-А…а на похороны? – пересматривая свежие хрустящие купюры, посетитель нервно дернулся. Пыль взметнулась темным облачком. «Неужели таки нет?!» - подумал он, с тоской глядя на кассиршу Глафиру. В непривычно пустом филиале Сбербанка, казалось, даже взгляды звучали. Дородная кассирша медленно побагровела, свекольный румянец вспыхнул на щеках и крупными пятнами и некрасиво растекся на лоб и подбородок.
- Мужчина! Вы который день ходите!!! – Глафира привычно завизжала фальцетом. Посетитель смутно напоминал ей кого-то. Краем глаза посмотрела на квитанцию – Куприян, фамилию прочесть не успела. – Пора бы и совесть иметь!
На раскаты глафириного голоса с улицы в плетеное окошко заглянул бритоголовый «качок», всколыхнув дремавшие под толстым слоем быта тонкие чувства Глафиры.
Куприян разложил перед собой веер из бумаг и, нагнув голову, будто собрался бодаться, пробормотал:
- Я не для себя. Жена у меня … того. Похоронные положены.
Глафире хотелось убедиться, не причудился ли ей бритоголовый, - а пришлось отклеиться взглядом от окна в толстом переплете и глядеть, строго сведя брови к переносице, на пожилого, обросшего по впалым щекам грязно-серебристой щетиной, Куприяна.
- Вы же вчера получили…. – боковым зрением Глафира заметила, что окно опустело. Отчитывать посетителя по всей строгости резко расхотелось.
- Компенсацию. – согласно закивал головой Куприян. Веселый солнечный лучик скользнул сквозь переплет, в его золотистой пыли тяжело осыпалась перхоть с коприяновых косм. – Компенсацию, да-да-да. А «похоронные» нет.
Глафира закусила губу. Бритоголовая мечта уехала и никогда больше не попадет в ее, глафирин, филиал «Сбербанка»: тихий флигель в сонном дворике. И не увезет отсюда девицу-красу, не похитит, не посадит в дрожащий от собственной силы и нетерпения вороной «Джип»… Глафира явно отстала от «жениховской» моды: бритье «под ноль» и кожаные куртки сменились аккуратными укладками и изысканными костюмами. Но откуда было знать об этом скромной кассирше, когда к ней приходили лишь вот такие куприяны?!
- Вот чек, вот бумаги… - Куприян уже тыкал в стекло какими-то посеревшими листками. Соседка Глафиры, молоденькая Оксана, кашлянула и подчеркнуто громко обратилась к другому посетителю, вихрастому парню, платившему по «автомобильным» счетам:
- Все заполнили?
Глафира очнулась, машинально схватила куприяновы бумажки, прочитала и, вздохнув, проговорила:
- Ваши деньги лежат и ждут. Но, чтобы их получить, надо .. – тут она принялась, не без тайного злорадства, монотонно перечислять, каких справок недостает и где они должны быть заверены. Куприян встряхнулся. Солнце зашло за тучку, и не было видно ореола из перхоти на порыжевших плечах его пальто, но Глафира невольно поморщилась: от посетителя пахнуло каким-то запредельным тленом.
- Я успею. – неожиданно звонко сказал он.
- Му-у-жчина! – тягуче отозвалась Глафира. – У нас обед. Завтра придете.
- Нет-нет, я быстро.
Куприян сгреб все свои бумаги, покряхтел и пошел к выходу. Зацепившись за порог, он тяжко вздохнул и с охами, под скрип дверных петель, вышел на улицу.
Парень, морща лоб, заполнял третий формуляр, два других, скомканные, валялись рядом. Покраснев от усилий, он старательно выводил что-то на тонкой серой бумаге.
- Слышь, а фамилия-то у него какая! – нервно хохотнула Глафира. – «Сох-ну-тый».
Оксана с тоской смотрела то в окно, на мощные плети переплета, то на разлапистый фикус. Похоже, только ему хорошо и живется в мире цифр и формуляров. Оксана была твердо убеждена, что сидит в самой настоящей темнице, а еще верила в собственную неисправимую непривлекательность. Когда она пришла работать в этот филиал, фикус сразу стал самым родным ей существом: он мягкий, веселый и никогда ничем не обидит. А все прочие, думала Оксана, мысленно осуждают ее за внешнюю некрасивость. Лучше, как фикусу, сидеть в горшке и не высовываться. Авось явится добрый волшебник и расколдует и это заклятое место, и фикус, и ее заодно. Хотя в глубине души Оксана считала – фикус красавец малый и ему-то уж точно не было бы стыдно пройтись по улице.
- Больше не придет. – брякнула Оксана. Парень покраснел пуще прежнего. Оксана потупилась: забыла о посетителе. Некрасиво получилось, сплетни.
- Придет. – мощно ответила Глафира, не обращая ни малейшего внимания на парня. – Знаю я таких. Настырный. «Сох-ну-тый».
Приближалось время обеда и, значит, можно расслабиться – клиентов точно не будет. Ни один мало-мальски смыслящий человек не станет соваться в филиал за пять до перерыва. Разве что парень бланками шуршал. Да, кстати…
- Молодой человек, - зычно пророкотала Глафира, - вы чего там пятый бланк мараете?!
- Я…я, вот. – парень дернулся и, сжав в кулаке исписанный трепетный листик (почему платежки такие тонкие? мелькнуло у него в голове), сунул его Оксане. Та, расправив листик, скользнула глазами по угловатым буквочкам и, кивнув, быстро оприходовала. Заунывно затрещал принтер (матричный, старинный), из щели, не торопясь, выползла простыня счета.
- Машину купили? – для приличия осведомилась Оксана, заметив улыбку на лице посетителя. – Поздравляю.
Парень смутился.
- Да. Давно копил и вот… - он виновато улыбнулся, будто корил себя за это.
- Хорошее дело. – энергично включилась в разговор Глафира. – Только, молодой человек, если будете в своем авто так мусорить, оно у вас долго не проживет.
Указующий перст с перламутровым маникюром сверкнул в сторону бумажной кучки на стойке, возле окошка Оксаны.
- Ла-а-дно, - махнула рукой та, - уберу.
Парень пробормотал что-то и скрылся. Оксана сгребла бумажные комки и от нечего делать развернула их.
- Никак не научатся бланки экономить ... – кипятилась Глафира.
Оксана хотела было смахнуть бумажки в корзину, как взгляд зацепился за красивую завитушку в сером уголке. Она развернула туго сжатый бланк как улитку, с треском.
«За ведьмин дар ниспослана темница.
За красоту – печальный фикус-страж.
Мы неприметны в чувствах и речах,
Не узнаны приходим, чтоб проститься».
