Глава вторая
- Наташа, просыпайтесь! Ну, просыпайтесь же!
Я не сразу поняла, кто это кричит мне в ухо и треплет за плечо, вторгаясь в мои прекрасные сны. А они наверняка были прекрасными, так как, несмотря на то, что уже проснулась, все еще ощущала растекающееся по телу приятное тепло. Нехотя открыв глаза, я увидела над собой взволнованную Надю.
- Уже без двадцати шесть! А в шесть хозяйка ждет вас у себя в кабинете!
Вернувшись с прогулки, я почувствовала усталость и прямо в одежде прилегла на кровать. Хотела лишь немного передохнуть и не заметила, как уснула.
- А что будет, если я опоздаю? – лениво осведомилась я, не желая подниматься.
- Лучше этого не делать, - буркнула Надя.
- И все же? – не отставала я.
- Хозяйка будет недовольна.
У меня чуть не сорвалось с языка саркастическое замечание, но я сдержалась. За спиной работодательницы (даже в мыслях я не хотела называть ее хозяйкой) судачить о ней с прислугой было бы, по крайней мере, некорректно. Заверив, что через десять минут буду готова, я поднялась. Надя обещала подождать внизу. Я хотела сказать, что и сама доберусь, но опять сдержалась. Кто я такая, чтобы устанавливать здесь свои порядки? Возможно, тут не принято входить к Ее Величеству без доклада. Я быстро умылась, надела легкие светлые брюки и сиреневую рубашечку. Кроссовки сменила на босоножки на сплошной подошве. Слегка подкрасив ресницы и нанеся блеск на губы, подушила запястья туалетной водой с легким травянистым запахом. На все сборы у меня ушло не больше семи минут.
- Как быстро вы преобразились! – восхищенно отметила Надя и тут же торопливо засеменила к новому дому.
Я не понимала эту ее торопливость и глубоко спрятанный, но все же заметный страх. Ей-то чего волноваться? Если кому и выразят неудовольствие по поводу опоздания, так это мне. Но Надя постоянно и даже несколько подобострастно называет Ксению Николаевну хозяйкой, будто специально подчеркивая свое подчиненное и зависимое положение. Неужели у них тут отношения типа: барин – холоп, господин – раб? Куда я попала?
Мы пришли вовремя и, поднявшись по широким ступеням, остановились возле входной двери. Она, как и все прочее здесь, была достойна внимания и восхищения. Достав из кармана ключ, Надя ее открыла. Стало понятно, зачем мне понадобился сопровождающий. Доверить мне ключ не могли, а Ксения Николаевна, видимо, считает ниже своего достоинства лично встречать гостя. Внутри дом был столь же прекрасен, как и снаружи. Чтобы добраться до лестницы, расположенной в противоположной стороне здания, мы прошли через несколько помещений. Они были наполнены воздухом и светом и обставлены с небрежной элегантностью. Мебель, как мне показалось, была антикварной, но не тяжеловесной, как в доме генерала, а легкой и изящной. Большой интерес вызывали висевшие на стенах картины, но у меня не было возможности их рассмотреть. Надя развила такую скорость, что я едва за ней поспевала. Как я подозревала, подняться на второй этаж, где располагался кабинет владелицы этой роскоши, можно было и другим путем, минуя парадные покои. Похоже, на меня хотели произвести впечатление, а, может, и подавить этим великолепием.
Вряд ли я чувствовала себя подавленной, но впечатлений было в избытке, поэтому, когда после короткого представления я оказалась в кабинете Ксении Николаевны, прямо с порога выпалила:
- Ваш дом просто восхитителен!
Тут мой взгляд, минуя хозяйку кабинета и окружающую обстановку, уперся в небольшое яркое пятно на стене. Раскидистое дерево на берегу пруда, высокая трава и хрупкая фигурка мальчика с удочкой. Раздельные мазки чистых цветов… Нет, спутать невозможно!
- Моне…, – выдохнула я, завороженно глядя на картину.
- Вижу, вы разбираетесь в живописи, - услышала я хрипловатый голос Ксении Николаевны и пришла в себя.
- Cкорее, просто интересуюсь, - сдержанно отозвалась я. Мне вовсе не хотелось выглядеть восторженной дурочкой.
Я сконцентрировала взгляд на своей нанимательнице и едва удержалась от очередных восторгов. Тамара Константиновна говорила, что ее тетушка хорошо сохранилась и выглядит моложе своих лет. Это было слишком бледное описание женщины, представшей передо мной. Она не только выглядела лет на пятнадцать-двадцать моложе своего возраста, но была поразительно красива изысканной интеллигентной красотой. С узкого лица в обрамлении светло-русых волос на меня смотрели большие глаза насыщенного голубого цвета, а ведь говорят, что с возрастом голубые глаза выцветают. Все остальное было ничуть не хуже – высокие скулы, тонкий породистый нос, капризно изогнутые губы, хотя они, пожалуй, были несколько тонковаты. Вмешательств пластического хирурга, если таковые имелись, было незаметно. Тонкие неглубокие морщинки возле глаз и рта ничуть не портили общего впечатления.
Закончив осмотр, я извинилась за взрыв эмоций и поздоровалась. Ксения Николаевна поднялась с кресла и, подойдя ко мне, протянула руку.
- Наталья Родионовна, очень приятно познакомиться лично.
- Взаимно, - улыбаясь, ответила я.
Во время ее прохода я успела оценить и стройность ее фигуры, и грацию. Легкое пестрое платье чуть ниже колен продемонстрировало красивые ноги без признаков варикоза, что и вовсе не поддавалось пониманию. Неброские элегантные украшения венчали этот совершенный образ.
Когда с приветствиями было покончено, Ксения Николаевна предложила мне разместиться на стуле с другой стороны ее письменного стола. Я уже успела заметить в углу журнальный столик с двумя уютными креслами и по наивности решила, что наша беседа пройдет именно там. Но хозяйка кабинета (хозяйка КАБИНЕТА, а не МОЯ хозяйка) приготовила другую мизансцену. Нас разделял стол. Мой стул, хотя и удобный, явно уступал в комфорте ее креслу. Что она хотела этим продемонстрировать? В любом ее действии я видела скрытый смысл. Неужели хочет показать наше неравенство? Но ведь это и так очевидно. Или же хочет установить отношения типа барин – холоп? Ведь не зря был задуман торжественный проход через парадные залы. А я ее так разочаровала. Вместо того чтобы впасть в оцепенение и почувствовать свое ничтожество, испытала восторг. Возможно, я ее демонизирую, и на самом деле она ничего такого не планировала, и ее вполне устроят отношения другого типа: босс – подчиненная. С таким раскладом я согласна. Пока ясно одно, она не хочет фамильярности, что продемонстрировала, обратившись ко мне по имени и отчеству. Что ж, хочет сугубо официальных отношений, она их получит. У меня нет желания с ней сюсюкаться.
