Василий праведно трудился за гроши в мастерской домоуправления токарем, точил сгоны и гайки на них, и больше ничего не умел. Этому его научили ещё в деревне, пробовал работать на приличном заводе, но только опозорился. Особенно стыдно было, опозорится перед своей женой, худой болезненной горожанкой, за которой, ещё по молодости, дёрнулся он из деревни и переехал навсегда к ней. Она была доброй и ласковой женщиной, никогда не упрекала его ни в чём, а он заботился о ней, как только мог. Сопровождал её, даже когда она ходила по больницам, для этого каждый раз отпрашивался с работы, отправлял её на курорты и в прочие дома отдыха. Хотя сам почти нигде не был, разве только во время своей службы в стройбате. Правда служить ему довелось за границей, в Монголии, до сих пор эта страна с верблюдами, снится ему по ночам.
Снится ему и жена, умершая совсем недавно, тихо так, совсем без страданий, как жила, так и умерла. Детей у них не было, наверное, так надо было. Разве мог бы он для них быть примером, дать образование, которого сам не имел. Да дело даже не в этом, жена скорей всего, не могла иметь детей, по причине одной из своих многочисленных болезней. Умирая, она просила его, женится вновь, на женщине с ребёнком, но ему уже было больше пятидесяти лет, и он никого не хотел знать кроме неё. В этом он был уверен на сто процентов, другого такого счастья которое выпало ему в жизни, второй раз ожидать было просто глупо.
Жена ему не только снилась, он вспоминал о ней всегда, когда поливал её цветы на подоконниках. Поливал поутру, так же как это делала она, варил овсяную кашу, теперь только для себя одного. Выходя из подъезда, задирал голову, она всегда махала ему стоя перед окном, а теперь ему просто казалось, что она прячется за тюлевыми шторами. Раньше ему было стыдно перед соседями за такие телячьи нежности, а теперь ему было больно за свою прежнюю глупость. Если бы он только смог вернуть её к этому подоконнику, обязательно стал бы размахивать руками и кричать: «Я люблю тебя Юля»! Вспоминалось, даже как её называла молодая учительница: «Васина Юла», она была родом откуда-то с севера. Хотя Вася считал, что из Прибалтики, он служил в армии с эстонцами. Эти огромные и неповоротливые парни, все как на подбор были рыжими и говорили, хоть мало, но ещё смешнее, чем эта соседка.
Василий почти совсем не пил спиртного, несмотря на то, что работал в окружении, отъявленных алкоголиков, какими были электрики, плотники и сантехники. Он не обижался на них, считал, что это их профессиональное заболевание, но никогда не выручал их деньгами и не участвовал в коллективных выпивках. Когда ему в расчёте за редко выпадавшую постороннюю работу, приносили водку, он отдавал её женщине, - технику, он хотел, чтобы его Юля, никогда даже не видела бы в его руках водки. Женщина-техник, настаивала водку на разных лекарственных травах, для своей матери, у которой болело абсолютно всё, а помогали только настойки. Ему было всё равно, как эта бабулька употребляла настойки, - пила или намазывала сверху, но нос у неё был из синя, бордового цвета. Однажды она приходила, опираясь на трость, к своей дочке за ключами от квартиры. Свои ключи потеряла, выходя на улицу, поругаться с соседями. Хорошо, что жила она недалеко от конторы ЖКХ, в подвале которой работал Василий.
Василий редко ездил проведывать мать, ещё реже брал с собой жену, помочь по хозяйству Юлия не могла, а в деревне этого просто не понимали. Как правило, Василий попадал на окучивание картошки, убирать же урожай его не приглашали, только всегда укоряли, что он мало помогает матери, поэтому урожаем с ним никогда не делились. Только однажды нечаянно он попал на выкапывания картофеля, трудились целый день, Василию, на поле попалась большая красная картофелина в виде сердца. Только её и привёз своей Юлии, усердный работник, остальное еле вошло в погреб и подпол снохе.
