ТУХЛОЕ ДЕЛО
(рассказ)
Система правосудия напоминает театр, в котором комические персонажи исполняют роли серьёзных и думающих людей.
Раздражало всё. Раздражал этот долгий маршрут по зимнему шоссе. Раздражал этот истрёпанный прежними хозяевами корейский джип, хлюпающий на каждой кочке своими сочленениями. Всё раздражало - и, главное, сам себя раздражал: почему он согласился на это тухлое дело.
Вот, видимо, правильно прямо в глаза заявила ему его коллега, с набитой на оголённом предплечье татушкой «королевская лилия», наикрутейшая адвокатесса из их общей конторы, на последней адвокатской гулянке: «Жить ты не умеешь».
«Не умею жить, - теперь соглашался со своими мыслями Трубачёв. – Оно так и есть. Не могут мозги и приспособленный к ним организм существовать вопреки фундаментальному закону о сохранении энергии». Уже, просто на бензин, был потрачен весь полученный по этому делу гонорар. Почти двести километров пути, чтобы добраться до этого захолустья, именуемого административно «районный центр Безенчук». А почему не запросил соразмерный гонорар, или как в адвокатской поговорке: проси больше – не ошибёшься? Но у пожилой, интеллигентного вида женщины, которая смотрела на тебя, как на икону, и уверяла, что её единственный, хорошо воспитанный сын ни в чём не виноват были во взгляде такие боль и страдания, что о конкретной сумме гонорара, соответствующей хотя бы объективным затратам на бензин, Трубачёв как-то и не задумался. Тем более, что из рассказанной фабулы, пусть даже в интерпретации матери обвиняемого, ничего особо криминального не усматривалось. Ну вот, и занимайся теперь гуманитарной помощи. Мозг сам у себя спрашивал - и сам себе отвечал на вопросы: не разумный поступок, на уровне эмоций.
И вылилась эта «гуманитарная помощь» в это тухлое дело. Четвёртый месяц пошёл как дело отправилось от следователя прокуратуры для рассмотрения в суд, после того как подзащитный Трубачёва пробыл месяц на стационарной психиатрической экспертизе в спецбольнице тюремного типа, за тысячу километров от любящей мамаши, в компании экстремалов криминального профиля.
На первом свидании со своим подзащитным – Александром Ильиным, сорокалетним мужчиной, холостым, имеющим дочь пятнадцати лет от первого брака, с первого впечатления: капризный, типичный мамуленькин сынуленька. Капризуля, одним словом, избалованный покойным папой-профессором и мамой-доцентом из области устаревших наук по теории научного коммунизма, по сложившемуся у Трубачёва мнению считал себя по жизни «элитной составляющей». И подзащитный сразу завопил голосом утопающего: «Куда они меня запихали?! Меня же там дуриком могли сделать своими уколами!.. Вы не знаете, а я знаю… Сокамерники просветили… Сделайте что-нибудь!.. Пусть освобождают меня!..»
Ну, а что тут сделаешь – ничего. Застоявшимся болотом правосудие, булькая периодически сероводородными пузырями, не одобряет никаких волнений на своей тихой поверхности. Булькает с устоявшейся синхронностью запахом протухших яиц. Направил Трубачёв стандартные жалобы в соответствующие инстанции. Из соответствующих инстанций поступили в положенные сроки ответы с заранее известными формулировками: об ожидании своей участи обвиняемым в предусмотренные законом процессуальных сроков. И обвиняемый ждал решения своей участи в рамках дозволенных законом процессуальных сроков.
Дело Ильина, по какой-то злобности его судьбы, вдруг решившей наказать мамуленькиного сынуленьку, не рассматривалось судом уже сверх «дозволенных процессуальных сроков». Судья, которой было отписано это дело, сама находилась «в процессе отстранения её от должности». В конце концов, дело передали другому судье, и пока новый судья ознакомится – ещё ждать две недели. Трубачёв встретился с судьёй, худенькой женщиной в больших очках, с настороженно-испуганным выражением лица. Хотел поговорить без всякого официоза, чисто по-человечески об изменении меры пресечения Ильину, что, мол, подсудимый за четыре месяца своего досудебного заключения уже отбыл весь срок наказания, который бы ему можно было назначить по самому суровому приговору по этому тухлому делу. «Если даже, при принципиальном подходе, тут вообще – чуть ли не оправдательный приговор светит…», - постарался искренне объяснить свою позицию Трубачёв. И тут же пожалел о сказанном. При услышанном «оправдательный» лицо судьи приобрело ещё более настороженно-испуганное выражение, глаза за стёклами очков сделались размерами на уровне с этими линзами. Она скрипуче сказала, чтобы адвокат не давил на её правосознание и, если имеются обоснованные жалобы, пусть обращается в вышестоящие инстанции. «И сидите и ждите спокойно», - уверенно посоветовала судья в спину Трубачёва.
Спокойно сидеть и ждать можно на свободе – но не в условиях тюремного режима следственного изолятора. Подзащитный Ильин при встрече в тюремном адвокатском кабинете сразу же начинал фонтанировать негодованием и упрёками в адрес своего адвоката: почему, мол, уплаченные его мамашей деньги не дают эффектного результата, почему не отпускают из-под стражи, где справедливость и тому подобное. И так получалось, что главный злыдень при сложившихся обстоятельствах – его адвокат-бездельник.
Трубачёв, опустив голову, выслушивал негодования своего клиента и думал про себя: что ж тебя так воспитали, точно весь мир должен стлаться перед тобой мохнатым ковриком.
2.