Наше взаимное разглядывание закончилось, и Ксения Николаевна задумчиво произнесла:
- Тамара не предупредила меня, что вы настолько привлекательны.
- Настолько – это насколько? – вырвалось у меня. Я никак не могу привыкнуть к комплиментам, хотя за последние пару лет слышала их немало. Мне все время видится в этом какой-то подвох или неискренность.
- Настолько – значит ОЧЕНЬ, - резко произнесла Ксения Николаевна, - и не делайте вид, что не знаете о том, какое впечатление производите. – Я не стала ничего объяснять или оправдываться, только пожала плечами, и она продолжила: - Прежде чем мы перейдем к делам, хотела извиниться за то, что целый день держала вас в подвешенном состоянии, просто не было ни минуты свободной.
- О, ничего страшного! – воскликнула я. – Мне скучать не пришлось. Сначала меня вкусно накормили, потом я прогулялась, а, вернувшись, уснула. Надя еле меня разбудила без двадцати шесть.
Мой бодрый ответ ее явно не порадовал. Похоже, она надеялась, что я весь день просидела, как на иголках, ожидая, когда меня пригласят на ковер. Я про себя усмехнулась: 1:0 в мою пользу. Ксения Николаевна тем временем попыталась вонзить в меня очередную шпильку.
- Надеюсь, вы не в обиде, что я поселила вас в старом доме. Конечно, новый дом очень большой, но свободных спален почти нет. Здесь много общих помещений – столовая, гостиные, музыкальный салон, библиотека, у детей и внуков тут постоянные комнаты, так что вы все понимаете…
- Конечно, я не в обиде! Мне очень понравилась ваша комната, а вид оттуда просто восхитительный. Судя по картинам, он ничуть не изменился, даже на клумбе те же самые цветы.
- А вы наблюдательны, - заметила Ксения Николаевна. – Сейчас в моде другие цветы и на остальных клумбах вы таких не увидите. Но пока я жива, здесь все останется именно так, как сейчас, или, - задумчиво добавила она, - как было прежде.
Она замолчала, и я решила вернуться к прежней теме.
- Я очень рада, что вы поселили меня в старом доме. В выходные вас будут навещать родственники и друзья, и мне совсем не хочется путаться у всех под ногами. Не беспокойтесь, я не буду скучать. У вас здесь так красиво, а у меня в кои веки появится свободное время, которое я смогу использовать по своему усмотрению.
Закончив говорить, я поняла, что счет уже 2:0 в мою пользу. Я испытывала воодушевление, но Ксения Николаевна продолжила наступление.
- Наталья Родионовна, очень прошу вас не фамильярничать с прислугой. – Я изумленно уставилась на нее. – Да-да, не фамильярничать, а то, как я заметила, Надя называет вас просто по имени.
- Я сама ей предложила, - продолжала изумляться я.
- Так вот, вы напрасно так поступили, с прислугой нужно держать дистанцию, иначе ничего от нее не добьешься. – Я была с ней не согласна, но, вспомнив, что хочу продержаться здесь все лето, промолчала. – Советую вам исправить свою оплошность и отыграть назад, - не допускающим возражений тоном добавила Ксения Николаевна. - И еще: не вздумайте есть вместе с прислугой на кухне. Пусть вам приносят еду в комнату. Если вам захочется перекусить или чего-нибудь выпить в неурочное время, дайте знать Наде.
Эта женщина хочет меня согнуть и заставить плясать под свою дудку, дошло до меня. Но я не поддамся. Стараясь не выдать своей ярости, я твердо произнесла:
- Я не собираюсь давать задний ход. Если вы считаете нужным изменить ситуацию, поговорите с Надей сами.
Несколько секунд длился поединок взглядов, после чего Ксения Николаевна равнодушно сказала, что, конечно же, сама поговорит с Надей и посоветовала мне впредь вести себя более осмотрительно. В ее поместье свои порядки и никому не дозволено их нарушать. У меня уже не было сил на сильные эмоции – типа ярости или негодования. Я поняла, откуда ветер дует. «Поместье!» Ксения Николаевна вообразила себя помещицей и ведет себя соответственно. Она пока не знает, что я не собираюсь становиться ее холопкой, но ничего – скоро узнает. Однако этот раунд остался за ней. Как я ни сопротивлялась, все будет так, как она захотела, так что общий счет 2:1. Я поняла, что мое пребывание в этих райских кущах будет нелегким.
Дальнейший разговор это подтвердил. Ксения Николаевна заявила, что все, что она будет мне рассказывать, строго конфиденциально. Для сохранения секретности она предусмотрела ряд мер. Во-первых, я подпишу официальный документ о неразглашении информации, ее адвокат прибудет в поместье завтра. Во-вторых, должна буду пользоваться выданным мне ноутбуком и диктофоном и ни в коем случае ничего не копировать для себя. Были еще и «в-третьих» и «в-четвертых», но не столь важных. Я же не понимала, зачем огород городить. Ведь мемуары пишутся для того, чтобы потом их опубликовывать. Когда я довела до ее сведения свое недоумение, Ксения Николаевна раздраженно воскликнула:
- Неужели Тамара ничего вам не объяснила? До чего же она бестолковая! Я ведь говорила ей, что речь идет не о мемуарах, а просто о воспоминаниях!
- Но ведь это одно и то же, - робко вклинилась я. – В переводе с французского мемуары означает воспоминания.
- Вы еще и французский знаете?!
- Нет, но значение этого слова мне известно.
Устало вздохнув, Ксения Николаевна пояснила, чего хочет и чего не хочет. Она не собирается опубликовывать свои воспоминания, хочет написать летопись своего рода, чтобы ее читали внуки, правнуки и более отдаленные потомки. Конечно, я о многом рассказывала своим детям и внукам, говорила она, но это были отдельные эпизоды, да наверняка они половину уже забыли, а пройдут годы, в их головах вообще ничего не останется. А ведь и по линии Ларионовых, и по линии Волковых происходило немало интересного и значительного.
Желание написать летопись своего рода заслуживало уважения, и я почувствовала прилив сил и энтузиазма. Хотя…
- Если вы не собираетесь ничего публиковать, зачем литературная обработка?