Фикус встрепенулся, Глафира уронила ручку и та с сухим стеклянным звоном упала на пол. Оксана оторвалась от серого листика и заплакала. Слезы полились прямо на исцарапанную лакировку деревянной стойки. Закусив губу, Глафира заполняла очередной бланк. Поставила трепетную точку, да вот она взяла и расплылась от предательской, непонятно откуда взявшейся слезы.
…………………………………………………………………………………………………………………………………….
… Они плакали обе, навзрыд, обильно орошая глянцевитый фикус. И потому не слышали ругательств, которыми осыпал входную бронедверь с той стороны Куприян Сохнутый. Вороненая броня от таких слов давно бы загнулась, если бы ритуал не повторялся ежемесячно: Куприян был человеком аккуратным, за пенсией приходил всегда вовремя и так же регулярно находил кучу недостатков в самом филиале и особенно сидящих в нем сотрудницах. А тут такое – денег не дали! Для столь особого случая у Куприяна не нашлось отдельных ругательств и он, с глубоким сожалением в душе, ограничился троекратным повтором обычного репертуара.
Пролетела ворона, капнула на пальто. Отведя душу, Куприян отряхнулся, погрозил пальцем вороне и с чувством исполненного долга направился домой, мысленно кряхтя и проклиная свою долю. Можно доехать, но трата маршрутку казалась Сохнутому непомерной.
Ключ в замке крякнул и затих. Куприян несколько раз его подергал, убедился в монументальной неподвижности оного и машинально втянул голову в плечи, ожидая попреков от жены: до сих пор не починил! Сохнутый надеялся, что все само собой наладится и не придется тратиться на мастера, и вот поди ж ты…Куприян вдруг вспомнил, что он теперь вдовец, распрямил плечи и – осознал тот факт, что открыть дверь изнутри некому. Позвать слесаря? Дворника? С деньгами, заботливо сложенными в ветхий кошелек, Куприян расставаться ни за что не хотел.
В замочную скважину просочился аромат наваристого супа, за дверью что-то зашипело, ключ с металлическим стуком выпал на голый пол (коврика не было – дорого!) и дверь открылась. Не веря своему счастью, Сохутый вошел. Огляделся. Все по-прежнему. Тихо. Покойно. В маленькой комнатке лежит жена, у двери бесформенным комком - огромный черный кулек: узнав цены на гробы, Куприян счел таковой для своей половины непозволительной роскошью. «Хватит и одного на двоих! - рассуждал он, имея в виду себя, и иногда прикидывал, как будет выглядеть в дешевом сосновом ящике, втайне мечтая о (беплатном? льготном?) дорогом.
Из-за двери пахнуло тленом. Жена лежала там несколько дней. Сохнутый не доверял родному государству и, выбегав материальную помощь на похороны, предпочел ее сначала получить, а затем уж отправить супругу на тот свет. Не особо морщась, он прошествовал на кухню, проворчал на супругу, и сейчас немало достававшую его, и налил себе чаю. Комнату можно сдать и получать деньги, а она (жена) не дает. Еще и запах выветривать…..
Выпив чаю (без сахара), Куприян вытянул пакетик и пристально его осмотрел. Пакетик был недельной давности, заваривался полтора десятка раз. Убедившись, что из бесформенного комка на рыжей нитке ничего не выжать, Куприян положил пакетик на подоконник. «Пригодится». – пробормотал он.
Затем совершил плавный обход квартиры с выемкой документов, собрал все в плотный пакет и, взглянув на часы, торопливо засеменил к выходу. Коварный замок щелкнул мягко, ключ послушно упал на дно кармана куртки. Путь-дорога сулила удачу.
…………………………………………………………………………………………………………………………..
…Чайник зашипел, забулькал и исторг широкую струю пара. Строчки на серой бумаге расплылись как призраки на утренней заре, и Оксане все случившееся казалось сонным наваждением. Глафира энергично наводила марафет, поглядывая то в маленькое портативное зеркальце, то в большое на стене, где на заднем плане отражался толстый переплет оконной решетки. Небо на улице заволокло тяжелыми тучами, куда и делось утреннее солнышко!
- Так и жизнь пройдет. – вместе с пакетиком Оксана уронила в стакан последнюю слезу и шумно высморкалась.
- Да придет он, придет! – бодро возгласила Глафира и, не удержавшись, коротко вздохнула: бритоголовый мачо из ее мечты ни стихов не оставил, ни следа на асфальте, ни лика на стекле. – Куда денется!
Оксана грустно улыбнулась:
- Не все ли равно?
- Как это «не все ли равно»? – взвилась Глафира. – Нельзя «все равно»! Иначе не выберемся. – сорвалось у нее.
Оксана вздрогнула и зло хохотнула:
- Словно мы в темнице какой-то…. – она отпила чаю и принялась за дежурный бутерброд. Глафира разложила на столе сразу несколько пластиковых коробочек со снедью. Все давно остыло и утратило вкус, но микроволновки в сберкассе не имелось, приходилось поглощать витамины и аминокислоты в таком виде. Быстро расправившись с едой, Глафира подправила красоту и поглядела на Оксану. Та, комкая в руке пустой бланк, с тоской смотрела в окно, на улицу, исколотую первыми каплями дождя, как вдруг заметила что-то и отшатнулась.
- Н-ну? – поинтересовалась Глафира. За окном всегда было одно и то же: кусок асфальта, клочок неба, пятнистый угол дома.
- Тот, который на похороны. – маловразумительно ответила Оксана и, как приговоренная, пошла к своему рабочему месту.
- А-а, Сохнутый. – Глафира пожала плечами. Возмущение опять расплылось у нее на щеках и лбу, перекрывая и бронзу пудры, и малиновость румян. – Пришел-таки.
Куприян важно переступил порог и, оглянувшись, пошел прямиком к Глафире, выложил перед ней документы и застыл в вызывающе-равнодушной позе. Глафира документы внимательно пересмотрела, покачала головой, равнодушно проговорила:
- У вас истек срок действия вот этой справки. Надо обновить….
Куприян метнулся к стеклу:
- Издеваетесь, да?!
- Документы на жену…
- У меня что – тридцать жен?! – вопил он. – Тридцать?!
Первая жена у Куприяна ушла от него давно, забрав сына, на которого, по мнению Сохнутого, тратила слишком много семейных денег. Вторая вместе со взрослой дочерью долго колебалась, решалась, пока наконец не выдержала брани и подколов, на которые Куприян был мастер, и не ринулась прочь. Вослед ей полетел счет за содержание. Квартиру они потом разменяли по суду, что стоило второй жене здоровья и нервов, причем Сохатый пытался вообще лишить супругу «метров» и приписать их себе. С третьей женой он расписался недавно, да и то исключительно ради материальной помощи: понятно, что на оставшуюся от семейных потрясений жилплощадь половина претендовать физически не сможет, а деньги на погребение не лишние. Из них Куприян очень надеялся выкроить на гроб для себя. И вот его мечты пошли прахом.