Приняв дело к своему производству, взяв гонорар, выписав нужные бумажки, Трубачёв на следующий день покатил в посёлок Безенчук. Всё равно последнее время наступил период профессионального простоя, и не было обычной адвокатской суеты, когда случалось, что одномоментно нужно было присутствовать в двух разных местах.
Последний год только и был занят в вялотекущем арбитражном процессе между двумя бизнесменами, считающими себя олигархами местного разлива и вступившими в коммерческий конфликт, как два помещика из пушкинского «Дубровского». Сам Трубачёв представлял в суде, как ни странно, интересы обоих. Оба спорщика ему доверяли, но хотели, чтобы окончательную резолюцию вынес авторитетный суд.
Изображая с трудом серьёзное выражение лица, Трубачёв спрашивал: «Вы хотите строго по закону?». «По закону», - твёрдо заявлял один из олигархов. И второй тоже – «По закону. Строго по закону!». Вздохнув, Трубачёв перепрашивал: «Но, может, всё-таки лучше просто по-человечески?» «По человечески – но по закону» - такое мнение они выразили, удивительно впервые, единогласно.
Судья арбитражного суда поначалу даже растерялся такому желанию спорящих сторон иметь одного представителя, но махнув рукой из чёрной мантии, сказал равнодушно: «А, ладно, у нас не уголовное производство».
Оба «олигарха» всегда являлись в судебные заседания, произносили речи, предъявляли аргументы, заявляли бесконечные ходатайства, демонстрируя своё юридическое самообразование и сами себе в этом умиляясь. Помирить их, привести к взаимному компромиссу у Трубачёва никак не получалось и, в конце концов, плюнув на свою примиренческую инициативу, он получал чисто символические гонорары от каждого «пушкинского помещика» за устные консультации, оформления письменных документов и суфлёрство в судебных заседаниях. И опять удивительно солидарно, одинаковыми фразами при выплате ежемесячной гонорарной суммы говорили оба спорщика: «У нас не Америка, где вашему брату за такие чепуховины бешеные деньги платят».
В Безенчуке Трубачёв быстро отыскал на главной поселковой улице здание районной прокуратуры. На первом этаже располагался ломбард, на втором – сама прокуратура, которая и возбудила против Александра Ильина уголовное дело… аж, по трём тяжким статьям уголовного кодекса. Во-о, орлы правосудия - ну и наквалифицировали. Тут тебе и незаконное проникновение в чужое жилище, и незаконное лишение свободы человека, и реальная угроза убийством. Не с демократических законов древней Греции и древнего Рима растут ноги у российской правоохранительной системы. Истоки нашей системы связаны не удалённой пуповиной с судебной казуистикой тиранической Византии. И как сильна историческая привычка к формализму. Вот и, как говорят в народе: попал Ильин по полной программе.
Мама Ильина утверждала слёзно, что всё это надумано, ложно и «чрезвычайно абстрактно». Маме, всю свою жизнь и по своей должности свято верившей в безгрешность органов правопорядка, видимо трудно было произносить такие слова.
Молодой следователь пододвинул Трубачёву дело Ильина, сообщил, что дело уже готово для передачи в суд. Адвокат быстро залистал пронумерованные страницы, фильтруя протокольные формулировки и выбирая истинную суть вменяемого обвиняемому состава преступления. Молодой следователь давал по ходу ознакомления с делом короткие комментарии:
- Оно, конечно, на одних формальных признаках… Ну, посамоуправничал этот Ильин. Дачу у него обокрали, он и решил сам разобраться. Хотя написал заявление участковому. И всё пошло своим порядком. Не надо было самоуправничать… А то ж вот разыскал сам местную ханышку, та призналась ему, что она со своим приятелем кое-какое барахло с его дачи свистнули…
Почти в самом конце материалов Трубачё с изумлением обнаружил постановление следователя о применении к Ильину подписки о невыезде. О никаком заключении под стражу, значит, и не подразумевалось. Трубачёв вопросительно посмотрел на следователя и показал пальцем на страницу. Тот понял молчаливый вопрос и в соответствии со своим честным выражением лица честно ответил:
- Вы понимаете, как бы это выразить… Ваш клиент ужасно нервный субъект. Неадекватно возбудимый, прямо сказать. Когда я попросил его расписаться в этом постановлении, он так развозбуждался… Конечно, я понимаю, некоторые обстоятельства за уши притянуты. Ну, понимаю, обидно сделалось, когда его дачу очередной раз обворовали. Эта дачка-то такая дощатая, дешёвенькая, давно их семьёй купленная. И они туда с областного центра постоянно приезжали с мамой своей. Понимаю, обидно, но участковый наш принял же у Ильина его заявление о краже. Сиди и жди – чтобы всё по закону…
Трубачёв, кивая головой в согласии со словами следователя, продолжал дальше перелистывать листы уголовного дела и вдруг обалдело услышал:
- А на него ещё в областной прокуратуре другое уголовное дело возбудили. За нападение на работников правоохранительных органов…
Со слов следователя Безенчукской прокуратуры ситуация выглядела так:
В качестве потерпевшего по краже с его дачи Ильина вызвала по телефону на допрос следовательша из местного безенчукского райотдела милиции. Капризничая, Ильин ответил ей, что приедет, когда ему это будет удобно. Молодая и тоже, видимо, капризная девушка в должности следователя связалась по мобильному телефону с сотрудниками, которые в это время как раз находились в областном центре по служебным делам и собирались обратно. Сообщила им адрес Ильина и попросила по пути захватить Ильина с собой. Два капитана с Безенчука добросовестно исполнили поручение следователя, приехали к Ильину домой, стали просить поехать его с ними. Ильин был слегка нетрезв, его мамы дома не было, и каким-то образом Ильин стал оказывать сопротивление законным требованиям двух капитанов. В результате один капитаном оказался потерпевшим, другой капитан – свидетелем по уголовному делу о покушении на жизнь работника милиции. А сам Ильин – обвиняемым по этому делу, возбужденном в рамках своей юрисдикции областной прокуратурой.