Ксения Николаевна пояснила. Она хочет написать не сухую хронику с перечислением дат и имен, а повесть с изложением достоверных фактов и событий, которую было бы интересно читать, чтобы ее читали, не отрываясь, и чтобы в трудные времена опять возвращались к ней. Задача была интересной, но очень трудной. Справлюсь ли я? Я заметила, что не являюсь профессиональным писателем. Одно дело, редакторская правка чужой рукописи, и совсем другое написание документальной повести. Такой практики у меня нет.
- Я уверена, что в любом случае вы справитесь с этим лучше Тамары. В ней совсем нет фантазии, да и жизнь теплится еле-еле. Вы совсем другая.
- Но мы ведь разного возраста, - невинно заметила я.
- Возраст здесь ни при чем, - резко возразила Ксения Николаевна. – Поверьте, я знаю, о чем говорю. Тамара и в юности была какой-то вялой и ужасно неуверенной в себе, хотя и очень хорошенькой. Когда у них с моим Петей наметился роман, я быстро положила этому конец. – У меня дыхание перехватило от столь наглого заявления. Но, судя по всему, мне начали доверять, хотя я еще никаких документов не подписывала. Она тем временем продолжала. – Жаль, что впоследствии не смогла удержать его от опрометчивых поступков. Он уже в третий раз женат, но думаю, что и этот брак не последний. Нельзя так разменивать свою жизнь.
- Но вы ведь сами четыре раза были замужем, - вырвалось у меня.
Мое высказывание ничуть ее не смутило. Она была уверена, что у нее совсем другой случай. Она ни с кем не разводилась, и каждый из ее мужей был достоин того, чтобы прожить с ним всю жизнь. Просто женщина, если она настоящая женщина, а не кусок дерева, не должна надолго оставаться одна. Никаких комментариев от меня не последовало. Я не понимала, как относиться к ее позиции и решила, что подумаю об этом позднее.
Постепенно наша беседа потеряла остроту и уже не напоминала поединок. Мы определили порядок работы. По субботам и воскресеньям мне предоставлялись выходные, а в остальные дни с 12.00 до 14.00 мы с ней будем работать над «Воспоминаниями». Наши беседы будут записываться на диктофон, а мне предстояла их последующая распечатка и обработка. Ксения Николаевна ежедневно будет просматривать мои записи и вносить свои поправки. Приоткрылась завеса тайны и над ее распорядком дня. Ее ссылка на свою занятость показалась мне кокетством, но это было не так.
Она была музыкантом. В юности ей прочили карьеру профессиональной пианистки, но травма руки перечеркнула эти планы. Однако с музыкой она не рассталась, а перевелась на отделение композиции. Там она пошла своим путем и стала разрабатывать упражнения для игры на фортепиано. Оказывается, они бываю разного типа. Одни направлены на формирование «правильных» рук, другие оттачивают технику, третьи же сосредоточены на укреплении теоретических знаний. Некоторые ее сборники уже выдержали несколько изданий и по ним занимаются в различных музыкальных учебных заведениях. Рассказывая об этом, Ксения Николаевна раскраснелась от возбуждения, и я поняла, что она по-настоящему любит свое дело. До недавнего времени она преподавала в консерватории, но несколько лет назад ее стала утомлять городская суета, и она решила поселиться в загородном доме. Муж (четвертый!) ее поддержал. Он был архитектором-реставратором и мог работать над своими проектами на дому, время от времени выезжая на объект. Именно во время одной из таких командировок он и упал со строительных лесов, свернув себе шею.
- А ведь ему только исполнилось семьдесят, больших проблем со здоровьем не было, мог бы еще жить и жить, - печально произнесла она.
Потеря очередного мужа ее не сломила. Сейчас она работала над составлением сборника упражнений, предназначенных для пианистов, восстанавливающихся после травмы. В этом ей помогал не только собственный опыт, но и многочисленные консультации с хирургами. Кроме того, она ежедневно занимается сама. Отдохнув после обеда, не менее двух часов проводит за роялем, чтобы не растерять достигнутых за долгую жизнь навыков.
Чем дольше я ее слушала, тем яснее понимала, что рано выписала ей приговор. По крайней мере, личность она неоднозначная, и делать какие-либо выводы рано. Я даже стала испытывать к ней нечто вроде симпатии, мысленно осуждая себя за предвзятость и ограниченность. До сих пор я общалась с обычными людьми, мысли и поступки которых были мне понятны. Ксения Николаевна ДРУГАЯ. Мне еще только предстоит постичь, что движет ей в том или ином случае. А я, как мелочное провинциальное ничтожество, вела счет своим мнимым победам – 1:0, 2:0! Фу! Наша беседа (если это можно так назвать, так как говорила, в основном, Ксения Николаевна) проходила в благожелательном тоне. Она поинтересовалась, чем я собираюсь заняться, когда наша совместная работа закончится, на что я ответила, что пока еще не решила. Больше вопросов не последовало, видимо, она достаточно почерпнула сведений обо мне во время нашего телефонного разговора.
Я уж думала, что наша встреча так и закончится на благожелательной ноте, но Ксения Николаевна решила напоследок нанести удар.
- Да, хочу вас на всякий случай, предупредить, - равнодушно начала она. – В следующие выходные здесь будет полный сбор, так называемое открытие сезона, соберутся родственники и ближайшие друзья. - Она сделала небольшую паузу, затем продолжила. - Клан Волковых весьма специфический. Все мужчины очень привлекательны и все, как один, неисправимые бабники. Едва увидев симпатичную мордашку, тут же делают стойку. Вам рассчитывать не на что, разве что на короткую интрижку. Но я этого не допущу. Если узнаю, что вы с кем-то флиртуете, наше с вами сотрудничество тут же закончится.
От возмущения я на несколько мгновений потеряла дар речи, а затем выпалила:
- На мой счет можете не беспокоиться! Лучше своих похотливых родственничков предупредите! А я в выходные буду обходить ваш дом стороной.
Ксения Николаевна покраснела от гнева.
- Не смейте разговаривать со мной в таком тоне!
- Вы первая начали! - не осталась я в долгу.
Сейчас меня уволят, - обреченно подумала я, но, выдержав паузу, она ледяным тоном произнесла:
- На этот раз я прощу вашу дерзость, но в следующий раз пощады не ждите.
- В следующий раз я сама уволюсь, - пробормотала я себе под нос.
Моя работодательница (я надеялась, что она все еще ей оставалась) сделала вид, что не слышала моего последнего высказывания, и подвела черту нашему общению:
- На сегодня всё. До завтра.
