Глава 21. КТО ГЕНИЙ ЧИСТОЙ КРАСОТЫ?!..
Зеленая вспышка на миг ослепила путешественников. Когда же зрение восстановилось, они увидели под собой сверкающую гладь озера, окружённую живописными холмами.
– Давай к лесочку рули, Федяй! На опушке приземлись.
Слава Богу, в столь ранний час не оказалось свидетелей этакого чуда: на поляну с небес опускается безлошадная коляска с торчащими оглоблями и плавно прячется под густой кроной ближайшего дуба. Это событие потом пересказывалось бы в веках как второе пришествие!
Убедившись, что ценителей самогона в виде крестьян с чуткими носами поблизости не оказалось, Монька с Федей, наряженные во фраки с развевающимися фалдами и белоснежными манишками с галстуком бабочкой, вылезли наружу и сели в густую траву завтракать.
– Доставай перепелов, сыру и «бургунского», Мончик! Да не забудь круасанов с марципанами!
– Ох, и втянулись мы с тобой, Федечка, в деликатесы проклятого прошлого, трудно будет отвыкать на родине!
После благородного напитка под роскошную закуску, потянуло в дрёму. Развеселое щебетание местной пернатой живности только способствовало благостному умиротворению, то есть, полному расслабону, говоря сегодняшними изысками когда-то «великого и могучего». Это состояние вскоре было прервано девичьими визгами и хохотом. Приподнявшись из травы, они увидели кучерявого парня в красной подпояске, играющего в весёлые догонялки с дворовыми поселянками.
– Вау! Да никак это «Наше всё» по лугу баб гоняет! И я бы от такой ссылки не отказался!
На сей раз охота закончилась ничем, девки оказались проворнее, удирая с задранными подолами. Федяй, сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул, а горе-догоняльщик оглянулся и повёл носом в их сторону.
– Не может быть! Александр Сергеевич, вот удача! Какими судьбами? – разыграл притворную сцену удивления Моня подходившему поэту, – А мы вот, проездом в Псков, сели отдохнуть, разморило, и, представьте, – лошадь увели!
– Какое варварство, господа, как такое возможно, вроде цыган в нашей округе испокон веку не водилось! – запричитал Пушкин, – что за времена настали, се тэрибль!
– То-ли ещё будет, – загадочно произнёс Федя, представляясь:
– Фёдор, отставной поручик гренадерской лейб-гвардии мотострелковой дивизии!
– А я, позвольте представиться, Моисей, инженер-испытатель при этой дивизии! – гордо выпалил Монька, пожимая крепкую пушкинскую руку.
– Ну, а я, как вы уже признали, печальный обитатель родового поместья. Глядя на ваши фраки, господа, поражаюсь, как же мода скакнула вперёд! Я тут безнадёжно отстал!
– Но, милости прошу, господа, в моё Михайловское, безмерно рад знакомству, ибо я тут уже второй год маюсь от скуки, друзья навещают редко, вот и резвюсь для вдохновения, что ещё прикажете делать?!
– Да этого «вдохновения» у вас тут предостаточно в деревеньке? – выдвинул робкое предположение Моня, – мы с поручиком только что наблюдали трёх!
– Эти что-то больно резвые на сегодня попались, не догнал. Да, признаться, вчера до пол-ночи засиделся с нянькой. О, я вас познакомлю, душевная старушенция, неисчерпаемая кладезь фольклёрных россказней!
– А не выпить-ли нам, Александр Сергеич, за знакомство, за историческую встречу, да на таком ещё плэнере?! – бравурно предложил Федя, – «бургундию», к сожалению, прикончили, да и что с неё толку, дамская хрень одним словом! Извольте пригубить нашего, гренадёрского вискаря!
Монька сходил в кабину за жбанчиком и «Светило русской поэзии» от души пригубило… Приняв стакан, он повалился в траву с идиотско-счастливым выражением на лице.
– Да, не привыкла наша аристократия к настоящим напиткам, – проворчал Федька, – тащи его теперь на горбу в дом, объясняйся потом с Родионовной – где её соколик соизволил нажраться в такую рань!
