва. А ещё можно было заметить, что тянет от меня коньячком, а я, как известно, вытворяю подшофе что попало. Да и не подшофе тоже.
Пусть думает, что хочет.
Я притормозил у лестницы и вдруг уловил в воздухе горчинку духов. Я замер, а потом метнулся за угол, к балкону, и прижал к стене не успевшую даже пискнуть сыщицу. Мой нос уткнулся в тёплую макушку, и я сам не понял как… но стал покрывать поцелуями её лоб, глаза, щёки. Она почему-то не сопротивлялась, была тёплой, податливой, только дрожала чуть-чуть. Ей нравилось то, что я вытворяю! И это было, кажется, моей последней вразумительной мыслью. Сердце заметалось между животом и рёбрами, наверное, это были сразу два сердца, а потом меня окончательно накрыло волной восторга и нежности, и ещё чем-то горячим, тёмным. Юлечка, Юля, девочка моя…
От нашей возни балконная дверь с противным скрипом открылась, обдало холодом. Юля вздрогнула и коротко, как-то судорожно вздохнула.
– Чехов… пусти.
Ага, что-то такое я уже недавно слышал... Не пущу.
Она всё же умудрилась вывернуться, схватить меня за руку и вытащить на балкон. Свежий воздух меня не остудил, и девчонка тут же снова попала в плен.
– Игорь, не сейчас…
Нет, сейчас! Я добрался до губ. Как я понимаю каннибалов! Её губы – мандариновые дольки…
– Игорь, ты мне мешаешь.
А мне вот мешает серёжка в маленьком ушке! Серёжка острая, а мочка такая мягкая и тонкая…
– Ты меня слышишь?!
Я медленно выпустил Юлю из рук.
– Да. Слышу.
Желание, горячечное помешательство, нежность… всё это нехотя растаяло, остались только тяжесть в теле и досада. Разве я не знал, что для неё на самом деле важно? Охота на преступников – вот это мечта, а вовсе не какой-то влюблённый «кретин». Кретин может и подождать.
Я посмотрел в ночной сад – в саду ничего интересного не было, как и раньше, впрочем. Только гипсовая девица. Она улыбнулась мне из темноты и призывно кивнула в сторону обрыва… Не-а, топиться не пойду, мадмуазель, уж извините, поищите кого более юного и впечатлительного.
Я достал сигареты. Зажигалка в карманах не находилась, и это меня почему-то особенно разозлило. Нет, остатки мандариновой горечи на губах злили больше, и ещё мои дрожащие руки.
– Игорь…
– Скажи… – я резко повернулся. Юля стояла под холодным ветром, обхватив себя за плечи. Тоненькая, прямая, напряжённая, как струна. Мой голос вдруг сел, я прокашлялся. – Скажи, это ты вечером была на складе?
Она помедлила:
– Да.
Я кивнул. Конечно, это была она. И она меня видела… Кретина с веслом.
– А в моём компьютере рылась тоже ты?
– Тоже я.
– Зачем? Улики искала?
– Ты классно пишешь, Игорь.
Я поморщился от такого неприкрытого подхалимства и снова отвернулся.
Ну, хорошо, оставим пока. Хотя нет, продолжим игру – в следователей.
– Про то, что я… ломился к тебе ночью, зачем выдумала?
Ответа не последовало. За спиной скрипнула дверь, и вовсе не от сквозняка – подследственная не пожелала продолжать игру.
Ну что ж… Всё правильно. Я же давно всё про нас решил, разве нет?
Как же хочется курить!
Я вспомнил вдруг, где оставил зажигалку – в столовой. Она и сейчас должна лежать на столе, если никто не прикарманил. А на полу в соседнем помещении лежит мёртвая Лена. А в буфете стоит себе несчастный кастрированный слон – орудие убийства.
А моя Юля ушла охотиться за уликами! И убийца об этом знает.
12.
Я дёрнулся к двери, догонять Юлю, и, наверное, всё повернулось бы иначе, если бы в этот момент я не успел заметить знакомый огонёк в окне правого крыла. Но я успел.
На складе кто-то был. В том, что это бродит преступник, сомнений не возникло. Я должен оказаться на складе раньше Юли! Она отправилась за уликами именно туда, а вовсе не в столовую. Никто, кроме меня, про слона не знает, даже она.