На пути к старому дому я продолжала кипеть от возмущения, вернувшись к мелочному подсчету очков. В последнем раунде эта мегера меня одолела, так что теперь счет ничейный – 2:2. От зарождавшейся было симпатии ничего не осталось.
Глава третья
Я никак не могла уснуть, заново переживая эмоции, испытанные во время общения со своей работодательницей. Самым мудрым было бы собрать вещички и убраться отсюда подобру-поздорову. Но, во-первых, эта работа была выгодна мне со всех сторон, а, во-вторых, не в моем характере сдаваться без боя. В общем, я решила, что по своей воле досрочно это Зеленое Царство не покину. Более того, введу наши отношения с деспотичной помещицей в строгие рамки отношений босс-подчиненная со всеми правами и обязанностями с обеих сторон. Пока я не представляла, как это сделаю, но что-нибудь обязательно придумаю.
Беспокойно ворочаясь в постели, я продолжала возмущаться. Какова негодяйка! Решила заранее возложить на меня вину за будущие прегрешения своих отпрысков! Почему она так уверена, что эта свора алчно накинется на меня? Ах, да, она считает меня ОЧЕНЬ привлекательной. Какая чушь! Пожалуй, меня можно назвать симпатичной, но не более того. Темные волосы, серые глаза, аккуратный носик, а остальное самое обыкновенное – ни высоких скул, ни пухлых губ, ни голливудской улыбки. В какой-то степени я считаю себя художником и с детских лет любимыми объектами моих наблюдений являлись не кошечки-собачки или лютики-цветочки, а человеческие лица. С красками я не очень дружу, но карандашные наброски, на мой взгляд, у меня получаются неплохо, и свое лицо, поглядывая в зеркало, я изображала не раз. Ему очень далеко до совершенства. До недавнего времени я и вовсе была гадким утенком, а на фоне таких красавиц, как мама и старшая сестра Настя, это особенно бросалось в глаза. Они были похожи – высокие, стройные, белокурые.
Я же была маленькой и тщедушной, да еще с двухлетнего возраста меня преследовала непонятная аллергия. Все тело шелушилось, глаза были красными, насморк не прекращался. Завершали этот не слишком привлекательный образ тусклые коротко подстриженные черные волосы. Учитывая шелушение кожи на голове о длинных и мечтать не приходилось. Никакие препараты не помогали. В четырнадцать лет я от них вообще отказалась, так как они, мало того что не помогали, так еще вызывали сонливость. Я принимала себя такой, какая есть, и особенно не переживала из-за своей внешности. У меня были свои радости. Втайне от всех я придумывала сказки и рисовала к ним иллюстрации. И у меня были друзья – Танюха и Никита, с которыми мы были не только одноклассниками, но и соседями. Я много времени проводила с Никитой и его приятелями, играя в чисто мальчишеские игры. Они принимали меня за своего парня.
Наверное, так все и продолжалось бы еще несколько лет, но после случайно подслушанного разговора между мамой и Настей я кое о чем задумалась. Мне было тринадцать. В это время двадцатилетняя Настя уже третий год старалась покорить Питер в качестве модели. Что-то ей удавалось, что-то нет. На обложках журналов она не появлялась, но несколько раз ее фотографировали для каталогов, иногда она демонстрировала одежду во время показа мод. Пока Настя еще не теряла надежду стать топ-моделью. Во всяком случае, красоты у нее для этого вполне хватало. Я очень любила сестру и восхищалась ей. В моих сказках принцессы не были похожи на меня, они все, как на подбор, были белокуры и голубоглазы.
Когда выдавалось свободное время, Настя приезжала в Артемьевск навестить нас. Во время одного из таких визитов мама с сестрой пили чай на кухне. Я собиралась к ним присоединиться, но войти в кухню не успела. Услышав, что говорят обо мне, я остановилась.
- Я привезла Наташке красивое платье и заставила его примерить, - вздохнула Настя. – Оно ей совсем не идет, только зря кучу денег потратила.
- Тут уж ничего не поделаешь, - теперь уже мама вздохнула. – Не знаю, в кого она такая уродилась. На меня совсем не похожа. Ее отец, если ты помнишь, был настоящим красавцем, а она… Да ладно, я уже с этим смирилась. Может, так даже лучше. Какое счастье принесла мне моя красота? Никакого! А тебе? Говорят, дурнушки в жизни лучше устраиваются, особенно, если они умные. А Наташка неплохо учится.
Я стояла, боясь пошевелиться. Конечно, взрослые часто говорят всякие глупости, думала я, этакая самоуверенная тринадцатилетняя козявка, но иногда может и что-то дельное проскользнуть.
Мне очень хотелось послушать, что же еще они обо мне скажут. Специально подслушиванием я не занималась, но если выпадал подходящий случай, его не упускала.
- Да, красота не главное, - согласилась Настя. – Меня больше беспокоит другое. Она похожа на десятилетнего пацана, и не только внешне, но и по поведению. Может, с ней что-то не так? – боязливо поинтересовалась она. – Скажи, зачем целыми днями гонять собак с этим безбашенным Никитой? Я в ее возрасте уже выглядела девушкой, на меня взрослые парни заглядывались.
- И на меня, - мечтательно протянула мама.
Ах вы, мои любимые глупые курицы, мысленно обратилась я к ним, отступая в свою комнату. Вы свою жизнь поставили в зависимость от того, женится на вас мужчина или нет. Вам и красота нужна только для этого. А мне она ни к чему. Я буду писать детские книги и стану еще более знаменитой, чем Астрид Линдгрен.
Ворочаясь в постели в генеральском доме, я с некоторым умилением вспоминала себя в подростковом возрасте. Ничто не могло поколебать мою уверенность в себе. Даже то, что мама назвала меня дурнушкой, ничуть меня не задело. Она ведь любит меня, сестра тоже любит, а моим друзьям вообще нет никакого дела до того, как я выгляжу. Все остальные не в счет. В то время мои женские гормоны спали беспробудным сном. И все же, тот разговор задел какие-то струны в моей душе. Я не хотела, чтобы меня принимали за мальчика, и еще я поверила маминым словам, что дурнушка вполне может преуспеть, если будет умной.
Я решила внести изменения в свою жизнь, не откладывая. Когда Никита зашел за мной, чтобы пригласить отправиться с ним в овраг строить запруды, я ответила, что мне некогда, так как я еще сделала не все уроки. Никита очень удивился и попытался на меня надавить, но я осталась непреклонна. Итак, мама сказала Насте, что я неплохо учусь. «Неплохо» мне больше не походит. Я буду учиться отлично! И свой внешний вид немного изменю. На следующий день вместо привычных джинсов я надела юбку в складку, которую мама давно мне навязывала, и, выставив напоказ свои тощие ноги, гордо вскинула голову и отправилась в школу.
