Лагерь пионерский

Владимир Тунгусов
    Пионерское детство, пионерский летний лагерь, вы, помните? Чаще всего спрашивают женщины, моего и чуть моложе моего возраста. Сразу вспоминается чудесный фильм, - «Добро пожаловать, посторонним вход воспрещён!». Директор, - Дынин, самовольный пионер, - Инночкин, какого дяди племянница, мальчик № 13 с единственным вопросом: «Что это вы тут делаете?», и многое другое. Кажется, в этом фильме собраны все язвы тогдашнего нашего общества, ан, нет, были и другие о них и речь.


   Когда я был маленьким, у меня тоже была бабушка … , эта фраза из фильма стала моей любимой, а все мои внуки знают, что звали её Клавдия Григорьевна, но речь пойдёт не о ней. Речь пойдёт о лучшем в окрестностях нашего города пионерском лагере «Чекист», находился он недалеко от КП слева от дороги, в сосновом лесу, на краю обрыва. Вниз по склону обрыва между зарослями пучки и папоротника пролегала тропинка, ведущая к маленькой речке Киргизка. Устроенная на ней запруда не перекрывала её течения, но устанавливала определённую в ней глубину. На противоположном берегу густые заросли тальника могли остановить любого самовольного беглеца.


  «Чекист», - это военный городок, где располагалась воинская часть охраны закрытого поселения отделённая от самого поселения. Я тогда маленький был и не запомнил, к каким родам войск относилась эта часть, но скорей всего к внутренним. Само же поселение, было большим, целый город, позже ему даже присвоили имя Северск, но тогда он ещё делился на посёлки, и малолетние жители этих посёлков спорили, чей посёлок лучше. В пионерском лагере «Чекист» отдыхали дети разных посёлков и даже областного центра, но нас из центра было очень мало. В основном дети, родители которых как-то были связаны с деятельностью этого закрытого поселения.


   Мой отец был настоящий Чекист, без кавычек и был связан с безопасностью этого закрытого поселения и безопасностью всей его деятельности. Своего отдела КГБ в поселении ещё не было. Это потом в этом городе появится горисполком – администрация – мэрия и даже свой отдел КГБ, начальником в котором назначат способного «ученика» и друга моего отца. Вот такого отца дети, а именно моя сестра и я, отдыхали в летние каникулы в этом прекрасном лагере. Из «КГБ» был ещё сын шофера, но его потом исключительно, удалили из лагеря, но не так, как пионера Инночкина, а по-тихому, не по-пионерски, а по-чекистски. За что именно? Вот об этом и пойдёт рассказ, но только после того как я опишу обстановку в лагере.


   Таких корпусов как пионеру Инночкину, тогда ещё не понастроили, но и в палатках мы не ютились и на костре пищу не готовили. У нас были понастроены корпуса из брёвен оштукатуренные внутри и обшитые тёсом снаружи, побеленные обыкновенной известью. Каждый корпус был разделён на две равные половины, поперечной перегородкой, на отделения для мальчиков и для девочек. Крылечки и входы в помещения находились в торцах этих корпусов – бараков, иначе их не назвать. Чуть подальше от крылечек стояли туалеты типа сортир, с крупными чёрными заглавными буквами  М и Ж. В глаза они не бросались потому, что находились за корпусами и вдоль их, ближе к забору, огораживающему лагерь. Так было возле всех корпусов, которые располагались по всему периметру территории.


   В центральной части лагеря находилась открытая веранда, с биллиардом, детской железной дорогой, столы с набором костяшек домино. Был даже живой уголок с черепахами, кротом в большом ящике земли и чёрным «говорящим» вороном, который не проронил ни слова, как коммунист на допросе. На ночь это всё убиралось в помещение в центре этой веранды. Такая же продуваемая веранда служила нам столовой, только в центре её находилась кухня. В этой столовой я первый раз в жизни ел вафли и пастилу, ничего удивительного в этом не было, в областном центре много чего просто не было того, что можно было увидеть или съесть только в закрытом поселении. Ни каких обид поэтому поводу, быть не должно, их родители отдавали все силы, здоровье, а иногда и жизнь, ради того дела, которым они занимались, а оно это дело было важнейшем для всех нас.


   Кроме вафель и пастилы, мне запомнился дурманящий запах папоротника и вкус плевательных трубочек стволов пучки, из которых мы обстреливали друг друга, семенами жёлтой акации. В ход шёл даже стручок акации, рас кусанный пополам он был не превзойдённой пищалкой. Писк десятков пищалок раздавался по всему лагерю, с утра и до позднего вечера, пока мода на них не прошла. Эта изменчивая мода, приходила и уходила, на пищалки, трубочки, хлопушки из тетрадных листов, шляп из газет. Мы тогда ещё не знали телевизоров и Оригами, разных викторин и КВНов вообще не было. Верхом развлечений для нас были «Гигантские шаги» и качели с каруселями. Вожатые на ночь нам читали Стивенсона и Майн Рида, для самых умных была даже библиотека с десятком самых читаемых книг, но самыми умными оказались наши вожатые.