Сохнутый сжал руку в кулак и хотел было грохнуть по стеклу, но услужливое воображение мигом выставило счет. Куприян обмяк, съежился, впервые в жизни потерпев поражение на вражеской территории филиала. Глафира удовлетворенно проворковала:
- Ничего…. Возьмете документ и придете еще раз. Никуда ваши деньги не пропадут.
Оксана смотрела на фикус и улыбалась. Почему-то ей было приятно от неудачи Сохнутого.
- Каков, а? Мигом пар вышел. – кипятилась Глафира. Уперев кулаки в бедра, она расхаживала за стойкой с наполеоновским видом, отчаянно смахивая на чайник.
- Да, да. – машинально соглашалась Оксана. Она думала об «автомобильном» клиенте. Глафира их мысленно поженила. Впервые с тех пор, как Оксана переступила толстый порог сберкассы, ей захотелось, чтобы глафирины расчеты сбылись. Захотелось – и как же она испугалась!
………………………………………………………………………………………………………………………….
…Из двери вновь пахнуло супом. Вкусным. Мясным. Такого у Куприяна сроду не варили. Ключ, вопреки ожиданиям, легко вошел в замок, с удовлетворением прокрутился, дверь распахнулась.
«Ну вот, - проворчал про себя Куприян, - нормальный замок, а она пилила бы…»
- Все-таки замок надо поменять, Купа. – Сохатый замер в прихожей, лицом к двери. Полоска света медленно сужалась, вновь щелкнул замок, уничтожая ее и – тьмою полыхнуло старое зеркало, добытое лично Сохнутым на ближайшей свалке еще в советские времена. – Ты бы сходил к слесарю.
- К-куда? – боковым зрением углядел Куприян тень у двери в кухню и резко развернулся. Закружилась голова: в режуще-светлом проеме стояла она. Супруга. Как бишь ее? Клава? Люся? Люда? Люда вроде….
- Кушать будешь? – на сумеречном лице тени отразился привычный коктейль чувств: недовольство и покорность судьбе. Но было и что-то еще – новое, непонятное для Куприяна.
Сердце впервые в жизни екнуло, едва не сорвалось с тонкой, как оказалось, нити, на которой подвешено. Куприян передернул плечами:
- А что?
- Я суп сварила.
- Откуда мясо? – придирчиво поинтересовался он и прошел на кухню. На плите исходила паром кастрюля, в центре стола среди недельной россыпи хлебных крошек красовалась тарелка. Тень жены метнулась к «вечному огню», зачерпнула супу и вылила тягучую струю в тарелку. Куприян невольно потянулся к ароматной, вкусной и наваристой пище. Зачерпнул ложкой, попробовал, быстро доел и откинулся спиной к урчащему холодильнику и только тогда заметил, что тень жены давно стоит у окна и пристально смотрит на него.
- Чего тебе? – грубо рыкнул он, как делал всегда.
Тень не стала привычно опускать голову и давить невидимые слезы. Она плотным сгустком переместилась на табурет напротив, облокотилась о стол и затихла. Куприян важно встал, медленно вышел и упокоился в продавленном кресле, перед единственным источником света - телевизором. Шла передача «Жди меня». Его любимая. Пустив скупую слезу над трагедией очередного разбитого семейства (заодно пожалев себя – одинокого, нежного и недопонятого окружающими), Сохнутый поднялся, клацнул выключателем и погрузил комнату и окружающий мир во тьму. Мысль о тени на кухне мелькнула и ушла, не царапнув души.
…………………………………………………………………………………………………………………………..
Оксана с утра хмурилась: народу навалило немеряно, филиал, казалось, треснет от наплыва жаждущих заплатить по счетам. Хрупкие строчки четверостишия на тонкой бумаге тускнели от шаркающих ног и грубых белых, нахально-плотных, бланков с недурной полиграфией. Принтер плевался ими с особым остервенением. За окном солнце вовсю изливало на землю свое богатство, оттого решетки казались особенно толстыми, непреодолимыми. Издерганная Глафира молча трещала «клавкой» и в контакт с посетителями без особой надобности не вступала. И только фикус в углу щурился от непонятного счастья и пускал солнечных зайчиков в темные пыльные углы филиала.
Не поднимая глаз, Оксана рванула к себе новую пачку счетов. «Когда же это закончится!» - в отчаянии подумала она.
- Никогда. – прозвучал ответ.
Она вскинула голову и – застыла. За стеклом стоял автор стихотворения.
- Никогда. – повторил он.
- Почему? – прошептала в отчаянии Оксана.
Перевернув серый бланк, незнакомец что-то написал на нем и протянул Оксане. Это напомнило об обязанностях. Привычно отстучав положенное на компьютере, она запихнула счета в принтер, собрала их уже с оттисками об оплате и аккуратной стопочкой подвинула к посетителю. Посмотрев на нее, как показалось Оксане, с жалостью, плательщик исчез. А на его место нахлынули другие: злые, потные и нетерпеливые.
- Девушка…девушка! Что вы так медленно?! – горячился представительный мужчина в черном толстом пальто.
– Давайте, давайте! – рокотала очередь.
- Обе-е-ед! – зычно прогремела Глафира.
Клиенты заволновались, клейкая масса распалась: пессимисты пошли к выходу, оптимисты теснее сомкнули ряды и двинулись к стойкам. Отключив мысли и чувства, Оксана работала как автомат, лишь иногда оглядываясь на часы. Последний посетитель зацепился за какой-то глупый цветастый каталог, потянулся к лотерее, раздумал и пропал из виду. Задраив дверь, Глафира щелкнула чайником и воззрилась на Оксану.
- Н-ну?! Что стряслось-то?
Оксана медленно притянула к себе серый тонкий листик. Перевернула. За спиной тяжело дышала Глафира, от нее исходили плотные жаркие волны любопытства и чего-то еще, непонятного, трудно уловимого…
«Никогда не застыть в круговерти.
Никогда не уйти из нее.
Никогда не проснуться от смерти,
Никогда не забыться без снов.
Напиши эпитафию в сердце
И закрой навсегда эту дверь.
Если веришь – то станешь бессмертной.
А не веришь – ну что ж, и не верь».
- Да-а-а-а… - протянула Глафира. Такое стихотворение было выше ее понимания. Она тихонько положила тяжелую мясистую ладонь на плечо Оксане, затем, кашлянув, отошла, налила чаю, пододвинула ей дымящуюся чашку. Оксана скомкала бумажку, швырнула ее в корзину и закусила губу.