- Такое тухлое дело, - вздохнув и пожав плечами, сказал молодой следователь, видимо по молодости лет ещё принимавший близко к сердцу судьбы своей клиентуры. – И как он из такой ситуации выкрутится – даже не представляю. У капитана, который потерпевший, есть железный свидетель – его коллега, который категорически утверждает, что Ильин угрожал реально кухонным топориком. А показания работника милиции, сами знаете, сомнениям не подлежат.
- Да уж, - согласился Трубачёв. – Дело тухлое, тухлее представить трудно. Ох, много тут работы для адвоката. – Трубачёв машинально подумал, что этот паренёк, молодой следователь, лет этак через пять перестанет вздыхать над каждым щекотливым юридическим казусом и будет по-простому, как болванки, обрабатывать на токарному станке правосудия судьбы своей клиентуры. – А зачем вы его арестовали? И на психиатрическую экспертизу направили в стационар?
- Да вот так как-то само собой… образовалось. Этот Ильин при ознакомлении с делом по окончании следствия и, не захотев подписывать подписку о невыезде, мне тут такое устроил, - и следователь обвёл жестом руки свой обширный стол, заставленный компьютером, принтером, заваленный многочисленными бумагами. – Всё вот это ка-а-ак шваркнет на пол. Короче говоря, типичный буйный псих устроил. Его адвокат, наш местный, при этом присутствовал. Наша местная, опытная женщина, из бывших судей. И она прямо мне говорит, увидев такую сцену, что не будет защищать такого типа, пусть даже за тысячу долларов гонорара… И сказала, что этого Ильина необходимо направить на психиатрическую экспертизу. А я тоже, признаюсь, разволновался. Как он тут всё на пол шварк. Хорошо ещё техника не разбилась – а то как бы я дальше работал. Ну, я и вызвал наряд милиции, Ильина - в капэзэ, и пошёл оформлять санкцию на его арест. Потом, когда провели амбулаторную экспертизу, то врачи дали заключение, что не в состоянии определить его вменяемость в амбулаторных условиях и требуется обследование в стационарных условиях. Вот так и получилось. – Следователь уже очень глубоко и тягостно вздохнул. – Такая процедура мурыжливая, скажу я вам, чтобы оформить этого Ильина в психушку тюремного типа, этапировать в Оренбург…
Трубачёв перебил жалобы молодого следователя на его служебные сложности:
- А что вы хотели узнать, никак не уясню, из заключения экспертизы? Зачем вам для истины по делу это было нужно? – спросил он с усмешкой. – То, что Ильин самостоятельно установил воровку, пролез к ней в её хибару через окно, завешенное полиэтиленовой плёнкой? Потом привёл её к себе на дачу, связав ей руки каким-то гнилым ремешком, который по пути сам свалился с рук бомжеватой дамочки? А затем на даче совместно распивали спиртные напитки, как написано в ваших протоколах?.. И вы хотели установить, что все эти противоправные действия Ильин совершал, находясь в состоянии невменямости?
- Да вот, как-то так получилось, - опять развёл руками молодой следователь.
3.
Вот уже пятый месяц бестолковых поездок в этот Безенчук, районный центр, посёлок городского типа, в котором самое высокое здание – станционная водокачка из красного кирпича, возвышавшаяся Эйфелевой башней над старым Парижем. Сколько было этих поездок – Трубачёв и со счёта сбился. «Интересно, - размышлял Трубачёв, руля по зимней дороге, - а как величать жителей данного населённого пункта? Граждане безенчукчи и безенчучки…»
Ещё Трубачёва раздражало его утренняя похмельная тяжесть. Зря он вчера вечером перебрал на адвокатском корпоративчике. Да и домой явившись, дополировался пивком из холодильника. Вот теперь противное чувство угнетённого сознания, чувство приближающейся непонятно откуда опасности, ощущение тщетности всех усилий по этому тухлому делу – и вообще бренности жизни и отсутствии в ней справедливости.
В последнем судебном заседании – уже третьем, вот же, клята мать, процесс века – перешли лишь к прениям сторон. Ругань стояла, как на сельском базаре в воскресный день. Подсудимый Ильин из клетки за спиной адвоката азартно и безостановочно переругивался с потерпевшей, сидящей на передней скамье в зале заседаний. Та, развязно чувствуя себя бедной сиротинкой, защищаемой законом, раскраснелась спитой, отечной физиономией. Не слушая судью, пытавшуюся навести процессуальный порядок, потерпевшая в который уже раз продолжала отвечать на вопрос прокурора, заданный ей ещё в прошлом заседании: Какие нравственные и моральные страдания она испытала от противоправных действий подсудимого?
- Я испытала очень нравственные и моральные страдания… Когда этот гад ворвался в мою квартиру… Я и сейчас ещё до сих пор их испытываю…
- Ты же признавалась мне, что ты мою дачу обворовала! – громко вопрошал из клетки для опасных подсудимых подзащитный Трубачёва. – Когда мы «Агдам» пили с тобой у меня на даче? Помнишь, шалава подзаборная?.. Есть свидетели твоим словам. Моя мама – свидетель!..