Сноха была через-чур хозяйственная женщина, огромных размеров. Она с одного удара сшибала своего пьяного мужа с ног. Несмотря на такое кодирование, пить горькую, брат бросать не собирался. Так и ходил по деревне с синяками, то под одним глазом, то под другим. Когда Василий приезжал последний раз в родную деревню, у брата Ивана синим было всё лицо. По этому случаю, он не выходил из дома уже третий день. Только брату рассказал правду, оказывается, его жена ударила большой чугунной сковородой, прямо по пышной соломенного цвета шевелюре.
Тем, кто уже видел его сизое лицо, он рассказывал, как запнулся об одну рельсу железной дороги и ударился о другую. Многие верили, несмотря на то, что железная дорога проходила в десяти километрах от деревни. Слишком убедительны были его рассказы о разноцветных кругах, которые он успел рассмотреть, до того как потерял сознание и целых полчаса лежал поперёк Транс Сибирской железной дороги. Усомнился в его «правдивых» рассказах, только Василий, иногда он выходил из подвала конторы ЖКХ, слышал, как часто мимо проносятся поезда в обоих направлениях, по этой магистрали.
Василию больше не хотелось приезжать в деревню, видеть пьяного брата и его через-чур хозяйственную жену. Так уж случилось, что не пришлось ему даже хоронить родную мать, видно сноха побоялась делиться с деверем наследством. Наследством был, ещё хороший отчий дом, Василий сам перебирал его нижние подгнившие брёвна, временно переселив матушку к снохе. Когда приходил её проведывать, мать часто плакала, а сноха сразу уходила в сельмаг. Мать ни на что не жаловалась, ей хорошо помогала её младшая сестра, маленькая добрая бабулька, весёлого нрава и крепкого ещё здоровья.
Она то и разыскала Василия в городе, известить, что он теперь сирота, а отчий дом сноха продала, не дождавшись и девяти дней. От родной деревни до города всего пятьдесят километров, в деревне есть почта и телеграф, брат Иван знал точный адрес Василия, но тёмными людьми были эти, деревенские родственники, толи умом, толи душой.
Пришлось Василию, просто сходить в церковь, написать поминальную записку, да поставить свечки своим родителям. Он решил съездить на могилы родителей, следующей весной в родительский день, но больше не заходить к брату и его жене, потому, что ничего хорошего он не чаял больше услышать от них. Мать, конечно, было жалко, но вести её в город было просто некуда. Даже поставить вторую кровать было некуда в этой маленькой, но светлой комнатке. Василий давно работал в ЖКХ, не пил и не прогуливал, стоял в очереди на расширение, писал разные заявления, ходил даже к депутатам, но всё безрезультатно. Чтобы его не обидеть, ему повысили разряд, а с ним и зарплату, кроме того повесили портрет на районную доску почёта.
Каждый праздник, когда они прогуливался с женой Юлией по проспекту, она просила его пройти ещё раз мимо доски почёта. В самом центре этой доски, в окружении толстых лиц разных начальников, на них смотрел улыбающийся токарь ЖКХ, с красивыми ямочками на щеках. Портрет на самом деле удался, Василий на нём, вовсе не походил на своего брата колхозника. Если не читать надпись под портретом, можно было подумать, что это какой-то спортсмен, скорей всего заслуженный хоккеист, перешедший на тренерскую работу. Волевое худощавое лицо, с улыбающимися красивыми губами, каким-то чудом, красиво уложенная солома волос, с вихром на одной стороне лба. После которого они начинают укладываться набок до другой стороны лба, но не сразу, а как покосившийся набок забор, или как ряд подмокших колосьев пшеницы.