Наша дружба с Никитой постепенно разладилась. Я больше «не гоняла с ним собак», а он не хотел читать книги, которые я ему подсовывала.
- Ты стала зубрилкой и занудой, - как-то в сердцах заявил он.
- А ты, видимо, до старости собираешься оставаться балбесом! – не осталась я в долгу.
Признаться, поначалу мне приходилось делать усилие над собой, чтобы не откликнуться на его очередное приглашение, но постепенно такое времяпровождение перестало меня занимать. Времени и так на все не хватало. Учеба, написание сказок, да еще кружок рисования, куда я, к удивлению учительницы, наконец, записалась, хотя она уже давно меня туда приглашала.
Поскольку остальные ученики в этом кружке были намного младше меня и менее умелыми, Надежда Гавриловна занималась со мной индивидуально. Два года занятий очень многое мне дали и, когда она с мужем-военным переехала в другой город, я ужасно расстроилась. Педагог, пришедший ей на смену, не собирался делать для меня исключений, так что на этом мое обучение изобразительному искусству закончилось.
После того, как перестала «гонять собак» с Никитой, я еще больше сблизилась с Танюхой, и с ее помощью погрузилась в девчачьи проблемы. По натуре я довольно замкнутый человек, и мне не нужен широкий круг друзей. Конечно, приходится общаться со многими людьми, но близко к себе подпускаю немногих. У меня за всю жизнь было всего две подруги, и ни одну из них я не выбирала. Обе выбрали меня, и я приняла их выбор. Танюха сделала это в первом классе, а Вика на первом курсе педагогического института. Правда, теперь у меня осталась одна подруга. Для Вики в моей жизни больше нет места.
Танюха же добрый и открытый человек. Однако у нее очень сильно развит материнский инстинкт, даже слишком сильно. Иногда, когда она обрушивала на меня особо мощный поток любви и заботы, мне просто хотелось от нее сбежать и забиться в свою норку. К счастью, после девятого класса она поступила в медицинское училище. Наше общение стало дозированным, что только укрепило нашу дружбу. Я очень благодарна маме за то, что она не слишком меня опекала. У меня всегда оставалось личное пространство. С самого детства я была самостоятельной. Мама никогда не проверяла у меня уроки, лишь время от времени интересовалась, как дела. Я могла гулять, где мне заблагорассудится, и заниматься тем, что нравится. Но каким-то чудом при такой свободе я не выходила за рамки общепринятых норм. Наверное, это все-таки мамина заслуга – ненавязчиво внушить ребенку, что такое хорошо и что такое плохо.
Школу я окончила успешно. Правда, по математике, физике и физкультуре едва увернулась от троек, зато по остальным предметам были твердые пятерки. При этом я оставалась все таким же заморышем с шелушащейся кожей, которая в периоды обострений покрывалась мелкими язвами. С пятнадцати лет я носила бюстгальтер, но лишь как знак принадлежности к женскому роду, а не в силу необходимости. Слава Богу, что каким-то чудом мне удалось дорасти до ста шестидесяти сантиметров.
Со своим будущим я уже давно определилась, тем более, что особого выбора не было. У нас небольшой город, его лучшие дни остались позади. В тридцатые годы прошлого века это был довольно крупный промышленный центр, и в нем имелось несколько ВУЗов. Во время войны крупные предприятия были эвакуированы, да так и остались на новом месте. Город захирел, и уцелел лишь один ВУЗ – Артемьевский педагогический институт. Надо заметить, что он не только не сдал прежних позиций, но и укрепил их. Во всяком случае, в нашем регионе его выпускники котируются очень высоко. Два его факультета – факультет иностранных языков и факультет русского языка и литературы считались самыми престижными, их даже называли факультетами невест, и местная элита не брезговала пристраивать сюда своих чад. Говоря «пристраивать», я имею в виду, что половина мест на этих факультетах была платной.
Я не отказалась от давней мечты стать детским писателем и поступила на факультет русского языка и литературы. В обучении платных студентов и бюджетников не было никакого различия, в группе одновременно учились и те, и другие. Однако с первых дней стала заметна кастовость. Платники держались своей группой, бюджетники каждый сам по себе. Я очень удивилась, когда в перерыве ко мне подошла Вика, чтобы познакомиться. Высокая красивая блондинка, дочь не только лучшего в городе стоматолога, но и владельца частной клиники, она с полным правом относилась к высшей касте. Даже не знаю почему, но я была не только удивлена, но и польщена, когда она предложила мне свою дружбу. Позднее она объяснила свое внимание к моей персоне тем, что якобы сразу почувствовала мой ум и независимый характер.
Как бы там ни было, наша дружба стала очень тесной. Мы вместе сидели на лекциях, вместе готовились к семинарам. Вика не была глупой, просто очень ленивой и поверхностной. Мне приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы добиться от нее хоть какого-то результата. Частенько мы занимались у Вики дома, так как она жила неподалеку от института. Это была огромная роскошная квартира. Ее мать работала ассистентом у мужа, но у них имелась приходящая домработница, так что от домашних дел Вика была полностью освобождена, впрочем, как и я. Ее родители были готовы молиться на меня, так как прежде не видели у дочери такого усердия в учебе. Успешно сданная первая сессия привела их в восторг.
Иногда мы занимались у меня дома. Мы жили на окраине города в трехкомнатном коттедже из железо-бетонных блоков, который бабушка заработала многолетним трудом на городских стройках. Познакомившись с моей мамой и сестрой, Вика не могла скрыть изумления, настолько я была не похожа на них. Она даже как-то странно на меня посмотрела, уж не подкидыш ли я. Нет, я не была подкидышем, подкидышем был мой отец. Он оказался в Артемьевске проездом и, случайно познакомившись с мамой, решил здесь задержаться. По словам мамы, несколько недель они были счастливы, а потом он исчез, правда, не насовсем. Он объявился за несколько дней до родов и так расчувствовался, что записал меня на свою фамилию, поэтому я, в отличие от матери и сестры, не Соловьева, а Найденова. Эту фамилию отец получил не от своих родителей. Его подбросили на порог дома малютки в небольшом уральском городке, когда ему было всего несколько часов от роду. Хорошо, что не окрестили Подкидышевым.