   Нашими вожатыми были студенты педагогического института, а так же выпускники этого института, которые раньше уже были вожатыми в свои студенческие годы. У них был опыт, который подвёл их в самый ответственный момент, но об этом позже. Спали они в том же помещении вместе с нами только у входа, с одной стороны двери стояла большая кровать воспитателя, а с другой табурет, на котором находился оцинкованный бачок с краником для питьевой воды. Нашим воспитателем, была  женщина, скорей всего  молодая учительница, недавно окончившая педагогический институт. Запомнилась даже её необычная фамилия Пузырева, Это хорошо, что мы не знали её фамилию, иначе могло к ней прилипнуть какое-нибудь прозвище, типа, Пузырева – Корова.


   Её на летнюю подработку в лагерь сманила подруга, которая и научила скрыть от малолетних хулиганов свою фамилию, видно опыта у неё было больше. Я чудом узнал фамилию своей воспитательницы, всё-таки сын чекиста, но дал  честное пионерское слово сохранить это в тайне, и сдержал его. Конечно, сделал я это как настоящий провокатор, её подруга воспитатель девочек нашего отряда, хотела спровоцировать меня, но напоролась на более изощрённого малолетнего провокатора. Мы уже тогда играли в такие игры, - на бумажке надо было написать фамилию девочки, которая нравилась игроку мальчику. Воспитатель должен был угадать, что написано на моей бумажке свёрнутой в трубочку.


     Я нравился воспитательнице девочек, но она думала, что мне нравится воспитательница мальчиков. Она сначала перечислила все фамилии девочек нашего отряда, а потом и нашей воспитательницы. Она не угадала, мне нравилась красивая девочка из соседнего отряда, по этому случаю мне пришлось разжевать мою бумажку. Проглатывать разжёванную бумажку я не стал, не вкусно, да и смысла в этом не было, просто плюнул на такие игры, и больше в них не участвовал. Я уже тогда, обращал внимание, на расстоянии больше положенного радиуса действия, да и тайны я умел хранить, даже от своего отца, - профессионала по раскрытию тайн.


  Пузырева, была полненькой молодой женщиной, с не потерявшей форм фигурой, в очках и коротким бледно рыжим огрызком косы. Она мне не могла понравиться, но смогла запомниться по двум случаям, об одном я пока не хочу рассказывать, он напугал её, а другой меня напугал. Я сидел на перилах крыльца, и чувствовал что мою голую загорелую спину, кто-то из насекомых кусает. Правой рукой я дотянулся до своей левой лопатки и сцарапал чешущийся бугорок, вся ладонь моей руки после этого оказалась в крови.


    Я попросил нашу воспитательницу посмотреть, кто меня так сильно укусил, но оказалось, что никто меня не кусал. Это я ногтями содрал свою выступающую родинку, но не совсем, она болталось на маленьком клочке не оторванной кожи. Пузырева оказалась не только педагогом, но и человеком, хорошо подготовленным с точки зрения медицины. То, что она сама испугалась и испугала меня, всей серьёзностью моей травмы, это можно пропустить, но то, что она со мной сделала, было правильным решением. Она не стала обрабатывать мне рану, а просто взяла ваты положила на рану и забинтовала всю мою грудь  на этом уровне, потратив на такого щуплого мальчугана две упаковки стерильного бинта.


   Со стороны я выглядел перевязанным героем, по крайней мере, в глазах девчонок, они ни то жалели меня, ни то восхищались. Я решил использовать это моё положение, чтобы ближе познакомится с понравившейся мне девочкой из соседнего отряда. Для этого я стал прохаживаться около их корпуса, перевязанный на голое тело и дополнительно прижав, левую руку к груди. Прохаживался до тех пор, пока меня ни заметила эта девочка и ни подошла ко мне с вопросом: «Мальчик, а что с тобой случилось?». Ни минуты не задумываясь, я ответил: «Моё сердце пронзила стрела Амура, и всё это из-за вас сударыня. Пришлось перевязать, потому что она не прошла на вылет, а осталась навсегда в моём сердце, а хвостовое оперение оторвали и выбросили. Могу показать куда».

 
   Девочка была такой же романтичной и начитанной как я, она рассмеялась, но согласилась пройти со мной посмотреть на выброшенное  оперение. Мы пошли рядом, я не взял её за руку потому, что мне приказали меньше двигать левой рукой, и это была правда. Её звали Света Комарова, темноволосая девочка, всего на один год младше меня, с красивыми вишнёвыми губами и серыми прозрачными как у куклы обворожительными глазами. Её тёмные волосы были разделены на две половины, без чёлки и  свисали с двух сторон не очень тонкими косичками, а маленькие уши закрывали подкрученные пряди, всё тех же волос. Ну как я мог не влюбиться? В такую умницу, которая вышла ко мне на встречу, не боясь насмешек девчонок её отряда, лица которых смеялись над нами в окнах их корпуса. Всё ради перевязанного героя, это поступок. Его нельзя мешать с праздным любопытством, а кто его так, и за что? Да ни за что, а просто так, хотелось сдаться красивой девочке под белым флагом моего бинта!