Копию его портрета в фотоателье отдали Василию, он хотел отнести его на работу и повесить возле станка, в качестве рекламы, для посторонних клиентов. Надо было переодеться, он зашёл домой, жена Юлия не отдала ему портрета на работу. Она молча стояла посреди комнаты, прижимая к груди, габаритную фотографию. Василий понял, что его рекламная акция провалилась, уже на самом первом своём этапе, но для него здоровье жены было куда важнее, а её радость, сразу превращалась в его счастье.
Да он был очень счастливым человеком, не там, в деревне, где его часто обижал старший брат. Где беспробудно пил отец, обижая свою и его мать, где пахло навозом или ещё хуже силосом. Он благодарен своей деревне, за ту тихоструйную глубокую, но не широкую речку, полную рыбы не самых лучших пород. За косогоры, на той её стороне, за уходящий по ним вдаль, сосновый бор, с белыми мхами и боровыми грибами, которые тоже называли почему-то белыми. По берегам речки «Тиха», тянулись бескрайние луга, вытоптанные деревенскими коровами, где они паслись с появления первой травы и почти до снега. Между речкой и зарослями калины, в вперемежку с уже не плодоносящими кустами не то малины, не то ежевики натягивали стальные проволоки, со старых телеграфных столбов.
Когда то это была единственная связь, с теперь уже брошенной большой татарской деревней. Из столбов этой линии татары соорудили, что-то на подобие, мечети, которая больше напоминала многогранную юрту. За этой бревенчатой юртой с ускоглазыми окнами на каждой грани, стояла обшитая тёсом вышка. Если бы не блистающие на солнце нержавеющие полумесяцы на островерхих крышах, можно было подумать, что это военный охраняемый объект.
Все татары перетащили свои дома в деревню, где жил Василий, удлинив её вдоль реки. Даже русские, а тем более хохлы, согласились с тем, чтобы татары расселялись вверх по течению реки, как наиболее чистоплотная национальность. Поступало и шутливое предложение, переселить хохлов вниз по течению, но оно вызвало только смех, а вот с предложением соорудить на другом конце деревни хотя бы часовню, согласились все, даже татары. С часовней вышло не так быстро, как с мечетью, строить начали только после того, как несколько молодых хохликов приняли ислам, взяв в жёны, красивеньких татарочек.
Местные остряки мучали их одним и тем же вопросом, не помешает ли обрезание, исполнению супружеских обязанностей? Успокоились только когда, из одного конца деревни в другой, начали бегать русые и босоногие Наили и Равили. Русские девушки тоже стали заглядываться на молодых татарских юношей, всем своим обликом напоминающим им молодого Христа. Говорить им, что старым Иисус никогда и не был, не имело смысла. Остальное, сочувствующее православию население готовилось к крещению в реке «Тиха», но приезжий священник не одобрил этой затеи.
На летний отдых, к подруге, приехала молодая стройная девушка, с тонкими ногами и длинными рыжеватыми волосами. По своему цвету и обилию, они напоминали перевёрнутый сноп ржаных колосьев, а зелёные глаза только добавлял красоты её бледному веснушчатому лицу с острым вздёрнутым как у ёжика носиком. Её нельзя было назвать красавицей, но все молодые парни этой деревни, вечером были уже в клубе, ища её глазами.
Приходила подруга этой девушки, но самой приезжий нигде не было видно. Василий столкнулся с ней вечером следующего дня в библиотеке клуба, она, очень бойко помогала своей подруге разбирать кипу пришедших журналов. Оказалось, они учились с Ленкой этому делу вместе в культпросвет училище. Ленка бросила свои журналы, и стала, важно покачиваясь, прохаживаться из угла в угол перед Василием, иногда закрывая собой свою подружку. Кроме улыбки это ничего не вызывало, у демобилизованного солдата строительного батальона. Ленку можно было понять, она всё время хотела выйти замуж, за кого угодно. От молодого, низкорослого, зоотехника в очках, до сына богатого татарина, которого на деревне звали, - маленький мулл, потому, что он тоже был невысокого роста, только толстый.