С трудом затолкали обмякшего Александра Сергеевича в салон «запора», прижав головой к благоухающему бидону. Федька для виду взялся за оглобли вместо лошади, изображая дьявольский перегруз. Монька включил систему и карета заскользила над луговой травой, над непроходимыми лужами и буераками дороги, ведущей к тому же в гору, где на вершине белела колоннами и широкой террасой Михайловская усадьба.
Наш гений уже начал приходить в себя, когда Федька с Монькой, подхватив его под руки, легко втащили что-то гнусавившего поэта в гостиную.
Тут вбежала юркая старушка и стала охать и причитать над своим Сашенькой, возлежащим на диване с довольной улыбкой. Наш герой слегка приподнялся и, взмахнув небрежно рукой, изрёк экспромт:
– Поникла юная заря,
Неравна битва роковая,
Глава повержена хмельная
От гренадера вискаря!..
– Нянька, подай чем-нибудь записать, а то забуду! Потом вставлю в «Годунова».
– Мозги себе вставь, шельмец! И как тя угораздило нализацця? Перед дворней срамотищща! Скажи спасибо господам, што притащщили тя, ирода, домой! Сиди смирна, ща сапоги стащщу! Наказанье моё, то девки, то пьянки, а то и то и другое разом! Да за што мне ента заморока на старости лет, о Госсподи!
– Господа гренадёры! Не слушайте её, она много чего болтает и не всегда по делу. Арина, подавай обед! Сегодня на троих, да достань из погреба бутылку «мадеры», эта будет не такой забористой, как ваша, господа, уж не взыщите!
Обед прошёл на славу! Хороша была окрошка с тёплым деревенским хлебом, горьковатую «мадеру» закусывали душистой буженинкой с греческими маслинами, потом подали фазанью поджарочку со спаржей, а на десерт брусничный пирог. Пушкин окончательно оправился, повеселел и начал каламбурить:
– Гренадёры, гренадёры!
Ярки шлемы краснопёры,
Через реки без затей
Переносят лошадей!
– Между прочим, Сергеич! Это я тебя в горку втащил вместе с повозкой заместо лошади, которую у нас ваши раздолбаи умыкнуть изволили, а ты ещё ёрничаешь! Нет бы спасибо сказать!
– О, Федор! Миль пардон, се бон, трэбьен! Просто у меня сегодня чудное настроение, у меня новые друзья, есть с кем живым словом перемолвиться, а не слушать денно и нощно эту старую перечницу Арину!
– Я всё слышу! – донёсся из-за перегородки нянькин скрипучий голосок. – Получишь у меня ещщо «мадеры», накося-выкуси, баламут!
– А не пойти-ли нам на террасу, господа? Велю туда подать самовар. Право, господа, оставайтесь у меня, ну хоть на пару деньков? Вряд-ли уважаемый Федор согласится тащить вашу карету до Пскова. Подыщем вам лошадку, эко дело, я распоряжусь.
– А как у вас тут с развлеченьями, женским обществом? – поинтересовался Моня, – ну, кроме тех забегов, что мы сегодня с поручиком изволили наблюдать на лугу?
– О! Ну как же, как же! Поблизости, в трёх верстах Тригорское, где обитает замечательное семейство Осиповой-Вульф. Там и сама Прасковья Александровна, хозяйка – хоть и второй молодости, но шарман, шармаан! А дочери Анна, младшая Зизи, сэ манифик, чертенёнок! А племянницы, кузины, полный цветник, господа! Можем завтра же и наведаться, они будут в восторге, уверяю вас!
– А я ещё краем уха слышал об Анне Керн? Говорят, «гений чистой красоты»? – решил потрясть компанию школьной эрудицией Моня.
– Госсподи твоя воля! Неужели слава об этой красотке распространилась так далеко?! Ох, затворница, ох и прыткая газель, а я ещё ей где-то в черновиках начал сочинять…
«В томленьях грусти безнадежной
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне …что-то, голос нежный,
И снились милые черты»...
– А ведь и вставил бы ваши изумительные слова, благодарю, дорогой Моня, вы прекрасно выразились: … «Гений чистой красоты»! Представляю себе этого гения, если о ней на всех станциях по трассе легенды слагают?! Порву этот стих к чертям сегодня же!!..
Тут Федяй сердито показал Моньке из под стола увесистый гренадёрский кулак!