В общем, в роли главы семьи он продержался недолго и опять исчез, правда, время от времени присылал маме деньги. Пару раз даже лично объявлялся, но ненадолго. Я тогда была еще маленькой, и его не запомнила. Когда от отца в течение двух лет не было никаких известий, мама обратилась в милицию, чтобы разыскали нерадивого папашу, уклоняющегося от алиментов. Вскоре мы узнали, что уже больше года назад он был убит в пьяной драке на другом конце страны. Этот день я хорошо помню. Сообщив скорбную новость, мама просто упала на диван и заплакала.
- Он был настоящим бродягой, - сквозь слезы говорила она, - не мог долго усидеть на одном месте. Рассказывал, что жизнь в детском доме напоминала тюрьму, а теперь он вырвался на свободу. Но он любил меня! А я любила его!
Может, так оно и было, но это не мешало ему колесить по всей стране вдали от любимой, а ей проводить время с другими мужчинами. Судя по всему, несмотря на юный возраст, и Настя вела себя не лучшим образом. Я смутно помнила, как бабушка кричала на старшую внучку, обзывала ее нехорошими словами и предрекала, что если она не угомонится, то плохо кончит. А ведь так и вышло.
Почувствовав, что на глазах выступают слезы, я поднялась с постели и вышла на балкон. Я никогда не была плаксой, и появление этих неожиданных слез посчитала недопустимой слабостью. Я привыкла справляться со своими проблемами, не распуская нюни. Неужели напряжение, которое я испытала во время беседы с Ксенией Николаевной было настолько сильным, что теперь выходит из меня этой соленой влагой? Ну уж нет, я не позволю этому деспоту в юбке запугать меня и сломить! Просто воспоминания вторглись как-то неожиданно, а ведь я всего-навсего хотела объективно оценить свою внешность. А до этого так и не дошло. Ничего, дойдет. «Воспоминания» есть не только у этой злой ведьмы, но и у меня. История превращения гадкого утенка, пусть не в лебедя, но в симпатичную уточку была долгой и непростой. Конечно, многотомник на основе моих воспоминаний не напишешь, но на несколько глав их вполне хватит.
Глава четвертая
Через несколько месяцев после получения известия о смерти отца от внезапного сердечного приступа умерла бабушка. Это было настолько ужасно и неожиданно, что мы долго не могли прийти в себя. Вечно хмурая и необщительная бабушка была основой нашей семьи. Она не знала отдыха, продолжая работать на стройке, а в остальное время что-то делала по дому или в саду. В общем, трудилась, как каторжная, будто за что-то себя наказывая. Она никогда не была замужем и родила дочь вне брака, после чего напрочь забыла о личной жизни и многих других радостях. Ее редкие улыбки, в основном, были адресованы мне. «Ты не такая, как ОНИ, - как-то сказала она, - из тебя выйдет толк». Я восприняла эти слова как комплимент и запомнила. До сих пор время от времени перед моими глазами встает ее отмеченное неизбывной печалью и преждевременно постаревшее, но такое красивое лицо.
- Род Соловьевых проклят, - любит повторять мама, сталкиваясь с очередным разочарованием.
С ней трудно не согласиться, если вспомнить судьбы представителей трех поколений – бабушку, ее и Настю. Мне лишь остается уповать, что на меня это проклятие не распространится, так как, несмотря на неразрывность наших уз, я все-таки Найденова.
Маминой судьбе и впрямь не позавидуешь. Молодая, красивая и легкомысленная, она решила провести отпуск в Питере. Там жила бабушкина сестра тетя Клава. Недавно овдовев, она одна занимала двухкомнатную квартиру. Мама гуляла по городу, заходила в магазины и музеи. Во время одного из таких вояжей она познакомилась с молодым художником. Он осыпал ее комплиментами и уговорил ему позировать. Вскоре мама у него поселилась. Они уже около года прожили вместе, когда выяснилось, что она беременна. Тут ее возлюбленный показал себя во всей красе. Он отказался признать свое отцовство, заявил, что уже женат и собирается вернуться к жене, а незадачливую любовницу выставил из дома.
Страшно представить, что ей пришлось пережить, когда она вернулась в Артемьевск. Первое время она надеялась, что возлюбленный одумается и вернется за ней, но этого не произошло. Когда родилась Настя, она попыталась связаться с ним, но не смогла. Все-таки какими-то связями за время совместной жизни с Настиным отцом она обзавелась, так что от общих знакомых узнала, что к жене он так и не вернулся, а пару месяцев назад умер от передозировки наркотиков. С тех пор мама ненавидела всех художников и очень негативно относилась в моему увлечению рисованием.
Что и говорить, Настин отец был еще хуже моего. А вот к маме у нас никаких претензий не было. Она любила нас и заботилась, как могла и как это понимала. По натуре она была жизнерадостной и веселой. Когда боль от потери бабушки утихла, в нашем доме стали появляться компании, состоящие, в основном, из таких же неустроенных женщин, как и мама. Мама всю жизнь работала кассиром в универсаме, и большинство ее подруг были ее сослуживицами. Иногда к ним и мужчины присоединялись. Обильное застолье, выпивка, музыка и застольные песни стали постоянным фоном моей жизни. Но у меня появилась своя комната, бывшая бабушкина, в которой я могла укрыться от внешних раздражителей, так что к маминому времяпровождению я относилась спокойно.
Настина жизнь протекала, в основном, вне стен нашего дома. Но в те вечера, когда у нее не было личных планов, она приходила в мою комнату. Мы уютно размещались на диване, и она мне читала (хотя я и сама прекрасно умела это делать) или что-нибудь рассказывала. Мне нравилось слушать ее голос, нравилась ее манера говорить, и нравилось то, как умело она излагала свои истории. Она уехала завоевывать Питер, когда мне было десять лет, и я очень по ней скучала.
После Настиного отъезда кое-что изменилось не в лучшую сторону. Мамины бойфренды стали задерживаться у нас в доме – кто на несколько дней, а кто и на несколько недель. Я с этими мужчинами особо не общалась. Тогда я все не могла понять, почему мою маму, такую красивую, общительную и веселую, да еще хорошую хозяйку, никто не зовет замуж. Такая жизнь продолжалась несколько лет, и чем старше я становилась, тем меньше мне нравилась эта чехарда маминых любовников. Я придерживалась политики невмешательства вплоть до одного вопиющего случая.