- Все же он пришел… - нашла чем утешить Глафира. – Значит, еще заглянет, и не раз.
- Не в этом дело. – Оксана зябко поежилась, поглядела на сияющий фикус. – Мне страшно почему-то.
- Поэты все немного…того. – Глафира хищно укусила бутерброд. – Как бы он за рулем в столб не втрескался. – глубокомысленно добавила она меж двух ложек салата.
- А этого, похоронного, что-то не видно. – Оксана встряхнула головой, словно стремилась выбросить прочь и парня-поэта, и собственные непонятные страхи.
- Умгу….- Глафира втянула в себя порцию чая, неожиданно хрюкнула и закашлялась. – завтра придет, куда денется.
Но первым, кого солнце облило тонкой золотистой кисеей на входе, был именно Куприян Сохатый…
…. Он проснулся и привычно сел на кровати. Вспомнил о документах, о Сберкассе. День был набит делами до отвала. Надо торопиться, но это-то и придавало особую притягательность лежанке, трепетно хранившей все изгибы его костлявого тела и запахи, крепкие, устоявшиеся в жирных складках давно не стираного белья. Куприян опустил ступни на истертый линолеумный пол, с кряхтеньем встал и пошаркал в спальню. Он вдруг припомнил вчерашний вечер, наваристый суп, после которого так хорошо спалось, и подумал: а ну как ему это привиделось?
Толкнув дверь в спальню, он ожидал увидеть что угодно, только не жену, живую, в ромашковом халатике, цветную и румяную. Прислонившись к косяку, Куприян запустил пятерню в волосы и силой дернул себя за них. Лида обернулась, улыбнулась, как никогда в жизни: светло, спокойно, с ямочками на упругих щечках. Надо было что-то сказать.
- А, встала наконец-то. – сказал он. – Я есть хочу.
- Иду. – на лице мелькнули возмущение и покорность. Внутренняя светлость погасла. Жена вмиг превратилась в тень, неслышно скользнула на кухню, где загремела кастрюлями. Куприян почесал живот, потянулся и, загребая ступнями, пошел туда же, мечтая о супе. Наевшись, он тяжело поднялся:
- Иду по делам. А ты убрала бы, пылищи вон сколько.
Погуляв часок по двору, Сохатый вернулся домой. В филиал идти не хотелось. Пыль красовалась на привычных местах, тень жены смотрела телевизор.
- Ты что?! – чуть не захлебнулся от злости Куприян. – Т-ты….
- Отстань. При жизни жизни не давал… - отрезала Лида и сделала звук погромче.
Чем бы ее озадачить? Отдыхающая жена всегда раздражала Куприяна: и первая, и вторая, и вот эта. Особенно эта…
- Есть хочу! – грубо и требовательно возгласил он.
Лидина тень шевельнулась, тонко хихикнула и вновь впилась в телевизор.
- Ты не слышишь? – сорвался Куприян на крик.
- Нет, не слышу. – язвительно отвечала жена. – Меня же нет.
- Тогда уходи.- Сохатый захлебнулся от страха при мысли, что супруга будет претендовать на квартиру.
- Я не могу уйти, потому что меня нет. – весело втолковала ему Лида.
- Ну, лежи тихо.
- Не хочу.
- Не хочу? – озадаченно переспросил он. – Это моя квартира.
-Какое мне дело? Ха-ха-ха!
Куприян упал на диван. Тень была непонятной и неуязвимой. Жену обычно ранили его реплики, а тень веселится. Ничем ее не пронять.
- Дура! – гаркнул он во всю силу своих истонченных легких.
- Ха-ха-ха! – заливисто рассмеялась супруга. – Смешно!
- Переключи! – взревел он.
- Отстань. Надоел. – супруга победно щелкнула переключателем и еще прибавила звуку.
- Во-он! – заорал Куприян и ударил жену. Ладонь просвистела в воздухе и, не встретив преграды, хлопнула самого Сохатого по груди. Он встал, ссутулился, вышел, сел на табуретку на кухне. Было ясно, что жена так просто не уйдет. По суду ее не вытуришь: тень все-таки. Внезапно Сохатый со всей ужасающей ясностью осознал, что власть над женой утратил. Полностью и, похоже, навсегда. Уяснив это, он вздрогнул от неведомого прежде ужаса, хотя чего испугался, сказать бы не смог. Однако, собрав силы, прошаркал в спальню. Кровать, где лежало тело, пуста. Даже складок не осталось. И запаха – тоже. Куприян засеменил в зал, где во всю мощь грохотал телевизор.
- Ты…это…надолго? – выдавил он.
Лида обернулась:
- Тебе-то что?
- Ну-у…мало ли. Может, я квартирантов хочу. – с неожиданной злостью выкрикнул он. Голос сломался, получился смешной петушиный фальцет.
- Зови. Веселее будет.
- А как же…. испугаются.
- Тебя? – жена вновь заливисто захохотала. – Дурак!
- Готовить-стирать будешь? – выпалил Куприян.
- Понравился супец? – дерзко поинтересовалась Лида. – Вкусно, а?
- Иди ты… - начал было Сохатый и осекся. Тень потемнела, налилась чернильной угрозой.
- Как же все-таки это? – простонал он.
Лида хмыкнула:
- Твоими молитвами.
- Моими?!
- Кто не погребал? Кто «похоронные» клянчил? Кто запирал меня одну, ни слезы, ни покаяния? – зачастила Лида. – Вот так и случилось.
- Я схожу, сейчас схожу. – тоненько залебезил Куприян и вынырнул в прихожую, набросил пальто прямо на ночные лохмотья, заскочил в ботинки и пулей вылетел из квартиры. Потому не слышал победного Лидиного:
- Не дождетесь!
…- Пропустите, у меня срочное дело! – возопил Куприян, переступая порог, зацепился и упал, шумно ввалился во внутренности филиала, растянулся на полу во весь рост. Глафира и Оксана не торопились помочь. Кряхтя и охая, Сохатый поднялся сам, доковылял до стойки, выложил пачку документов и затрясся:
- Миленькие…пожалуйста, дайте мне мои деньги. Спасите!
Глафира просмотрела документы, недовольно кашлянула:
- Вам же говорили, вот это и это переделать. Вы что – не слышали?
- Дуры-ы-ы-ы! – завыл Куприян, сжал кулаки. – Ничего не смыслите! Я вам покажу!
Пока он выходил, Глафира успела послать вослед убийственный по иронии взгляд. Оксана, вздохнув, погрузилась в собственные мысли.
- Нет, каков – а? – наслаждалась Глафира. – Дай ему, подай ему!!! Подавальщиц нашел. Здесь, между прочим, касса, а не паперть! – крикнула она вдогонку, пожалев о том, что Сохатый далеко и не услышит ее слов.