Я перелез через перила, повисел, держась за балясины, примерился и прыгнул на невидимую клумбу. Приземлился-то я на клумбу, но головой обо что-то треснулся. Кажется, это был каменный цветочный вазон. Девица на постаменте покачала головой. Я зашипел что-то ругательное и добавил для убедительности неприличный жест. Девица обиделась, зато боль немного притупилась, и я отправился вдоль окон искать свою мусорную кучу.
Я вдруг заметил, что стало тихо, слышно даже было, как в посёлке поскрипывают ржавчиной качели. И больше никаких звуков. Ветер успокоился, море под обрывом тоже умолкло, и небо почти очистилось от туч. Надо было насторожиться, но я почему-то не стал, только подумал, как не права была Лидия Ивановна – не обязательно должно штормить три дня, бывает, наверное, меньше.
Куча была на месте, но возле неё паслась боевая коза. Я на всякий случай огляделся – нет ли поблизости деда, и злорадно швырнул в козу камнем. Та грустно удалилась, и я, придушив в зачатке угрызения совести, быстренько забрался на освободившуюся кочку.
То, что я увидел за мутным стеклом, выбило из головы остатки самокопаний. Внутри оказалось довольно светло, хотя никаких горящих ламп или свечей нигде не было видно, даже огоньков, из-за которых меня сюда вечно тянет. У стен в полумраке угадывались стеллажи со стройматериалами и нагромождение коробок. В центре помещения стояло высокое кресло, и на нём сидел Борис Андреевич Сутяжников. Он, и в то же время как будто совершенно чужой, незнакомый человек – не мягкий и интеллигентный, каким все привыкли его видеть, а самодовольный и властный, похожий на барина из учебника истории за восьмой класс, или за девятый. Странно, я же не курил даже, зажигалку посеял. Только башкой треснулся, но вроде бы не очень сильно…
Барин что-то лениво рассматривал, мне показалось – оправу от очков. Да, разбитые очки. Босые ноги он держал в тазике, время от времени шевелил пальцами, и тогда вода выплёскивалась на какой-то странный ковёр… я вдруг с ужасом понял, что это шкура… гладкая, серая, с чуть заметными пятнами… Тюленья!
Подступила тошнота. Немедленно убежать, уползти, уснуть! Что угодно, только не видеть сейчас ничего, и ни о чём не думать.
Однако даже двинуться с места не получилось, и я продолжал наблюдать за происходящим. Борис Андреевич махнул кому-то, из темноты появилась его непривычно молчаливая супруга с электрическим чайником и подлила в тазик кипяточку. Странно, авария же на электросетях, как ей удалось его нагреть? Борис Андреевич поморщился от горячей воды, и тут же из темноты вынырнула крашеная девица с коньячным бокалом в одной руке и бутылкой в другом.
– Так что вы мне скажете? – куда-то в темноту лениво бросил барин, пригубив подозрительно бурую жидкость.
Только сейчас я увидел, что Сутяжниковы здесь не одни, по углам сидели ещё люди: вроде как молодожёны, ещё кто-то, а почти у меня под носом стоял спиной к окну Григорий с мольбертом, я его сразу не заметил. Григорий задумчиво изучал Сутяжникова и время от времени наносил мазки на полотно. Наверное, писал портрет. Я попытался рассмотреть, что у него выходит, но ничего путного не увидел, чёрный квадрат какой-то.
– Когда здесь будет новенький? – Сутяжников был, казалось, всё так же миролюбив, но люди по углам тревожно зашевелились, а у меня зашевелились на голове волосы. Новенький – это… кто?
– Ждём с минуты на минуту, мон женераль – ответил кто-то манерно, в нос. Но... Лидия Ивановна только утром должна приехать, разве не так?
– Сколько ждать? Вот вы, юноша… опять спите? – Сутяжников ткнул пальцем в сторону какого-то куля. Куль зашевелился и оказался колобком Павликом. – Вас оставили в доме не просто так, забыли? Почему бросили пост?
Колобок неуклюже подскочил и попробовал вытянуться в струнку, но только расчихался от пыли.
– Он где-то рядом, я чувствую, папа, – за спиной «папы» возникла Светочка, провела расчёской по его редеющей седине и посмотрела в мою сторону.
Я сжался, не в силах сделать больше ни одного движения. Но нет, хорошая девочка Света смотрела вовсе не на меня, а на художника. Мою прилипшую к стеклу физиономию она почему-то не замечала.
– Где-то рядом?! – Сутяжников зло оттолкнул тазик и нацепил прямо на мокрую ногу шлёпок. Я уже такой видел… в столовой. – Где-то рядом? – повторил Сутяжников. – И где же?