Тогда я училась уже в девятом классе. Мы с Танюхой собирались пойти в кино на последний сеанс, и я предупредила маму, что вернусь поздно. Однако в кино мы почему-то не пошли, а, немного прогулявшись, разошлись по домам. Я уже подходила к дому, когда увидела, как распахнулась дверь и на пороге, слившись в поцелуе, застыли две фигуры – женская и мужская, мама и… У меня дыхание перехватило, когда в мужчине я опознала отца своей одноклассницы. Мне было известно, что помимо Кати в их семье было еще двое детей. То, что со мной стало твориться, невозможно описать словами. Еле дождавшись, когда подлый изменник удалится на достаточное расстояние, я ворвалась в дом, как смерч, сметающий все на своем пути. Меня трясло, я только что не дергалась в конвульсиях, и кричала маме в лицо самые ужасные вещи, которые только можно представить. Видимо, этот взрыв зрел давно, и интрижка с Катиным отцом оказалась лишь последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Наверняка среди ее любовников и прежде встречались женатые, но я никогда ничего не выясняла, стараясь держаться от них подальше. Мама не произнесла ни слова, просто смотрела во все глаза, как я бесновалась. Когда мой запал угас, я убежала в свою комнату, громко захлопнув за собой дверь.
Несколько дней мы не разговаривали, потом понемногу стали общаться. Через некоторое время наши отношения вошли в прежнее русло, но иногда я ловила на себе задумчивый мамин взгляд и пыталась понять, что бы он мог значить. Тот эпизод мы никогда не обсуждали, но он не остался бесследным. С того дня ни одного ее бойфренда не видела. Иногда я даже испытывала угрызения совести, что лишила ее одной из радостей жизни. Хотя не думаю, что она вообще отказалась от мужчин, просто стала вести себя более осмотрительно. Я пришла к выводу, что мое мнение ей небезразлично, и это возвысило меня в собственных глазах.
Со мной мама вела себя, как мама. С Настей же они больше напоминали подруг, поэтому меня ничуть не удивило, что мама рассказала ей о нашей стычке.
- Ну, сестренка, я всегда знала, что ты крепкий орешек, - заявила старшая сестра, едва переступив порог. – Не хотелось бы мне попасть тебе под горячую руку.
Наша жизнь стала более респектабельной. Даже компании мама теперь собирала только по праздникам. Я окончила школу, поступила в институт и обзавелась новой подругой. Мы с Викой не только занимались вместе, она пыталась втянуть меня и в круг своих развлечений. Чаще всего это были вечеринки в кафе или дома у кого-нибудь из ее знакомых. Противоположный пол оставался ко мне равнодушным, и не только из-за моей неказистой внешности, но и из-за саркастических замечаний, но я не могла удержаться, видя их самодовольные физиономии. Иногда даже одаривала кого-нибудь шаржем, совсем не дружеским. Вика вела отнюдь не целомудренную жизнь, часто меняла парней, но ее приоритетами оставались учеба и дружба со мной. Викина мать считала, что я положительно влияю на ее дочь не только в учебе, что та даже с мальчиками стала вести себя более сдержанно.
Меня мало привлекали вечеринки, а уж эти мальчики-павлины тем более, и я иногда принимала Викины предложения лишь для того, чтобы не казаться белой вороной. В свободное время я подрабатывала упаковщицей в мамином универсаме. Пособие на меня уже не платили, стипендия была чисто символической, так что денег не хватало. Настины дела тоже обстояли не лучшим образом. Она стала навещать нас гораздо чаще, чем прежде, и задерживалась на несколько дней, а то и на неделю. Они с мамой проводили вечера в разговорах за выпивкой. Иногда я к ним присоединялась, уж очень любопытно было послушать, о чем они говорят, но демонстративно пила чай. Они моих «демонстраций» не замечали или делали вид, что не замечают, а я все больше переживала, предчувствуя какую-то беду.
В свой очередной приезд Настя сказала, что с карьерой модели покончено. Выглядела она при этом очень подавленной и несчастной.
- Но почему?! – возмущенно воскликнула я. – Ты такая красивая!
Настя невесело усмехнулась.
- Это ты такой меня видишь. На самом деле я старая и толстая.
- Ты старая?! Тебе совсем недавно только двадцать семь исполнилось! И какой идиот сказал, что ты толстая? Ты сама стройность!
Я действительно не понимала, как можно не замечать Настиной красоты.
- Для обычной жизни я стройная, - согласилась сестра, - но в модельном бизнесе мода на дистрофиков. Я же, сколько себя ни изводила, так и не смогла достигнуть нужной комплекции, только преждевременные морщины заработала. Эх, сестренка, тебе не понять, - тяжело вздохнула она. – Тебе только девятнадцать.
- Возвращайся домой! – бодро предложила мама. – Мы с Наташкой только рады будем.
Но Настя не хотела возвращаться в Артемьевск. Ей предложили должность менеджера в модельном агентстве. Агентство, правда, захудалое, но обещали неплохую зарплату, так что она решила попробовать. Оставив Настю с мамой обсуждать дальнейшие планы, я отправилась по своим делам, чувствуя тревогу за старшую сестру. Вернувшись вечером домой, я заглянула на кухню и увидела, что они обе пьяны. Пьяные вызывают у меня брезгливость и, не желая, чтобы это неприятное чувство коснулось самых дорогих мне людей, я решила незаметно ретироваться. Настя догнала меня, когда я уже подходила к своей двери.
- Наташка! – громко окликнула она. – Я повернулась, и она, схватив меня за плечи, впилась в меня пронзительным взглядом. – Ты спишь с парнями? – Я покраснела и отрицательно покачала головой. Прежде мы не говорили на подобные темы, сказывалась разница в возрасте и мировоззрении. – Вот и хорошо, - облегченно вздохнула она. - Не ложись в постель с мужиком, пока не получишь штамп в паспорт. Иначе повторишь нашу с мамой судьбу. Обещай! А лучше – поклянись!
- Ну, Настя, зачем какие-то клятвы? – заныла я. – Я уже не маленькая, знаю, что такое хорошо и что такое плохо.
Но Настя не унималась.
- Поклянись! Тогда я смогу умереть спокойно.
- Что за бред?! – взвилась я. – С чего бы тебе умирать?
- Это я ал-легорически, - запинаясь, произнесла она. – Я поняла, что сестра очень пьяна, однако она с выбранной темы не сворачивала. – Поклянись!
- Ладно, клянусь, - нехотя произнесла я, лишь бы от нее отвязаться.
- В чем?
- В том, что не лягу в постель с мужчиной, пока не получу штамп в паспорт, - механическим голосом отчеканила я. Мой ответ чем-то ей не понравился, и она решила усилить давление.
- Имей в виду, что если нарушишь клятву, то станешь кл-лятвопреступницей. А кл-лятвопреступников жестоко карают как на Земле, так и на Небе.