- Родственники не являются объективными свидетелями! – громко вставляла свою реплику молоденькая девушка в прокурорском мундирчике, обвинитель на процессе.
- Ни чьих дач я никогда сроду не обворовывала! – орала и трясла кулаками потерпевшая. – Я просто испытывала ужасные нравственные и моральные страдания!..
- Ты испытывала страдания от непохмела! Похмелиться тебе было негде и не на что! – орал из клетки несломленный тюрьмой и психиатрией мамуленькин сынуленька.
Его несчастная мама на самом заднем ряду сидела в неподвижности и даже не переводила взгляд ни на кого, из участвующих в галдеже. Её лицо выделялось бледностью даже на фоне белёной стены зала судебного заседания.
Трубачёв в таких «прениях сторон» брезгливо не участвовал. Молчал и обводил кружочками единственную письменную фразу в своём черновике «речи адвоката» - что совершённое подсудимым деяние не является преступлением в силу отсутствия такого признака любого преступления как общественная опасность. Лишь иногда он оборачивался к клетке и выговаривал усталым голосом: « Ну, учился же тебя. Не высовывайся… Молчи. Соблюдай регламент…»
Но подсудимый, окинув своего защитника презрительным взглядом, кричал в зал пронзительно, как «караул!»:
- Вот видите, я вынужден самостоятельно защищать сам себя. Мой адвокат молчит, как рыба и совершенно не способен обеспечить мою защиту. Прошу уважаемый, высокий суд принять это к сведению!.. Я вот, видите, сам себя защищаю!..
4.
Сегодня назначено уже четвёртое заседание Безенчукского суда по делу Ильина. Мамаша подсудимого в этот раз при всём своём желании не смогла поехать вместе Трубачёвым. Шарахнул её гипертонический криз. Она сообщила это Трубачёву по подъездному домофону, и Трубачёв слышал её придыхающийся голос с интонациями большой тревоги. Опять, в который раз уже, озвучил свою успокоительную сентенцию, что выпустят её сынульку по окончанию судебного процесса, если что и усмотрят преступного в его действиях при самом скрупулёзном обвинительном уклоне, то своё он уже отсидел и принёс жертву на алтарь беспристрастного правосудия. Примут в зачёт, впаяют судимость и отпустят из зала суда по отбытию наказания.
Мамаша вздохнула в трубку домофона: «Но вы мне, очень прошу, обязательно позвоните, когда весь этот кошмар закончится», – и повесила трубку.
На этот раз было отрадно, что мамаша Ильина не попросила взять с собой передачку, что Трубачёв и делал в большинстве случаев при заезде в Безенчук. Передав дежурному по КПЗ объёмистые сумки с колбасой, батонами, сгущенкой и тушёнкой, Трубачёв считал выполненной наполовину свою адвокатскую функцию. Значительная доля передачки оставалась, конечно, на столе капэзушного надзирателя Безенчукского РОВД. Уж очень много государство уделяло внимания Ильину, доставляя его всякий раз из СИЗО в другом райцентре в вагон-заке на станцию Безенчук, там его встречала машина с конвоем и даже растапливали печь в подвальном помещении РОВД, где размещалось местное КПЗ.
В одно из своих посещений этого милицейского заведения Трубачёв до огненных кругов в глазах шибанулся лбом о низкорасположенный над дверью бетонный блок – что даже присел, постанывая от неожиданности и боли. В другой раз не повезло с посещением КПЗ, когда во всём посёлке вырубили электричество и электрический замок на дверях камеры предварительного заключения по этой причине не функционировал. «И что мне делать?» - крикнул Трубачёв в открывшееся окошко в закрытых дверях. Чавкающая салом физиономия в окошке ответила, что надо ждать электричество.
Трубачёв взглянул с ненавистью на два объёмистых пакета для любимого сунульки Саши, отнёс пакеты в свою машину и, наведавшись в канцелярию суда, чтобы узнать, что следует ожидать от наступившего форс-мажора, отправился знакомиться с достопримечательностью Безенчука.
Достопримечательностей никаких не обнаружилось. Блуждая по тесным переулкам, проверяя момент включения электричества по тёмным окнам домов в ноябрьских сумерках, Трубачёв забрёл в маленькую кафешку, похожую на харчевню «Три пескаря», но с вывеской «Горячие пирожки, шашлыки, чебуреки». В состоянии привычного раздражения, с ноющей болью в травмированном черепе Трубачёв заказал к шашлыку сто пятьдесят граммов водочки. Но холодный без электричества шашлык плохо усваивался желудком и пришлось повторить водочки ещё два раза по сто.
Лампочки в люстре под потолком кафешки угрюмо темнели, окна в домах на ближних улицах своей сумрачностью тоже выражали ожидание света. И Трубачёв, почувствовав самокритично, что столь долгий период ожидания может довести до неконтролируемой стадии опьянения, направился к электричке. Так решив, что его старый джип у дверей милиции местная шпана не раскурочит за ночь, а движение электричек по железной дороге не зависит от местной системы энергоснабжения.
5.
Следующим утром, вспоминая своим черепом тот удар о железобетонный блок над дверью Безенчукского КПЗ, Трубачёв первой электричкой отправился в трёхчасовом маршруте в опостылевший ему Безенчук.
По прибытии стало ясно, что электричество в наличии – но отсутствует судья. Просто банальная простуда с высокой температурой.