Куприян услышал. Он стоял у порога, в потоках солнечного тепла, и тер поясницу. Мысль о деньгах сверлила его, не давала покоя, как и воспоминание о смеющейся мертвой жене, распоряжающейся в его квартире как в своей собственной. Идти домой не хотелось. В памяти вынырнуло слово «паперть». Поколебавшись, Куприян вдруг решительным шагом двинулся к Печерской Лавре. «Здесь недалеко, здесь недалеко» - пела его душа. ..
.... глупую песенку о любви. Оксана прикипела к стеклу стойки: парень-поэт вновь нарисовался в зале. Пусто. Солнечные зайчики – и те ускакали. Фикус потемнел, налился соками. Никого. Глафира, понимающе ухмыльнувшись, нырнула в заднюю дверь. Поэт несмело, шатаясь, подошел к столу и навалился на него. Это было явно не то, чего ожидала Оксана. Песенка взвизгнула и рассыпалась на осколки, увлекая за собой оксанину душу.
- Вы чего? – хрипло выкрикнула она. Получилось грубо, как у базарной торговки на углу.
Посетитель шумно вздохнул, поднялся и зигзагами подошел к Оксане. Протянул счет за квартиру. Вспыхнул монитор компьютера, шелкнули клавиши, застрекотал принтер. Выдавая квитанцию, Оксана старалась на него не смотреть, и особенно не заглядывать в имя-отчество-фамилию, указанные в счете. А они, как нарочно, лезли в глаза своим жирным курсивом. Схватив листик, парень постоял с минуту, пристально глядя сквозь стекло на Оксану, затем опять вздохнул и растворился, оставив мятый комочек серой бумаги.
Она набросилась на мягкий шарик как на ядовитую дичь. Дрожа, развернула.
«Расцвети. Лепестком подожги мою душу.
Одари ароматом невиданный дней.
Утонув в океане и спасшись на суше,
Не нашел я загадки сложнее твоей.
Ты не фикус, а фокус. Тень сложного мира,
Где в стоячих канавах извечно пылает вода.
Навсегда запрети говорить мне про это,
Или только лишь мне разреши – навсегда».
- Влюбился. – как гвоздь вдолбила Глафира, неслышно застывшая за оксаниной спиной. – Придет – поговори с...как его зовут-то?
- Константин. – просипела Оксана. Скомкав листок, швырнула его фикусу. Тот качнул листом, словно привык получать объяснения в любви.
- Хотя...- Глафира проглотила бутерброд и обмахнула рот салфеткой, - такие малохольные в семейной жизни опасны. Ладно, не сори в цветок. Скоро открываться надо...Гляди, дождик собирается.
Печерская Лавра производила впечатление: древность струилась между храмов, золотила купола даже в хмурую погоду. Куприян не заметил ни странной игры золотисных бликов на сером пыльном асфальте, ни белесой красы вытянутых ввысь колоколен храмов, ни спокойной монументальности белой стены, - он сразу углядел кучку оборванцев с пластиковыми стаканами в хищно вытянутых руках, и решительно шагнул к ним. Поискав вокруг, шагнул к блидзкой урне, выудил мятый стаканчик, расправил. Местные нищие переглянулись. Куприян обхватил стаканчик обеими руками, вспомнил о сберакссовских злоключениях и заныл:
- Помогите....на погребение. Подайте на любимую жену, не на что ее предать земле, грех ведь.
Редкие прохожие оглянулись. Нищие насторожились, один, покрепче, вальяжно подошел к Куприяну и поинтересовался:
- Жить надоело?
Сохатый машинально выпалил: «Да!» Детина неприятно ухмыльнулся:
- Это поправимо. Могу помочь. И зароем бесплатно.
- В гробу? – перед внутренним взором Куприяна мелькнул лакированный гроб. Кисти по углам мягко прошлись по душе.
Детина напрягся, сжал руку в кулак:
- На тебя и кулек жалко.
Куприян покосился на кулак и быстро пошел прочь. Миновал ненавистный филиал, мысленно выругался в адрес двух плотных силуэтов за толстыми решетками. Путь до подъезда заняли раздумья, куда пойти на паперть. Войдя в квартиру, Куприян остановился у зеркала, ухмыльнулся чему-то и шагнул в зал. Серебристой рыбкой мелькнула светлая мысль – и скрылась в мутных водах подсознания. Резкий свет резанул по глазам. Одновременно на Куприяна обрушился непривычный шум. Решившись открыть глаза, он охнул: старый круглый стол, помещавшийся в углу, красовался в центре комнаты! Накрытый новенькой хрустящей скатертью! Подрагивающий от удовольствия, ибо на нем стояли откупоренные бутылки и доверху наполненные тарелки, а вокруг всего великолепия, сроду невиданного в Куприяновой квартире, теснились люди. Они пили, ели, громко говорили, смеялись. Некоторые пытались танцевать. Трещали бенгальские огни. Все происходящее так не вязалось с обстановкой и укладом квартиры, что Сохатый подумал, будто спит. Тряхнул головой. Перхоть разлетелась беззвучным облачком и опала на черные плечи. Один из гостей, чернокудрый красавец в сером с отливом тонком свитере крикнул:
- Лидик, ты дверь не закрыла? Бомж какой-то зашел.
Из пестрой плотной толпы вынырнула жена. Если бы незнакомец не назвал ее по имени, Куприян ни за что бы не узнал в этой цветущей женщине в зеленом длинном платье свою третью половину. Отдав бокал серебристому незнакомцу, Лида шагнула к Сохатому. Улыбнулась. Пахнуло холодом, как из погреба. Куприян невольно отступил к двери, прислонился к косяку.
- Это мой муж. – равнодушно проговорила Лида. – Бывший.
- П-почему «бывший»? – у Сохатого пересохло во рту. Мучительно захотелось водки. Сухо стукнули каблучки: между ним и Лидой расстояние сократилось еще на шаг. – Что здесь происходит?
- Ничего. – равнодушно откликнулась Лилия.
- Как?! – страх сменился возмущением. – Это что за….за, – он замялся, подыскивая слова, - разгуляй? Прочь идите.
- Пойдем. – улыбнулся серебристый незнакомец во всю ширь и помахал бокалом с шампанским. – Допьем только.
- Нет, останьтесь. – жена остановилась. – Я так хочу.
- Ты?! – ссора обретала привычные контуры и Сохатый осмелел. – Да кто ты такая?
- Никто. – Лидия снова шагнула к нему. – Ты прав.
- В-о-т. – удовлетворенно протянул Куприян. Осознание того, что покорил и тень жены, приятной бархатцей прошлось про душе.