Василий приходил в библиотеку спросить про журнал «Техника Молодёжи». В отличие от своего старшего брата, он интересовался техникой и фантастикой, всю свою небольшую зарплату он отдавал матери, поэтому журналов не выписывал. Отца, - кормильца не стало, когда он служил в армии, они напились какой-то гадости с братом. Ивана отпоили парным молоком, а отца нашли уже мёртвым. Поскольку Василий служил за границей, командиры просто не захотели возиться с бумагами. К тому же объект, который строила его часть, был секретный, даже в отпуск никого не отпускали.
Секретность была явно надуманной, потому что иногда к ним приезжали «Семёновцы», русские люди ещё в гражданскую войну осевшие в Монголии. Жили они станицами, отдельно от монголов, целыми семьями. Взрослые казаки иногда заводили разговор о сватовстве, наших солдат к их молодым красавицам. Больше всего они хотели, чтобы хоть их потомки вернулись на родину. В качестве «приданного» сулили: царские золотые червонцы, тугрики, рубли, или даже зашитые в голяшки хромовых сапог, американские доллары. Сами хромовые сапоги в Монголии тоже считались валютой, советские офицеры все свои сапоги давно обменяли, только не известно на что.
Василию понравилась одна рыжая казачка, с необычными орехового цвета глазами, красным румянцем на щеках, она часто скакала по степи на невысокой молодой лошадке. Заскакивала и на растворный узел, на большой скорости. Забиралась прямо на лошади на вершину песчаной горы и смотрела в низ, как императрица на обнажённые по пояс загорелые тела солдат, в том числе и на Василия. Потом, сержант, из предыдущего призыва, собрался увозить её в Союз, вместе с тугриками. По этому случаю ореховоглазая Дарья, теперь уже невеста сержанта, соскочив с лошади, исхлестала весь песок своей плетью, вокруг окаменевшего рядового Василия. Вскочила на свою лошадку, только тогда Вася увидел, как к размазанным по щекам казачки слезам, прилип песок. Она была похожа на девчонку, у которой в песочнице отобрали игрушку. Больше он её не видел, она растаяла как мираж в пустыне, которая больше походила на сонную степь.
Не очень часто, а только изредка ему снилась Монголия, верблюды, табуны лошадей и казачка Дарья, которая хлещет его плетью, а ему не больно, больно и обидно только ей. После встречи в библиотеке, с приезжей девушкой, которую её подруга называла Юлией, она сразу приснилась Василию. Сон был странный, Юлия, в своём бледном платьице, улыбаясь, быстро кружилась на одной ноге, как балерина в оперном театре только очень долго, а потом взлетела и начала падать, а Василий поймал её и понёс на руках, глаза её были закрыты, она улыбалась как во сне.
Ему не хотелось просыпаться этим утром, даже после третьих петухов и одного будильника. Проснувшись, он понял, что это очередной мираж, у него не было даже гражданской одежды, разве прилично подойти к девушке в своей гимнастёрке без погон, хорошо ещё, что сапогами хромовыми разжился подембелю. Чего их жалеть, он обул их, начистил до блеска, и пешком вдоль речки отправился на стан, раз уж опоздал на бортовую машину.
Он шёл быстро по тропинке вдоль реки, на берегу которой росли раскидистые деревья черёмухи, ему приходилось нагибаться, проходя под нижними ветками. Василию надоело кланяться каждому дереву и следующую ветку, он отвёл в сторону, даже не заметив, что на ней стояла девушка в бледном платьице, которая молча свалилась ему прямо в руки. Это была она, - балерина из сна, глаза её были закрыты, а на губах застыла улыбка. Так он стоял, держа на руках хрупкую девушку, и не знал что делать? Он и она были явно не в себе, у обоих сильно колотились сердца. Только он любовался её, а она не открывала глаза. Испугавшись, он развернулся и побежал с драгоценной ношей на руках, не чую ног под собой, обратно в деревню.