Джип неприкосновенно торчал у входа в милицию. Трубачёв забрал пакеты с передачкой, спустился в капэзушный подвал. Дежурный с радушным чувством разложил на своём столе в каптёрке принесённые продукты. Отложил в сторону коробку конфет, палку копчёной колбасы – сказал, что это запрещено. В тесный кабинетик для встреч привёл Ильичёва.
Тюрьма, конечно, и не таких ломала, а уж мамуленькиных сынулек запросто превращала в живой фарш. Преобладающим выражением на лице Ильина была злость - явная, не скрываемая. Потом выражение – судя по его движениям, когда он садился на табуретку, прибитую к полу – опасливой настороженности, даже загнанности, как у зайца, уставшего от погони. Злость – это понял Трубачёв, направлена на него: конечно, адвокат во всём виноват и на него можно наорать, сливая ненависть на всю систему правосудия.
- Ну вы что-нибудь предпринимаете? – надменно, с прищуром, скривив губы, спросил Ильин. – Вам за что моя мамаша деньги платит?
- Слушай, Александр, - сказал в ответ усталым голосом Трубачёв и закурил. – Если я тебя в качестве твоего защитника не устраиваю, пиши суду отказ от такого защитника. Я сам от тебя отказаться не могу – не позволяет адвокатский закон. То, что могу, делаю как юрист. Кроме того, что таскаю тебе передачки и веду психотерапевтические беседы, поддерживая в тебе веру в справедливость… Я тебе уже выражал свою адвокатскую позицию, что твои, так сказать, преступления и выеденного яйца не стоят. И в нашем уголовного кодексе существует отдельное положение – я её тебе показывал – там прямо сказано, что действия, формально подпадающие под признаки преступления, но не содержащие в себе какой-либо общественной опасности, не являются преступлением. Это, как раз – твой случай. И твоё дело, проходя по инстанциям, оценивается с этих позиций. И понимающие юристы понимают… Надеюсь, что понимают.
- Что они понимают?! – Ильин цыкнул слюной, закинул нога на ногу: видимо, «срисовал» у кого-то из соседей по камере или попутчиков на этапе эту приблатнённую манерную позу. – Мне не нужно гнать порожняк. Почему я в суде сам за себя речи толкаю?.. Вы можете подсказать такого адвоката, который меня вытащит из этого ада? Есть такие в нашей стране?
- В нашей стране нет, - твёрдо заявил Трубачёв. - Один такой волшебник, который в состоянии тебе конкретно помочь, живёт в волшебной отдалённости.
- Где? Мама найдёт, - с горячностью, аж приподнявшись на табуретке, спросил Ильин. - денег не пожалеет никаких... Как его фамилия?
- Его зовут великий Гудвин. Живёт в изумрудном городе.
Посмотрев на перекосившейся от разочарования лицо подзащитного, стараясь говорить без раздражения, Трубачёв стал повторять уже ранее говоренное. Про то, что остаётся только ждать и надеяться на справедливость. Выпустят его из зала суда с зачётом отбытого, а потом уже можно будет, находясь на свободе, апеллировать к вышестоящим инстанциям для отмены необоснованно обвинительного приговора. Трубачёв промолчал насчёт того дела, которое ведёт областная прокуратура – там дело ещё тухлее: нагавкала капризная собачонка на железный паровоз, куда же переть против паровоза.
- Только, Александр, запомни, что в судебном процессе существует определённый порядок. Регламент такой есть, что участники процесса выступают по очереди. А не орут, как вороны на берёзе. Я же тебе и ранее про это говорил.
- А сегодня суд во сколько? – спросил Ильин уже без блатняцкой манерности. – Меня сегодня уже и отпустят?
- Сегодня суда не будет. Судья заболела.
Ильин согнулся на табуретке, точно ему внезапно вдарили по затылку. Плечи у него затряслись, послышались всхлипывающие звуки, и он закрыл лицо руками. Трубачёв поморщился, покачал головой и опять закурил. Переждав с минуту, крикнул через дверь дежурного.
- Ну что я могу сказать – держись. Ничего другого не остаётся в этой жизни, коли ты родился на белый свет. Жизнь, как говорил Михаил Зощенко, чрезвычайно сложная штука. А ты думал, что это подарок под ёлкой на Новый год. Ведешь себя, как собачонка капризная, которую раздражает трамвай, бегающий по рельсам.
6.
Трубачёв собрался было уезжать домой. Настроение у него было такое, как у врача, отошедшего от постели неизлечимо больного. Но в данном случае ему было в большей степени жалко не своего подзащитного, а его маму – эту старую, больную, рафинированно интеллигентную женщину, фанатично погружённую в любовь к своему сыну, посвятившую всю свою научную биографию воспитанию народов мира для борьбу с эксплуататорами. А сама воспитавшая своего сынульку настоящим эксплуататором материнской любви. Трубачёву помнились характеристики обвиняемого из материалов уголовного дела: какие оценки давали ему соседи по месту жительства, какое заключение сделали о его личности эксперты-психиатры. Этот здоровый отменно сорокалетний мужик, с высшим инженерским образованием не имел долгое время никакой постоянной работы, кроме редких периодов работы охранником в супермаркете и в городском парке заведующим колесом обозрения. Алименты дочери платил из пенсии своей матери. Одним словом - капризная избалованная домашняя болонка. Недаром эту «болонку» жена бросила через пару лет после свадьбы.
Неожиданно, пока разогревал двигатель машины, в голову пришла мысль. Заместителем районного прокурора в Безенчуке - его знакомый по студенческим временам Сидюхин. Сидюхин учился на два курса ниже, вместе они в студенческой самодеятельности аккомпанировали студентке с филфака, исполнительнице городских романсов: Сидюхин на балалайке, а он сам – на семиструнной гитаре с переборами.