- Я же умерла. – пронзительно выкрикнула Лидия. Цокнули каблучки. Сухо. Как выстрел. Еще, еще….Сохатому вновь стало страшно. Он попятился. В спину слепо толкнулась бугристая (так и не отштукатурил….денег много….тебе что лежать на стене….денег некуда девать) стена. – Я же умерла. – повторила жена глухим шепотом. – Меня нет. И тебя тоже – нет.
Куприян никогда не видел так близко ее глаз. Золотисто-карие, с бешеными огоньками в туманной влажной глубине. Хотелось просочиться в коридор, нырнуть в кисловатый полумрак спальни и затихнуть. Нарастало и раздражение.
- Милицию вызову. – выкрикнул фальцетом Куприян.
Свет резко погас и поглотил всех. Остались только оранжевый отсвет фонаря с черным косым крестом на шершавом полу, отвисшая пыльная паутина тюля в углу и угловатое продавленное кресло. В него и рухнул Сохатый.
- Вот и все. – услышал он тихий печальный голос жены. – Тебе не стыдно?
- Почему это мне должно быть стыдно? – удивился Куприян. – Ты натащила всякой швали в дом, не я. – помолчав, ехидно добавил, - И дом, кстати, не твой…. А еда-то куда делась? – вспомнил он о с обеда мучившем голоде. – Где деньги взяла, а? Никакой пользы от тебя. Ла-а-дно, немного отдохну и пойду чаю заварю.
- Из пакетика трехнедельной давности? – послышался мягкий голос из тьмы.
Куприян содрогнулся. В оранжевом квадрате показался серебристый незнакомец, вновь помахал бокалом, на сей раз пустым.
- Он – зачем? – грозно вопросил Сохатый. – Пусть уходит.
- Не уйду. – ухмыльнулся серебристый.
Куприян потянулся и включил свет. «Видения от голода». – успокоил себя он, зажмурился, а когда открыл глаза – содрогнулся. Ни жена в зеленом платье, ни серебристый незнакомец никуда не делись. Они сидели вместе на диванчике, и Лидия плакала, неловко ловя пальцами мелкие слезинки. Перехватив дикий взгляд Сохатого, серебристый сжал Лидину ладонь в своей и как-то недобро насупился. Куприян, шатаясь, встал и побрел в коридор. Ему никто не мешал. Ввалившись в спальню, Сохатый упал на кровать и затих. Ни снов, ни видений.
Но проснулся он задолго до утра. За окном серело: блеклый свет боролся с уставшим мраком. Надрывно кричали кошки. Сохатому впервые в жизни захотелось присоединиться к ним и всласть повыть на предрассветный комковатый туман, потому что встать он не мог: на ногах умостилась жена в ромашковом халатике. Хоть была невесомой (тень все-таки), Куприян не мог и пальцем пошевелить. Даже остатки волос – и те застыли.
- Как ты мне надоела. – проговорил он с ненавистью. – Вот сегодня добуду денег и похороню тебя.
- Похорони. – кивнула она. – До смерти надоела твоя рожа.
- Отстань от меня!
- Не хочу.
- Что?! – Куприян рванулся сесть, но смог только застонать от бессилия.
- Нравится? – Лидия встала и испарилась. Сохатый полежал немного, осторожно сел, нырнул в драные тапки и, оглянувшись, прошаркал на кухню. Жена и серебряный незнакомец были там: пили чай. Посреди стола потел белый в золотистых маках заварник, чашки тонкого фарфора бледнели в ожидании ароматного напитка. Сушки толпились в корзинке, мед истекал из сот теплыми слезами. На углу пристроилась темно-красная колбаска. Серебряный невозмутимо намазывал маслом внушительных размеров лапоть хлеба. Лидия глядела на него и счастливо улыбалась. От этого обветшалая кухня обрела уютный вид: даже морщинистые пятна на потолке и стенах (от старости…от грибка?) побледнели и подсохли. Сохатый поморщился, прошел к плите, заварил кипяток и, стараясь не обращать внимания на жену и серебряного, достал щербатый стакан. Пришла очередь пакетика. Но сколько его ни искал Куприян, пакетик не находился. Сохатый круто развернулся к паре за столом. Ненависть полыхнула в мозгу.
- Где?! – крикнул он.
- Что? – поднял брови серебристый.
- Ты знаешь – что. – тоном следователя ОГПУ пригвоздил врага к стене Куприян.
Сребристый пожал плечами. Лидия придвинулась к нему поближе, зло хохотнула:
- Он пакетик ищет. Ну, тот, который месяц заваривает.
- А-а-а….Может, этот? – Серебряный красивым жестом указал на рыжеватый комок на углу раковины. Сохатый передернул плечами, смахнул комок в мусорное ведро и пошел прочь. У двери обернулся:
- Недолго вам так-то.
И, готовясь окончательно исчезнуть в коридорной кишке, чуть не расплылся от радости, перехватив угловым зрением, как посерело лицо жены…
…- Ты серая чего-то, словно бумага на квитанциях. – Глафира весь вечер мужественно напитывалась стихотворениями – отыскала дома хрестоматию и читала, читала, читала….Надо же было помочь сотруднице! Глафира сама не знала, почему так прониклась судьбой Оксаны. Она смирилась с мыслью, что никогда не приедет бритоголовый мачо, а вот представить, как увядает сотрудница, было выше ее сил. А если сероглазый поэт не придет сегодня, Оксана затоскует и…Дальнейшее так явственно представилось Глафире, что она вздрогнула. Решено: если стихоплет бросит девушку (а к тому идет – полагала пессимистка Глафира), она будет писать стихи за него.
Оксана задумчиво протирала фикус от пыли. За окном плыли тяжелые тучи. Улицы опустели: собирался дождь. Даже дома - и те нахохлились.
- Сыро. – ответила она Глафире. Оксана внутренне завидовала Глафириной жизнерадостности. Всегда-то от коллеги исходило потное жизнелюбие, даже когда она грустила, каждая завитушка ее иссеченных волос восставала против угнетения духа. Оксана втайне грустила о будущем: Глафиру обязательно увезет поклонник на скрипящем Джипе, и она, Оксана, останется с фикусом. О поэте Константине думать Оксана боялась: влюбишься – потом придется резать по-живому, - и все же нет-нет да и поглядывала в окно, мысленно критикуя себя за «бабьи грезы».
- Подайте на погребение! – донеслось до нее с улицы. Оксана оторвалась от фикуса. Глафира была на пороге. Догнав ее, Оксана охнула от неожиданности. Прямо под окном согнулся чуть ли не пополам давешний скандальный посетитель, требовавший деньги на похороны жены.