Сразу за строившейся часовней, стояло здание фельдшерского пункта, дверь была открыта, на крыльцо вышли двое. Деревенская фельдшерица и пожилой мужчина тоже в белом халате, он и принял у Василия девушку, с рук на руки. Васю внутрь не пустили, он побелел и весь трясся, в голове крутились два вопроса, - убил или спас? Выйдя из дверей своего пункта, фельдшерица сунула ему под нос, клочок мокрой, дурно пахнущий ваты. У Василия перехватило дыхание, и потекли слёзы, а это добрая женщина стала смеяться над ним: «Не плачь Василий, жива твоя «балерина» держи её крепче, она очень нуждается в поддержке сильного мужчины». Вышла и сама «балерина» с зажатым ватным тампоном на руке, чтобы она ещё раз не упала, он поймал её ладошку, и как бы поддерживая, больше не выпускал. Они медленно пошли в сторону клуба. Василий начал верить в вещие сны.
Глупая Ленка, рассказала всё-таки Василию, что у Юли болезнь такая, её пугать нельзя, и кружить тоже, она от этого как бы, в обморок падает, и сама оттуда не выходит. Парень, с которым она дружила в училище, закружил её, она упала и не вставала, пока не приехали на скорой помощи, и не сделали ей укол в вену. Это было давно ещё на первом курсе, ухажёр стал обходить её стороной, а за глаза называл, - «припадочной». «Так, что Вася…», - но он не стал её слушать: «Глупая ты Ленка, я с ней в город поеду», - сказал Василий и уехал. Документы у обоих были на руках, зашли в ЗАГС и подали заявление, через месяц оформили всё как положено, даже обвенчались в церкви. Жить стали в её маленькой светлой комнатке, на втором этаже старого деревянного дома.
Работу токаря Василий нашёл поблизости, но зарплата была небольшой, пока Юля работала в детской библиотеке за углом, этого не чувствовалось. Лет через десять, врачи запретили его жене работать вообще, ей стали приносить маленькую пенсию прямо домой, почти вся она уходила на лекарства. Василий временно переходил работать на огромный завод, но встретили его там не дружелюбно. Его умений не хватало на сложную работу, сразу без подготовки и он вернулся на прежнюю рядом с домом, где его ценили и уважали. Денежный дефицит, он научился с лихвой восполнять выполнением посторонних работ. Начальство не было против, он не пил, не прогуливал, выполнял любую работу. Своё рабочее место преобразил так, что приезжали даже из управления фотографировать, как образец организации труда.
Дома в комнатке было всегда чисто как в больнице, а диетическое питание пошло даже на пользу сильному мужчине. Он оставался стройным, спортивным со здоровым румянцем на лице, только пахло от него железом и машинным маслом. Именно этот запах нравился Юлии, она всегда сначала долго дышала носом через его рубашки, только потом бросала их в стиральную машину-автомат. Почти, то же самое, делал и Василий, с её платьями, только так, чтобы никто не видел, стоило его жене, куда-нибудь отлучится, как он сразу начинал стирать. Ей нравилось гладить, но несколько раз ей становилось плохо от этого занятия. Вася не любил гладить утюгом, но научился делать это в совершенстве. Сам процесс глажения, стал напоминать ему работу на токарном станке, работу он свою любил и она его тоже. Мастерство его росло год от года, даже слух пошёл, о мастере на все руки. Приходил мастер с завода, на котором он пытался работать, предлагал интересную хорошо оплачиваемую работу, но Василий однолюб, он больше не хотел менять работу, тем более уклад жизни.