Войдя в кабинет зампрокурора, Трубачёв понял, что бывший балалаечник его не узнаёт. Оно и понятно, примерно лет двадцать прошло. Но хоть то хорошо, что Синюхин своим видом не напоминал забуревшего чиновника, забывшего своё студенчество, как преступное прошлое.
После двух-трёх реплик, включивших механизм памяти, Сидюхин выскочил из-за стола и полез обниматься. «Чего – как – откуда – зачем? Проясни ситуацию». Затем Синюхин достал из маленького холодильника в углу кабинета бутылку «Три звёздочки». Но чуть подумавши, сказал:
- А не будем со старым корешем пить эту фальшивую бурду. Выпьем лучше моего фирменного. Сам делаю собственноручно.
И он, убрав коньяк, вынул из холодильника бутылку без этикетки с содержимым слабо-розового цвета. Трубачёв, покрутив головой, сказал неуверенно:
- Я вообще-то за рулём.
- На моей территории я тебя уберегу от проблем. Если, конечно, без летальных последствий. Ну, и… А, как хочешь. Пьяный за рулём – преступник, тут я не спорю. Но маленькая промиля, считаю, не криминал. Цивилизованная Европа так и мыслит.
Улыбающийся Трубачёв согласился.
- По маленькой можно. Давай за встречу.
Он вкратце объяснил, чего он хочет от своего напарника в бывшем струнном дуэте. Сидюхин тягостно вздохнул.
- Да не получится так. Эта Ирка очкастенькая, новенькая судья – принципиальная до идиотизма. Всюду ей мерещатся интриги, подкупы, капканы и ловушки. Принципы – это, конечно, хорошо. Но не до маразма же.
План у Трубачёва был банален и не заключал в себе ни поползновений на принципы заболевшей судьи, ни каких-либо других противоправных мероприятий. Он очень законопослушно и человеколюбиво так просчитал, что если не он лично, как адвокат по делу, а зампрокурора Безенчука предложит судье, не выходя из дома, не вынимая градусника из подмышки, вынести постановление об изменении меры пресечения Ильину, отпустить его на подписку. Как это было бы гуманно и справедливо.
- Не пойдёт она на это, - Сидюхин помотал головой. – Такая, блин, формалистка. Сам же понимаешь, что по процессуальному порядку такое решение надо принимать в судебном заседании. Удаляться для принятия решения в совещательную комнату. Такая, сам понимаешь, процессуальная хренотень. С кем должна совещаться в совещательной комнате единолично принимающий решение судья?.. А? Вот такой абсурд. Но, наверное, мудрый законодатель имел в виду, что судья в этой комнате должен посовещаться со своей совестью. А вот сейчас я заявлюсь к ней на дом с твоим предложением – и она, что мне заявит? Мол, у неё в квартире нет совещательной комнаты. Дадите, скажет, вместо однокомнатной – трёхкомнатную квартиру – тогда посмотрим. Казус, а?
- Вся наша с тобой работа – сплошные казусы человеческого общения. Мозги сломаешь, где находится истина. Какими фильтрами её отфильтровать от вредных примесей?.. Ты, к примеру, как свою самогоночку очищаешь? И запаха противного не ощущается, и пьётся легко.
- О-о, это сложный процесс, - Сидюхин горделиво вздёрнул подбородок.
После третьей рюмки Трубачёв категорически помотал головой, отказался от продолжения. Они выпили – уже – по кружке крепкого кофе, и Трубачёв пошёл к своей машине.
На трассе вёл машину с чрезвычайной осторожностью. Даже выключил музыку, чтобы не отвлекала от дорожной обстановки. Через полчаса пути, переезжая по эстакаде над железнодорожным полотном, увидел на швеллере, разделяющим полосы движения, лежащую на крыше, колёсами вверх «жигули-девятку» - точно жук, приколотый булавкой. На встречной полосе, прямо на разделительной линии, замер в позе тигра, готовящегося к прыжку «мерс» представительского класса. Морда у «тигра» была сплюснута, лобовое стекло вылетело на асфальт. За стёклами в густой тонировке ничьих лиц не просматривалось.
Проехав медленно мимо в похоронном режиме, Трубачёв достал мобильник, собираясь позвонить по «112» - и тут увидел приближающуюся с сиренами кавалькаду из четырёх машин: «скорая помощь», ГАИ. МЧС, «пожарка». И Трубачёв с чистой совестью двинулся дальше, набирая скорость и уже не чувствуя влияния на мозг алкогольной промили. Самопроизвольно, видимо, от только что наблюдаемой картины, в голове в мозгу сформировалась некая аллегория на тему этого дорожно-транспортного происшествия. Не спорь, плебейская «девятка», с люксовым «мерседесом» - себе дороже выйдет и будешь торчать на швеллере, как жучок, приколотый булавкой. Оценивай свои технические возможности на право преимущественного проезда.
7.
Сегодня, в этом четвёртом судебном заседании, должно, наконец, по всей логике элементарной разумности, закончится это тухлое дело окончательным судебным решением. И такое наступит облегчение, даже для него самого, что не надо будет больше тратить своё время, нервы и бензин на совершенно нерациональные поступки.
Его подзащитный Ильин был для Трубачёва совершенно несимпатичной личностью. Душа к нему не лежала. Его маму было жалко, да – а его самого, нет. Учи, жизнь, мамуленькиных сынулек.