- Милиции вызову! – оценив обстановку, веско сказала Глафира. Куприян кольнул ее глазками, всхлипнул:
- Помогите чем можете. Жена разлагается. Сил нет. Куда же мне, как не здесь?
- Идите, говорю. – напряглась Глафира. – Окса-ан, звони 02! –
Оксана послушно попятилась в филиал. Сохатый опять заголосил: «Помогите!»
- Нет, ты погляди на него! – Глафира уперлась кулаками в крутые бедра. – Идите отсюда.
Сохатый мотнул головой: он никуда идти не собирался, испытывая приятность от досады филиальщиц. Оксана вынырнула из прохладных недр помещения и тихо проговорила:
- Милиция едет.
Куприян инстинктивно смял в руке нечто бесформенное, бывшее когда-то синим беретом. Он мечтал – впервые в жизни мечтал! – принести домой этот берет, отяжелевший от монет и хрустящий от купюр, вывалить на кухонный стол эдакую кучу, заказать жене гроб и наконец-то отправить ее к праотцам. И вот надеждам не суждено было сбыться. Более того, милиция шутить не любит.
Как назло, тишину распорол визг тормозов. Рядом с филиалом лихо развернулся подрагивающий ментовский «бобик», едва не задавив Константина, вновь задумчиво бредущего к сберкассе. Из авто выпрыгнул крепкий детина, мгновенно оценил обстановку, огрел Сохатого дубинкой по спине (допросился!) и улыбнулся во всю ширь:
- Что, девушки, испугались? Ну, сейчас я его в «обезьянник» сдам.
- Нет! – возле Куприяна вырос, как из-под асфальта, Константин. – Оставьте его! Я....он болен. Я отведу его домой. Он не хотел ничего плохого...- аргументы иссякли, поэт беспомощно оглянулся и зацепился за Оксану. Она, коротко вздохнув, устало сказала:
- Мужчина недавно приходил за компенсацией. У него действительно погибла жена. Наверное, тяжело переживает.
Детина погасил улыбку, потер подбородок:
- Зачем вызывали?
- Я вызвала. – Глафира оттеснила Оксану на второй план, перехватила настороженный
«пивной» взгляд детины-милиционера. – Непорядок.
В пивных глазах мента мелькнуло нечто, отдаленно похожее на восхищение. Он даже крякнул, хмыкнул. Не часто, согласитесь, красивые женщины умудряются изъясняться такими понятными милиционерам словами. Детина неожиданно козырнул – Глафира отшатнулась.
- Сержант Макеев! – гаркнул он. – Будут проблемы – звоните.
Глафира молчала. Ее глаза набухали слезами. Причину Макеев установить не мог, лишь сообразил, что пора удаляться. Сел в «бобик». И уехал. Глафира вздохнула, обернулась и устало проговорила Куприяну:
- Идите – выдам вам компенсацию. Только оставьте нас в покое.
- Спасибо. – поблагодарил Константин Оксану. – Вы даже не знаете, что сделали.
- Не стоит. – она передернула плечами. – Пойду я. – помолчав, добавила, обращаясь к Сохатому, - вы больше здесь не стойте. Тут вам никто ничего не даст.
Куприян, ошарашенный чудесным спасением от неминуемого «обезьянника», натянул ворсистый ком берета на ноздреватую лысину. Константин подошел к нему:
- Сколько вам нужно денег?
Сохатый онемел. Поэт шелестнул купюрами, они разлетелись цветными бабочками, завихрились вокруг Куприяна и мягко осели на его ветхие плечи. Сохатый дернулся, принялся лихорадочно собирать с себя деньги и запихивать их в карман. Тут выяснилось, что ни одного целого кармана в его одежде нет, деньги проскальзывали в щели и хрустели за подкладкой. В довершение всего на улицу вновь вышла Глафира, и у нее в руке тоже были деньги, полускрытые какими-то квитанциями.
- Я смотрю, вы заходить не собираетесь. – она фыркнула, открыто демонстрируя неприязнь. – Вот, распишитесь.
Куприян черкнул по тонкой бумаге, схватил деньги, совсем новые, пахнущие краской и – приятно – материальным благополучием, для Сохатого неотделимым от свежезаваренного чая. (Где же было ему знать, что Глафира заварила чай!). Вспомнил о мете- берете с монетками – стащил его с головы, завернул в него деньги и молча побрел домой. Как-никак, своего Сохатый добился: сегодня жена покинет его обиталище. Он зашагал быстро, полный своими мыслями, поэтому не услышал тяжелых шагов за спиной.
- Эй, постойте!
Сохатый огляделся: за ним, тяжело дыша, спешил Константин. Ах, да, он же давал деньги! И теперь – вернуть хочет. Мысль о расставании с купюрами резанула Куприяна ножом в сердце. Поэт поравнялся с ним:
- Вы...вы меня не узнали?
- Нет. – Куприян отвернулся.
- Константин! – окликнула его Оксана и мелкими шажками быстро добралась до Сохатого. – Оставьте его. Пусть уйдет.
Поэт вздохнул, нахмурился.
- Денег я не отдам. – нарушил паузу Куприян. – Позже.
- Не надо. – горько ухмыльнулся Константин. – Вы меня не узнали...
- Мм-м-м...может, где-то и встречались. – неопределенно промычал Сохатый и резко шагнул сторону. Тень арки поглотила его. А поэт присел у фонарного столба и – заплакал. Слезы капали на асфальт, расплющивались нелепыми кругляшами. Оксана вдруг почувствовала себя уродливой идиоткой. Что она делает здесь? Почему побежала за незнакомым, в сущности, человеком? Тихо отступала она в серую полутень от старого дуба, отвоевавшего себе квадрат земли в асфальте. Константин тонко всхлипывал. Сохатый ушел.
- Вот и закончилась история. – сказала Оксана нарочито громко, войдя в филиал. Фикус качнул лоснящимся листом - соскучился без нее. Глафира пила чай: пока воевали с Сохатым, наступило время обеда.
- Таки выморочил деньги. Вот жучила! – прокомментировала она утренние события и припала к дымящейся чашке. – Забыла сказать, чтобы справку принес. А, ладно, разберемся...Ты-то чего загрустила?
Оксана молча прошла к своему рабочему месту. Деревянный каземат: стул, загородка, стекло. Серые листочки с тонкими буквами – стихи. Скользнув по ним странным взглядом, Оксана одним махом сорвала их и, скомкав, швырнула в дальнюю корзину. Попала. Фикус вновь покачнулся. На миг Оксане показалось – вот сейчас выпрыгнет из горшка и пойдет на свежий воздух, а через год воротится эдаким налитым соком детиной, вроде сержанта Макеенко.