По вечерам, зимой и летом они ходили гулять по широкой аллее заросшего сада, потому что только по ней одной можно было пройти, остальное его пространство было непроходимым. Вернувшись с прогулок в свою маленькую и уютную комнатку, они, полулёжа, устраивались на диване, Юлия с выражением начинала читать ему разные книги. Это больше напоминала театр, Василий, закрыв глаза, всё услышанное представлял в лицах и действиях. Телевизор, они почти, не смотрели, им не нравились: сериалы, спорт, Пугачёва и Кобзон, терпеть не могли КВН, Капицу и Познера. Дольше чем у всех соседей и знакомых им прослужил проигрыватель виниловых пластинок, которых было больше сотни. Может показаться странным, но им удалось перепрыгнуть через эпоху магнитофонов и пересесть сразу за компьютеры, и интернет.
Вместе они прожили 44 счастливых года, без ссор и потрясений, но болезнь взяла своё. Юлия просто не вышла из обморока, не смогли помочь никакие уколы. Это произошло в субботу, Василий был дома, он стоял в дверях, загораживая дорогу бессильным врачам скорой помощи. Он стоял молча, ухватившись за косяки входной двери, наклонившись вперёд, как будто хотел выйти, ни кто не видел, как крупные слёзы капали на высокий деревянный порог, словно капли начинающегося дождя. Его побелевшие от усилия ладони еле оторвали от косяков, хотя он и не сопротивлялся. Под нос ему опять сунули мокрый, дурно пахнущий, клочок ваты. Дыхание его опять перехватило, а слёзы стали ещё крупнее, только на этот раз «балерина» не вышла из дверей, а её вынесли на носилках. В его ушах звучал голос сельской фельдшерицы: «…держи её крепче, она очень нуждается в поддержке сильного мужчины».
Детей у них не было, хотя она их очень любила, за ней гурьбой ходили читатели детской библиотеки, а она для них устраивала литературные праздники. Особенно ей нравились праздники, по произведениям, - Жуля Верна, путешествуя по огромной карте, которая как занавес настоящего театра перегораживала весь зал библиотеки. Как артисты из-за занавеса выходили разные герои, даже Василию приходилось, поначалу, исполнять роли, то Паганеля, то капитана Немо, он не мог отказать Юлии. Роль Паганеля, ему удавалась, а вот капитан Немо из него получался какой-то зловещий умник, переигрывал немного. Весёлых рабов и индейцев всегда хватало. Изо всех самодеятельных актёров, певцов и музыкантов получилось всего пять профессионалов. В дальнейшем выступавших на сценах театров города, которые не отказывались исполнять взрослые роли в родной библиотеке. Василию оставалось только роль оформителя-декоратора, в его мастерской можно было сделать всё.
Ни кто не возражал, а женщина техник даже помогала, её полненькая дочурка играла главные роли в библиотечных постановках. Дальнейший путь в искусство, наверное, был ей заказан, из-за её полноты, но ошибались все. Она первой поступила в театральный институт, успешно его окончила и стала ведущей актрисой театра юного зрителя. Неоднократно ей предлагали перейти в другой, серьёзный театр для взрослых, но она стала только постоянным его зрителем, любуясь из зала игрой своего мужа, тоже не последнего актёра в городе. Даже старая её бабушка как-то преобразилась и перестала ругаться с соседями, положение обязывало быть культурной старушкой. На поясе она носила небольшую серебряную фляжку с дорогими алтайскими настойками из рогов марала.
Василий после смерти Юли как то изменился, стал медлительным, менее аккуратным, хотя только и делал, что стирал и гладил. Специально купил какие-то духи, запах которых напоминал ему Юлию, наверно она такими же пользовалась, но всё равно, чего то не хватало, а взять было негде. Он с головой ушёл в хозяйство, у него всё было расписано, когда, где, что. У него и раньше так было, лишь его Юля вносила в его планы неожиданные изменения и они ему нравились. Самому ему с этим не справится. Он никому не позволит этого делать, для него это стало святым. Стал чаще заходить в церковь, но крестится и молится так и не научился. Вспоминал, как его невеста учила креститься перед их венчанием. Сам обряд ему понравился, но не понравилось исповедь, было в ней что-то унизительное. Он боялся, что и невеста будет также унижена, на таком же обряде, а он был против такого положения.