Разумеется, по адвокатской практике приходилось и явных маньяков защищать. Несколько лет назад отправили по назначению в качестве государственного защитника участвовать в суде над совершим двойное злодейское убийство, изнасиловании над несовершеннолетней девочкой, прямую угрозу убийством государственного чиновника при исполнении им служебных обязанностей. Сидел с неделю с неделю добросовестно в процессе, с большим трудом превознемогая естественное отвращение к тому, который в клетке за твоей спиной. Даже «отшил» один из пунктов обвинения, заявив, что подсудимый не имел умысла на убийство главы местной администрации, направившегося к нему для переговоров – и это объективно подтверждается его действиями и словами «не подходи, убью» и последовавшим выстрелом в воздух. Хотя, по той совокупности обвинений такая адвокатская «заслуга», как мёртвому припарки. Но, всё-таки…Можно будет хоть собственным материальным положением заняться в наступившем периоде адвокатской неурожайности честного, по собственной убеждённости, свободного юриста. Не привыкать, бывали и раньше подобные периоды.
Однажды так припёрло. Перед этим отработал «второй скрипкой» по наркоманскому делу у своей коллеги с татуировкой «королевская лилия на левом предплечье. Противно было отмазывать от наказания явных наркосбытчиков. Основную линию вела его ушлая коллега – умела она виртуозно это делать, вне рамок процессуального порядка. Трубачёву предназначалось писать и говорить. Всё получилось так, как и строила свою позицию ведущая в деле адвокатесса. Одного из обвиняемых признали, почему-то, с детства невменяемым, на него свалили всю вину, он эту вину признавал – и главный обвиняемый даже условного срока не получил. Противно было – что Трубачёв заклялся защищать в дальнейшем любую наркоманскую шатию-братию.
В периоды бескормицы, в минуты уныния появлялись мысли: а не вернуться ли обратно на следственную работу. Гарантированная зарплата двадцатого числа каждого месяца, сапоги и фуражку бесплатно дают. Но полминуты воспоминаний о тех временах было достаточно, чтобы уже не возвращаться к такому повороту своей судьбы в обратную сторону.
Просиживал в конторе почти весь день, как какой-нибудь дисциплинированный бюрократ. Шли на приём злобствующие друг на друга враждующие супруги, старушки, желающие подать гневный иск в самую высокую судебную инстанцию за унижение исторической роли товарища Сталина. Являлись кучно, кипя солидарным негодованием, пострадавшие на митинге диссиденты из «пятой колонны». Таких, легко обрабатываемых на предмет размера гонорара, быстро перехватывали, как стрижи в полёте, более шустрые коллеги без сомнений в мозгах о своей роли на чаше весов в руках богини правосудия.
Пришлось тогда, совершенно не чувствуя никакого профессионального унижения, уйти в личные водители директора бесплатной газеты, публикующей платные объявления. Директора Трубачёв забирал из дома утром, вечером отвозил с работы. А весь остальной день он беспрестанно развозил во все концы города менеджеров, азартно охотившихся за подателями рекламы.
И как-то вечером, отвозя директора, Трубачёв пожаловался на застарелый радикулит. А директор, а это была она: женщина, ровесница по годам, дама строго замкнутая в себе, надменно смотрящая на свой персонал и, как понял Трубачёв, одинокая, с недвижно больной мамой на её попечении. Директриса вскользь преподнесло несколько советов по поводу радикулита, и Трубачёв удивился её компетенции. Она пояснила с кривой улыбочкой на губах: «А вы сами, что ж? В вашей анкете вы указали основной профессией – юрист. И я вас понимаю. Я тоже ушла из спортивных врачей. Не хотела пичкать своих легкоатлеток анаболиками под видом поливитаминов, чтобы потом их тренер целовал взасос свой секундомер».
Директрису он повозил месяца два – а потом его позвали в бригаду юристов по рейдерскому захвату одной крупной птицефабрики. Которая до этого уже была в рейдерском захвате другой бригадой, других юристов. Сколько же всего пришлось насмотреться, как народ обучается жить в правовом цивилизованном пространстве. И президент страны призывал от всей души в то время – «учиться жить в правовом пространстве».
Некоторое, недолгое время обслуживал Трубачёв маленькую фирмочку с громким и длинным названием «Голд-групп-ойл-компани», занимавшейся кустарной переработкой нефти, украденной путём врезки из многочисленных на территории области нефтепроводов. Так они тоже хотели «работать в правовом пространстве». Но уже после того, как похищенная нефть пускалась ими в переработку. Все стремятся жить по закону, поэтому и существуют юристы двух основных специализаций: юристы –казуисты и юристы-авантюристы.
Как-то на долгий период свела профессия с крупной компанией-поставщиком медицинского оборудования. Работали по всей стране. Поставляемое оборудование предлагалось заказчику – обычно, главврачу данного медицинского учреждения – списком. При первичном ознакомлении со списком заказчик вычёркивал половину, как ненужное. Через несколько дней переговоров с представителями поставщика мнение удивительным образом менялось – и ненужное становилось очень даже «нужным». Закон хозяева той компании строго соблюдали. Себя считали чуть ли не благородными людьми, осуществляя поставки без предоплаты. Но чуть в два-три дня задержки с платежами, тут же требовали возбуждать арбитражный процесс с накруткой всех возможных санкций и выплаты утерянной выгоды.
Пророчески про наше, так называемое правосознание, выразился один мудрец, как в воду смотрел: «Трудно найти чёрную кошку в чёрной комнате – тем более, что её там и нет вовсе»…
Под днищем машины вдруг что-то громко хрумкнуло, передние колёса завихлялись неуправляемо. Трубачёв, отбросив свои мемуарные воспоминания, схватился за руль обеими руками. Притормозил и остановил машину на обочине.