– «Где-то на белом свете…» – запела Тоня.
«Белый свет» окончательно привёл барина в бешенство. Он угрожающе рыкнул, Тоня заткнулась, а вся компания заозиралась по окнам.
Странно, меня они так и не замечали. А я их всех видел, и впервые за всё это время увиденное обрадовало – хоть Юли здесь нет!
Сутяжников отбросил в сторону разбитые очки и щёлкнул пальцами. От свалки в правом углу отделилась тень, и в центр комнаты Люба вывезла инвалидную коляску. Люба мне сейчас показалась нереально красивой, только кроваво-красная помада резанула немного. Её супруг сидел неподвижно, с закрытыми глазами, с ног до головы его покрывала бурая пыль, похожая, скорее, на землю. Обычно аккуратные волосы были не просто растрёпаны, в них как будто втёрли гадкую смесь из мела и глины, и вообще они были больше похожи на трухлявые корни, чем на волосы. Тощие руки с безобразными вздутыми венами лежали на коленях поверх пледа с вышитой каймой. Почти такой был у моей бабушки.
Компания притихла, даже Борис Андреевич вежливо молчал.
Люба наклонилась к уху чудовища и что-то шепнула. Кровавая помада оставила на ухе след. То, что раньше было Вадимом Марковичем, зашевелилось, отвратительная костлявая рука нашла нежную кисть жены. Старик опять замер, а потом проскрипел:
– Поднимите мне веки.
Ужас и дикая жажда жизни заставили моё тело вырваться из оцепенения. Я не стал дожидаться, когда эта тварь откроет глаза, с грохотом захлопнул раму, свалился с кочки, опять ударился обо что-то затылком, вскочил на ноги и побежал так быстро, как не бегал в детстве. Весь этот шум, наверное, выдал меня упырям, за спиной уже была слышна погоня. Я пронёсся мимо почему-то опустевшего постамента и затормозил у края обрыва. Бежать дальше было некуда.
Я оглянулся – те, кого я раньше считал своими соседями, тоже теперь не бежали, а растянулись цепочкой и медленно сжимали полукольцо, отрезая путь к дому и вынуждая меня шагнуть вниз.
Да, лучше бы я не заметил те огоньки в правом крыле. Я бы тогда просто рванул в столовую спасать мою принцессу от убийцы, от целой мафии, или даже от дракона, или от вампира. Сначала получил бы, конечно, парочку ощутимых ударов по голове, но это ничего, я к ним стал даже привыкать. Главное, всех бы победил. Потом принцесса бы бросилась спасителю на шею. Я бы гладил светлые локоны, укутывал глупышку в дурацкую розовую сеть, а она со слезами рассказывала, кто же в нашем милом светском обществе оказался маньяком, и как ей удалось его вычислить. И все остальные спасённые восхищались бы её умом и сыщицким талантом, а я бы гордился, немножко ревновал и удивлялся, почему сам до всего не додумался. А потом мы бы забрались на дерево, вызвали Мишу и уехали к чёртовой бабушке из этого безумного заведения. Поклеили бы новые обои в маленькой однушке. Если ей захочется, то можно и в сиреневый цветочек. А потом длинными зимними вечерами моя сыщица рассказывала бы невероятные истории из жизни следственной группы, а я бы всё талантливо переворачивал с ног на голову, и мои детективы взорвали бы весь литературный мир. Мы жили бы долго и счастливо, и умерли в один день.
Ах да, ещё наш Штирлиц получил бы премию.
Но огоньки я заметил, и потащился на склад, и теперь моя принцесса вряд ли дождётся спасителя. А самому мне предложен довольно сомнительный выбор: остаться на месте или сделать шаг вперёд.
Я посмотрел в чёрную морскую бездну. Снизу позвали чуть слышно: «Давай, иди, ну же…»
***
ОТ АВТОРА.
Дорогие читатели. Это была даже не шутка, а просто дуракаваляние.
По ряду причин писать пока не могу, не спрашивайте, почему. И отложить до лучших времён тоже никак не получается: нет мне покоя от обиженного героя, ходит, вздыхает, спать не даёт. Чтобы не являлся по ночам, я поставила его на краю обрыва – пусть пока дышит морским воздухом и думает о вечном.
Не ругайте меня сильно. Конечно, финал у истории нормальный, а не эта чушь. Когда-нибудь я её допишу, и всё будет на своих местах – преступники, жертвы, улики и доказательства.
С любовью,
Ольга Буйкова.