Он всегда думал, почему у них получилась такая семья, хорошая, даже без детей, и только теперь понял стоя в церкви перед поставленными им свечками. Детьми были они сами, простая и нежная Юля, разве её можно назвать самостоятельной взрослой женщиной? Или его, плывущего по течению, не способного вырвать куска для себя, хотя вокруг все так делают. Ему вспомнилась большая красная картофелина с толстой кожурой в виде сердца, и как ей радовалась Юля, как ребёнок. Сам Василий отличался от взрослых мужиков забивающих стол в землю, напротив второго подъезда, своей игрой в домино. Он не играл в домино и карты, потому что считал это пустым времяпровождением. В мастерскую к Василию не пускали местных мальчишек, но напротив его дома стоял старый сарай, когда-то служивший дровяником, в эпоху печного отопления. Из трёх его отсеков Василий соорудил, что-то вроде просторной мастерской, а к наружной стене приделал откидывающуюся лавочку, с секретом откидывания.
Секрет знали только посвящённые местные мальчишки, которые любили, что то мастерить. Летом, когда он возвращался с работы, его уже поджидали юные техники округи, которым даже не хватало места на секретной лавочке. Каждый занимался своим делом, кто-то мастерил игрушки, для младших братьев и сестёр, кто-то пытался делать простецкую детскую мебель. Основным занятием было изготовления моделей кораблей и самолётов.
Жаль, что Василий ничем не мог им помочь, не довелось ему заниматься моделированием в детстве. Рано начал пасти коров, в 14 лет уже работал на тракторе, отец сидел в тюрьме за драку, а брат служил в армии. В 16 лет оставив школу, уже точил в колхозной мастерской. Вечернего обучения в деревне не было, единственное просвещение можно было получить в клубной библиотеке. Где он и пропадал почти все вечера, под покровительством тогдашней библиотекарши, матери его сверстницы Ленки. Скрыть того что её мать строила планы на создание, в дальнейшем, счастливой семьи своей дочери, было невозможно.
Старший брат, Иван всегда ломал разные деревянные поделки своего младшего брата Василия, это занятие доставляло ему удовольствие. Потом резко перестал ломать, он стал продавать другим мальчишкам садки и клетки, изготовленные младшим братом. Деньгами он не делился и не отдавал их матери, а прямиком относил их в сельмаг, покупая молдавский портвейн, которым угощал пол деревни таких же оболтусов, как он сам. Он стал принимать заказы на изготовление садков, даже сам накусал проволоки с бывшей телеграфной линии, на прожилины. Он продавал их вместе со щеглами, которых сам отлавливал за околицей клетками-силками, расставляя их в разных местах по несколько штук. Потом Василию приходилось одевать отцовские охотничьи лыжи и уже затемно идти по его следам с фонариком и выпускать птиц попавших в неволю. Они могли погибнуть, окоченев в продуваемых насквозь клетках.
Однажды брат Иван сильно избил Василия, за то, что он отказался из жёсткой проволоки с телеграфных столбов сделать крючки для самоловов по уже оплаченному и пропитому заказу. У самого Ивана руки не так были приделаны, долг заказчикам надо было отдавать, а денег взять было негде. Это не сломило Василия, он знал, какой вред наносит ценным породам рыб такая рыбалка. Знал тех татар, которые ездили зимой рыбачить на Обь и привозили мороженую рыбу мешками, а потом продавали её деревенским богатеем. Кончилось всё тем, что они отлупили брата Ивана, и взяли его с собой на рыбалку. Он для них лунки пешнёй долбил целую неделю, в расчёт привёз пару огромных налимов. После этого Иван обходил тот конец деревни, по береговой лыжне, которая летом становилась тропинкой.