Пришлось лезть под днище этого внедорожника «военного образца, на рамной основе, с усиленным механизмом сцепления – и вообще уникальная машина» - как рекламировал его последний продавец. Конечно, в грязном снегу, ползая на брюхе под брюхом машины, мало что останется от того адвокатского облика, представляемого голливудскими фильмами, по которым клиенты и подбирают себе «настоящего адвоката».
В лежачей позиции ситуация прояснилась: отломилась самая концевая железяка на левой рулевой тяге. Мог быть реально трагический исход при такой поломке. При определённой совокупности случайностей: большая скорость, встречный транспорт. А ведь только что проехал ту эстакаду, где в прошлую поездку торчал на швеллере вверх колёсами «жигуль-девятка». Заколдованное место. Наверное, кто-то из строителей крупно согрешил при строительстве данного дорожного участка. Ему бы, ворюге, самому всю жизнь по этой эстакаде ездить перед тем как черти в аду начнут макать его в котёл с кипящей смолой. Никакого страха перед неминуемым наказанием со стороны недремлющего закона.
8.
Ко времени начала судебного заседания Трубачёв заметно припоздал. Уже представлял себе укор, поблёскивающий в стёклах очков судьи. Форс-мажор, ваша честь, вы же были приболевши в прошлый раз – а машина, хотя она и железная, и военного образца, можно сказать, но тоже, как и всё материальное, подвержена влияниям времени.
Перед клеткой подсудимого на месте адвоката сидел серьёзный молодой человек в ярко синем костюме и красном галстуке. На столе перед ним стопка из нескольких книг и несколько журналов-бюллетеней судебной практики. Он вздрогнул, когда Трубачёв подошёл к столу и вопросительно взглянул на конвойного у клетки. Конвойный милиционер, знавший Трубачёва в лицо, в ответ на вопросительный взгляд просто сморщил погоны на своём кителе.
Сам подсудимый посмотрел из клетки на Трубачёва и надменно заявил:
- У меня другой адвокат. Я написал отказ от вас суду. Ещё несколько дней назад.
- Вот и хорошо, - ровным голосом ответил Трубачёв. – Моя совесть спокойна. Привет маме.
Он собрался было покинуть гордо зал судебного заседания, но на пути к выходу круто развернулся и сел на заднюю скамью, ближайшую к выходу.
Судебный процесс сегодня всё-таки логически приближался к финалу. Если не случится очередной форс-мажор. В этот раз Ильин не выкрикивал из клетки гневных реплик на каждую прозвучавшую фразу. Но зато его защитник отрабатывал оказанное ему доверие, чуть что поднимая небрежно ладонь и прося у судьи слова. «Настоящий адвокат, - подумал про своего коллегу Трубачёв. – Умеет отрабатывать актёрским мастерством полученный гонорар. Интересно, сколько ему заплатили? На бензин хватает? Ишь ты, купил, поди, диплом в уличном переходе и теперь считает, что вместе с дипломом приобрёл всю профессиональную мудрость. И теоретическую эрудицию, и практические навыки, и познание глубин человеческой подлости. Насмотрелся голливудских фильмов и думает, небось, что этого достаточно?..»
«Встать, суд идёт!» - и приговор. После перечисления кучи статей, пунктов, подпунктов из уголовного и уголовно-процессуального кодексов судья пропищала давно ожидаемую Трубачёвым резолюцию. Конечно, виновен в совершённых деяниях – а, иначе, как же, столько времени и средств потрачено потратило государство на это разбирательство. Дали полгода общего режима, произвели зачёт отбытого – и освободили из зала суда.
Глупышка Ильин и, видимо, тоже глупый его защитник выражали своими лицами сияющую радость, точно подсудимого оправдали. Выпущенный из клетки Ильин полез было обниматься со своим победоносным адвокатом – но в этот момент из коридора в зал вошли один милиционер и один в штатском, и на только что освобождённые от наручников запястья Ильина надели другие наручники. Тот, что в штатском показал Ильину какую-то бумагу, что-то пояснил тихим голосом.
Лицо Ильина расплылось блинным тестом по сковородке. Его адвокат несколько раз произнёс «позвольте, позвольте» - но человек в штатском в двух словах что-то ему объяснил, и лицо адвоката приобрело скучающее выражение.
Трубачёву стало ясно: впереди у Ильина ещё один судебный процесс, уже в областном центре. Видимо, закончилось предварительное следствие по делу «двух капитанов», в котором один капитан милиции – потерпевший, а другой – свидетель. Искать справедливость при таком раскладе – тухлое дело. Если в некоторых странах с одиозным мусульманским законодательством показания одного мужчины перевешивают показания ста женщин, то в этом раскладе и перевешивать нечего: пуста одна из чашек на весах Фемиды.
Трубачёв ехал обратно на отремонтированной машине тихо-тихо. На злополучной эстакаде вообще поплёлся еле-еле, опасаясь какой-то мистической закономерности. Подумал про горемычного Ильина, пожалел его маму, представил перспективу их дальнейшей жизни. Невзрачная перспектива вырисовывается в их совместной семейственности. И всё оттого, что не умеют такие люди смотреть на жизнь реально. Надо отдавать себе отчёт, что по улицам жизни ездят по рельсам железные трамваи и бесполезно неким капризным собачкам тявкать на эти трамваи и пытаться укусить их за чугунные колёса. Тухлое дело.
==== «» =====