Что-то щелкнуло внутри. Оксана схватила серую квитанцию, перевернула. Линейки бланка чуть проступали, как тощие вены. Макнув перо в чернила, киснувшие в углу стола с незапамятных времен, Оксана принялась писать, от нетерпения прорывая бумагу. Чернила упрямо брызгали, пятнали изнанку бланка. Когда Константин зашел в филиал, она выложила на стойку исцарапанный, в дырах, как от пуль, квадратик тонкой бумаги.
«
Поэт прочитал. Шмыгнул носом. Оставил свой листик. Посмотрел на Оксану:
- Он – мой отец.
И вышел.
Оксана прислонилась к стене. Глафира энергично вышла в зал, забрала константинов листик, искоса посмотрев на напарницу, прочитала:
»
Стекло лопнуло и рассыпалось солнечными осколками, заиграло радугой на изломах. Решетка погнулась – в окно въехала фара от Джипа, мигнула и погасла. Послышалась ругань. В дверь ввалился бритоголовый двухметровый детина в джинсе с головы до ног. Справа куртка топорщилась от кобуры. Помахивая ключами от авто, он воззрился на Глафиру и Оксану неожиданно веселыми голубыми глазами (под цвет джинсы):
- Это....я заплачу.
- Да уж! – ухмыльнулась Глафира. – Убытков нам наделали.
- Ничё. Главное – все живы. – неуклюже пошутил джинсовый детина. – Витёк. – представился он.
Глафира закусила губу. И вдруг сжала руку в кулак, прицелилась и – стеклянная стена перед ее рабочим местом разлетелась вдрызг. Оксана отошла к фикусу, полыхнула улыбкой:
- Его не надо. Он хороший.
Куприян влетел в квартиру, по-хозяйски толкнул дверь в зал, широким жестом шелестнул купюрами:
- Вот. Вот.
Жена и серебряный переглянулись.
- Готовься. – победно протрубил он Лидии. – Завтра и это...погребем.
- Хорошо. – кивнула жена. – Тебя.
- Как?!
- Я стала живой. – она помолчала. – Знаешь, даже благодарна тебе. Ты мне помог понять одну вещь, очень важную, как оказалось. Теперь я буду жить. Долго-долго. И счастливо-счастливо. – она посмотрела на серебряного. – Мы уходим. Живи с миром.
Серебряный улыбнулся:
- Прощай, что ли.
Не дождавшись ответа, он подхватил Лиду под руку и они исчезли.
Комната опустела. Сохатый посмотрел на стулья, еще минуту назад не пустые. Перевел взгляд на деньги. Взглянул на потолок.
- На погребение....Другого случая не будет.....
В полдень Константин, долго колотивший кулаками в дверь куприяновой квартиры, вернулся с участковым. Сохатый лежал на полу в зале. Он уже застыл. Вокруг валялись купюры. Мертвый Сохатый улыбался – впервые. Хитро так, с прищуром. Константин рванулся к нему, схватил за воротник, принялся трясти:
- Отец! Отец! Очнись!
Комнату заволокло туманом. Из него соткались Лидия и Серебряный. Константин испуганно застыл. Сохатый вздрогнул, открыл глаза. Лидия скрылась в тумане, а он увидел Константина.
- За долгом пришел? – ядовито прохрипел Куприян. – И тут достал.
- Нет же...отец. – поэт закусил губу. – Ты живи, хорошо? Только живи.
- Эх-ма. – Сохатый шумно выдохнул. – Жить....Жить...- он нахмурился. – А на что?
- Не волнуйся, будет на что. – зачастил Константин.
-До-о-орого. – подозрительно протянул Куприян. - Больше ведь на погребение не дадут.
Туман рассеялся. Сохатый обмяк и повалился на пол. Константин, помедлив, встал, подошел к окну и смотрел на то, как с березы сыплются прозрачные чешуйки, пока его не тронул за плечо участковый Макеенко.
- «Скорая…» была. Уехала. – сочувственно заговорил он. – Ежели это ваш отец, то он мертв.
Константин вздрогнул, провел пальцем по толстому слою пыли на стекле и вышел прочь.
****
В Ялте на набережной в тот день было пусто: курортники прятались от жары. Торговцы, плавившиеся по долгу службы, с ненавистью глядели на девицу в розовом парео и широкополой шляпе, томно прохаживающуюся по самому солнцепеку. Каменные плиты бликовали резкими белыми отсветами, и только присмотревшись, можно было увидеть и тонкого молодого человека, любующегося девицей. Вот он не выдержал, подошел к ней, обнял.
- Вот развратник! – громыхнуло над ними. Высокая дородная женщина, кутаясь в льняной паланкин, улыбалась, морща облупленный нос. Красные пятна на лице, там, где не было очков, выдавали ее ожоги.
- Глафира! – крикнул молодой человек.
- Я!!!
- Глафира... – тихо откликнулась Оксана (то была она). – Глафира....А...а где?
- Витёк? – Глафира обняла Константина и Оксану. – Да вон он, топчется около мороженого. Сейчас подойдет. Эй, давай сюда! Ну?
Четверка уединилась в безлюдном в этот час кафе под легким полосатым тентом. Они были так увлечены друг другом, что не заметили – из синеватой тени за ними пристально и чуточку грустно наблюдала красивая женщина в зеленом сарафане из легчайшей ткани с золотистым отблеском. Ее приобнял за плечи черноволосый красавец в серебристой тенниске.
- Хорошо быть живым. – проговорила она.
- Ты же жива, Лидок. – серебристый сжал ее руку. – Чего грустить?
- Ты прав. – в ее тоне сквозили слезы. – Ты прав.
- Мы не должны плакать – его голос загустел, как жара. – Мы должны жить. Просто жить. – помолчав, добавил, - Зря умирали, что ли?
Крест над могилой Сохнутого был из сырой ивы. Весной он дал побеги. Константин втайне от Оксаны наведывался к отцу. Он все пытался понять, почему Куприян остался в могиле – и не мог.
Как-то он проходил мимо филиала Сберкассы. Заглянул внутрь. За толстыми решетками, за стеклянными стойками томились две бесцветные девушки. Фикус пожелтел, пятна тлена покрыли некогда зеленые листья. Константин не утерпел – купил фикус и унес домой. Когда уходил, услышал:
- А…а на похороны?
«Показалось». – решил Константин и шагнул на свет.
Квартира Сохнутого преобразилась: евроремонт, перепланировка, арки и эркеры. Хозяева довольны.
Но иногда, сырыми туманными ночами, они слышат шаркающие шаги в коридоре, жалобные стоны – на кухне, а если отваживаются выйти поглядеть, что там, - замечают серую бесформенную тень, горько оплакивающую утрату пакетика чая, который прослужил целый месяц – и как новый.