Василий затаил обиду на всех кроме матери, которую было жалко, он решил, что обязательно уедет из деревни. Ему не нравилась даже хорошо к нему относившаяся библиотекарша, которая называла его не иначе как, - «женишок». Это звучало как-то уменьшительно и насмешливо, а глупая дочка Ленка, пыталась даже им командовать, как в своё время её мама, её отцом. Бедняга её отец, сбежал в город, он был неприспособленный к деревенской жизни человек, ни дров наколоть, ни травы накосить. Ленкина мать его из города привезла, он лет семь промучился и вернулся к своей маме, наверное, он «маменькиным сынком» оказался. Такие и в деревнях попадаются, но очень редко, всё чаще сильно пьющие, тоже никчёмные люди. Какая разница? Ну не могут дров наколоть, сильно пьяные или трезвые «маменькины сынки».
Василий, не был большим умельцем и семи пядей во лбу, он был обыкновенным человеком, добрым, спокойным, верным. В огромной массе людей их большинство, про таких людей говорят: «Ничего особенного», но на самом деле, это не так. Если бы каждый привыкал работать с самого детства, до такого возраста, когда уже на это не хватает сил и здоровья, преданно любить, родителей и жену, заботится о них, не гоняться за личной выгодой, то-то у нас жизнь настала бы. Может быть не к месту, вспомнились Василию слова Чехова: «Если каждый человек, на куске земли сделал бы все, что он может, как прекрасна была бы земля наша». Ему всегда казалось, что именно так и надо работать.
Изо всех писателей, произведения которых ему читала Юля, ему больше всего нравился Чехов. Именно его хотелось назвать самым интеллигентным человеком России. Может быть это слишком категорично «самый интеллигентный», но бывают же самые лучшие инженеры учёные, даже токари. Себя он никогда не считал лучшим, когда о нём хорошо говорили, да ещё при нём, хотелось провалиться сквозь землю, или скорей уйти чтобы не слышать тех слов, от которых можно испортиться. Ему не хотелось портиться, и не хотелось становиться лучше. Ему казалось, что лучшего он не заслужил, а становится хуже, считал ниже своего достоинства, поэтому регулярно оплачивал все свои счета. Ни близких не далёких родственников у его Юлии не было, поэтому он решил не хоронить её на кладбище, а отвёз в крематорий. Ему сильно не нравились запущенные холмики могил на деревенском кладбище, родственники которых были еще живы, считали себя православными, но запустили всё что могли.
Получив из крематория, пепел своей любимой Юлии в алюминиевом сосуде, больше напоминавшем ему призовой кубок спортивных соревнований. Он до самой следующей весны хранил его рядом с портретом жены, рядом с которым стояла небольшая вазочка, а он менял в ней живые цветы. Простые цветы: мать-и-мачехи, одуванчиков, ветреников, кандыков, кукушкиных слёзок, огоньков, ромашек и лесных гвоздик. Она их очень любила, но в дни поминок: девяти и сорока дней, полгода и года, покупал самые дорогие розы. Василий не хотел, чтобы о нём думали, что он скупится для Юли, но как только уходили гости, он снова ставил ромашки. Эти простые цветы так подходили к цветному её портрету.
Весной, Василий привёз из деревни деревце черёмухи. Посадил его над обрывом, за дровяником, огородив с двух сторон доступ к нему. Когда дерево принялось и начало цвести, лопатой он оголил его корни и посыпал их пеплом, которые ему дали в крематории. Каждую весну комнатка, где они прожили 44 года с Юлей, наполнялась ароматом цветков черёмухи, от срезанных с деревца веток. Василию казалось, что всё может повториться вновь. Вырастит большим дерево, он станет укреплять осыпающийся вокруг дерева обрыв, а его Юлия залезет на крышу дровяника, станет собирать спелые ягоды и снова свалится в его руки, только теперь не будет обмороков, они уже прошли и теперь уже ничего не страшно.