   Я действительно показал ей сломанные стрелы, их сломал наш «бескультурник», так мы звали лагерного физрука, он действительно не мог связать двух слов нормально и говорил только строевыми командами. Физрук боялся, что мы высадим, друг другу глаза, это было невозможно, стрелы, из свежих прутьев клёна, очень тяжелы и никогда не попадали в цель, поэтому мы не сильно обиделись на этого, солдафона. Там же валялся и лук, из толстого прута черёмухи, тоже свежесрубленного, с обвисшей тетивой, из шнурка старого кеда. Всё было на месте, не хватало только Амура, но когда я натянул одну тетиву без стрелы и направил лук в сторону Светланы, вдруг почувствовал, что у меня вновь что-то зачесалось на лопатках. Это болячка, про которую я забыл, но мне казалось, что я взял на себя роль Амура и исполнил её с честью.  Она подошла ко мне и стала пристально глядеть в мои глаза, этого взгляда не выдержал бы даже Амур, не выдержал и я.


   Нам было всего по 10…11 лет, никаких половых влечений у нас не могло быть, мы были чище, чем вооружённые и крылатые Амуры. Они, наверное, смотрели на нас с высоты и радовались, что на ложный вызов не надо было вылетать, мы ещё не доросли, оставалось нашей симпатии чуть-чуть подождать, а мы-то думали, что это любовь. Мы конечно гуляли с ней по лагерю, писали друг другу записки, я рассказывал ей о тех книгах, которые уже прочитал, она о том, что читала она. Какими разными были эти книги, мои были приключениями, её о любви, наверное, нам обоим этого не хватало, и мы восполняли эти пробелы как могли. Стыдно признаться, но я ни разу не взял её руки, я боялся, что по моему телу пробежит ток, до сих пор ещё неизвестный науке, и я совершу то, что не должен был совершать. Я не хотел её обидеть своими словами и тем более поступками, хотя был словоохотливым мальчиком не из робкого десятка.

 
     Это можно было бы объяснить гораздо проще, - у нас ничего ещё не топорщилось под одеждой, а именно это толкает нас на необдуманные поступки. Где-то в глубине наших недоразвитых тел сильно колотились чистые сердца, и замирало иногда дыхание. После которого начинал сильно втягивать в себя воздух, радуясь, что это так хорошо, гораздо лучше ровного и размеренного, обыденного дыхания. Это проходит, оставляя в жизни воспоминание, чистоты помыслов, хотя бы в столь раннем возрасте, но это было и это было может самым хорошем в жизни. Она уехала в свое закрытое поселение, со слезами на глазах, а я в областной центр зная, что не встречу её ни через год, ни через два, значит никогда.


   Я думал так, не от желания лишний раз опечалится, по собственному желанию, так складывались обстоятельства, которые иногда бывают сильнее нас. Дело в том, что ближе к концу сезона произошёл отвратительный случай, нас повезли в баню, через КП, в военной городок части охраны. За неделю до этого с нами ездил наш «бескультурник», но он от сильных тренировок, что-то там себе растянул, и «сошёл с пробега». Вместо него с нами поехала наша воспитательница Пузырева, мы разделись до трусов и выстроились в моечном отделении, возле наполненных тёплой водой тазов. Ждали мочалок и мыла, увидев нас в таком обличии, она приказала нам снять трусы, мы как хоть и не взрослые, но всё-таки мужчины наотрез отказались.


    Тогда она сама стала насильно стягивать с нас трусы, закончилось это всё так, что мы облили её теплой водой изо всех своих тазов сразу. На ней было одето светлое бледное платье, и абсолютно белое нижнее бельё. В результате нашего обливания, все её скрытые достоинства стали видны, правда, в не совсем ясном проявлении, но и это разбушевавшимся хулиганам показалось мало. Они свалили её и сняли с неё трусы, то есть закончили тем, чем она начала эту потасовку. В обливании я участвовал, но вот раздевание прошло без меня. В каждом отряде, наверное, находился свой осведомитель, поэтому часть наших товарищей были вынуждены покинуть лагерь, а всем другим путь в него был заказан на вечные времена.


    Дело в том, что дети закрытого поселения были воспитаны очень строго, нельзя этого, и того тоже нельзя. Ясное дело, что инициаторами досадного происшествия явились горожане, по крайней мере, сына шофёра КГБ, я встретил только в городе. Оказывается он жил в том же районе что и я, но не общались раньше и потом тоже, не смотря на то, что в зрелом возрасте даже работали на одном заводе.  Наверное, он не мог простить мне, что я такого папы сын, а я за то, что больше никогда не увидел свою девочку. Сначала мы здоровались сквозь зубы, а потом и совсем перестали приветствовать друг друга.