От ее слов повеяло могильным холодом и еще долго после отъезда сестры я чувствовала неприятный осадок, оставшийся от того разговора. Жизнь тем временем шла своим чередом. Я продолжала писать сказки и делать к ним иллюстрации, лелея мечту стать детской писательницей. В один прекрасный день я решила, что пора выходить из подполья. До сих пор я никому не показывала свои творения, даже Насте. Пора услышать чье-то компетентное мнение. На роль судьи я выбрала преподавательницу, которая вела у нас семинар по литературе и хвалила почти все мои работы. Выбрав наиболее удачную, на мой взгляд, сказку я, смущаясь и краснея, попросила Дину Васильевну ее оценить.
Несколько дней она держала меня в подвешенном состоянии, а затем пригласила для разговора.
- То, что вы хорошо владеете словом, я вам уже говорила, - начала она зачитывать свой приговор, - а в остальном полная неразбериха. Скажите, на какую аудиторию рассчитано ваше произведение? На детей? – Я кивнула. – Это для них не годится. Слишком замысловатый сюжет, неоднозначные характеры персонажей. В детских книгах все должно быть выпукло и однозначно. Этот злой, этот добрый, а этот жадный. То же касается и иллюстраций, хотя, надо отдать вам должное, выполнены они мастерски.
Дина Васильевна еще много чего наговорила, и я была почти во всем с ней согласна. Нельзя было так долго вариться в собственном соку, только зря время потеряла. Хотя ремесленными навыками овладела – неплохо обращаюсь со словом и с карандашом. Теперь нужно сделать следующий шаг. Чтобы понять, что нравится детям, что им близко и понятно, нужно поближе с ними пообщаться. Однажды я пыталась рассказать свою сказку Танюхиному пятилетнему брату. Он выдержал не дольше трех минут, а потом сбежал от меня к своим машинкам. Я решила, что этим летом не стану работать в универсаме, а устроюсь в детский лагерь на Медном озере, благо на днях в вестибюле института появилось подходящее объявление, в котором студентов приглашали на работу в качестве помощников воспитателя.
Я строила радужные планы на лето и дальнейшее будущее, когда на нас с мамой обрушилось ужасное, просто немыслимое известие. Умерла Настя. По ошибке или нет, но она приняла слишком большую дозу транквилизаторов, которые ей прописал врач, чтобы избавить ее от депрессии. Я знала, что она не в лучшем настроении и переживает из-за крушения карьеры модели, но то, что у нее диагностированная врачом депрессия, не подозревала. Как выяснилось, мама была в курсе, но со мной это не обсуждала, продолжая считать меня ребенком. После того визита, когда состоялся наш неприятный разговор в коридоре, Настя в Артемьевске не появлялась, правда, с мамой они часто созванивались. Несколько раз я сама ей звонила, но откровенного разговора не получалось. Она ссылалась на занятость, говорила, что у нее все в порядке и для проформы задавала мне несколько дежурных вопросов. Мама же чувствовала, что все очень серьезно и даже на несколько дней съездила в Питер. Настя снимала квартиру, но поскольку мама остановилась не у нее, а у тети Клавы, я сделала вывод, что Настя живет не одна.
Из той поездки мама вернулась в подавленном состоянии. «Бедная девочка, так переживает из-за работы, да еще и на личном фронте не ладно». Это единственное, что она высказала по результатам той поездки. И вот, Насти больше нет. С этим было невозможно смириться. Поскольку прощальной записки она не оставила, а никаких следов насилия или несанкционированного проникновения в квартиру обнаружено не было, то следствие, если эту формальную процедуру можно так назвать, пришло к выводу, что она выпила слишком большую дозу коварного препарата по ошибке. Честно говоря, нам с мамой эта версия нравилась больше других. Было бы еще ужаснее узнать, что Настя решила покончить с собой. Хотя, вспоминая сестру, иногда я ощущала в сердце неприятный холодок, будто прикасалась к чему-то неведомому. Но я быстро отгоняла от себя эти неприятные ощущения.
Прощание с ней состоялось в ритуальном зале морга, где проводили вскрытие. Ужасные слова и ужасные события, скрывающиеся за ними. Попрощаться с ней пришло человек двадцать, в основном, молодые стройные женщины, видимо, имеющие отношение к модельному бизнесу. Одна за другой они подходили к нам и выражали соболезнование. Я запомнила только одну – бойкую брюнетку лет тридцати, очень красивую. Она назвалась Ликой и сказала, что была лучшей Настиной подругой. Присутствовало там и несколько мужчин, но они держались в сторонке, и я никого из них не запомнила, о чем потом не раз пожалела. Возможно, один из них был тем человеком, из-за которого Настя впала в депрессию. А вдруг все они – ее бывшие любовники? Об этом думать не хотелось.
Несмотря на обилие цветов и трогательные слова, никто из Настиных питерских друзей не поехал на похороны в Артемьевск, сославшись на занятость. Настю похоронили на городском кладбище рядом с бабушкой. Я очень тяжело переживала смерть сестры, но мама будто умерла вместе с дочерью. В доме по-прежнему царил порядок, и по-прежнему без моего участия; уходя на работу, она подводила глаза и красила губы, но все это она делала автоматически. Ее взгляд был пустым, и я уже не помнила, когда он останавливался на мне. Но это оказалось еще не самым страшным. Поминки, которые принято устраивать на девятый день, растянулись на неделю. Эту вакханалию я переносила с трудом, скрываясь в своей норке. Говорить ей что-либо было бесполезно. Она просто не замечала меня. Мама всегда была сильной, может, просто легкомысленной, но все несчастья переживала очень стойко. А вот со смертью любимой дочери справиться не могла. Они ведь были не только матерью и дочерью, но и лучшими подругами, всем делились и понимали друг друга с полуслова.
Когда недельный запой закончился и дом опять засверкал чистотой, я было перевела дух, но ненадолго. Застолья продолжились, пусть и не каждый день, и не в столь обширном составе. Мама уже не казалась такой красивой, как прежде, да и фигура портилась на глазах, но ей было все равно. Я не теряла надежды до нее достучаться, и однажды мне удалось заставить ее сосредоточить свой взгляд на мне. Я не закатывала истерик, говорила спокойно и рассудительно, пытаясь донести до нее весь ужас ее поведения, даже намекнула, что Насте это не понравилось бы. Наверное, зря я упомянула сестру.
- Да что ты понимаешь! – грубо оборвала меня мама. – Лучше оставь меня в покое!
Несмотря на все переживания, я успешно сдала экзамены за третий курс и с нетерпением ожидала своего отъезда в лагерь. Было невыносимо наблюдать, как несколько женщин, собравшись вместе, перемалывают одно и то же, постепенно спиваясь.
И тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Продолжение следует...