Со смехом, но и с чувством вины перед отцом, вспомнил Ермаков юношеские свои проделки на уборке. В обычные дни недели, когда убирали хлеб и до часу, и до двух ночи (пока роса не выпадет), всё шло по давно устоявшемуся графику: утром и днём работает сын, вечером и ночью – отец. Но в субботу…..! В субботу в клубе танцы! А отец упорно не замечает этого, и, как назло, сам днём стал работать, а сына заставляет вечером и ночью: «Уставать я стал, сынок, глаза плохо при фарах видят.» В обычные дни сын и работал, но в субботу…, и дождя нет, как назло. И он догадался: слегка надрезал один из шлангов гидравлических. Тот, поработав минут двадцать, лопнул. Всё! Ночь! Кто привезёт ночью? Никто! Быстро домой на мотоцикле, сполоснувшись, рубаху чистую и брюки на себя, на бегу всё, скорее, скорее в клуб – там танцы, там Она! «Недолго музыка играла», с третьего или с четвёртого раза отец догадался, в чём дело: «Ещё раз лопнет, я тебя этим же шлангом и отхожу по спине, танцор хренов! Всё понял?» Понял всё сын, и на другой год, сам, один, самостоятельно занял третье место по области среди молодых комбайнеров, за что и был премирован туристической путёвкой в далёкую тогда заграницу – в Болгарию. «Вот так танцор!» - радовался отец тогда.
Помощником у отца в то лето сестра Егора, Вера, работала. Совсем без смеха помнит Егор Николаевич и первый свой стыд перед отцом. Сидели они тогда всей семьёй за обеденным столом. Зашла учительница. «Проходите, садитесь с нами обедать». «Да нет, спасибо, я на минутку, Николай Алексеевич. Поговорить надо, Егор учиться плохо стал, не знает, где Одер протекает». Вышли они в сенцы. Через несколько минут отец вернулся и говорит: « Эх, сынок, сынок! Я в Одере этом чуть не утонул, когда форсировали в сорок пятом, а ты даже не знаешь, где он течёт. Ты, мать, чилижину-то за матицу положи, на всякий случай.» Не понадобилась чилижина: у Егорки пять по географии в аттестате стоит, троек нет ни одной, но как только вспомнится случай этот, Егор Николаевич краснеет даже сейчас, как тогда, за столом.
Из всех полевых работ Егор Николаевич больше всего любил уборку. С самого детства любил, и чем взрослее становился Ермаков, тем больше и любил. Весной тоже хорошо, но работы весенние (боронование, культивация, сев), всегда казались Егору Николаевичу незавершёнными – зарыл семена в землю и не видно ничего, чёрная земля кругом и всё. Ермаков всегда по несколько раз проверял и нормы высева, и исправность сеялок – глазу не видно результатов работы, потому и вопросы: правильно ли норма высева рассчитана – не загустил ли (тогда семян может не хватить и колос будет мелкий), немало ли семян в землю уложил (тогда колосьев мало будет). Сомнения эти мучили всегда, и потому с нетерпеньем ждал Егор Николаевич первых всходов. Взошло. Не густо и не редко – норма, и, слава Богу! Ермаков ненадолго успокаивался. А будут ли дожди, или зажарит солнышко всходы? Опять тревоги. Тревога переходила в отчаяние, если дождей не было. И тёплой радостью охватывало душу, когда дождичек наконец - то шёл. В трубку вышла пшеничка, колос выбросила, как опылится, не будет ли колос пустым? И так до самой уборки. И вот всё – взошло, околосилось, опылилось, налилось, созрело. Волнами колышется поле, как море, то дальнее, на котором служил Ермаков.
Вот ведь как устроен человек: там, на море, глядя на волны, видел Ермаков степи, поля свои родные, и тосковал по ним, а сейчас, здесь, на тех самых полях, море видит, и не то, чтобы тоскует, но побывать бы там не отказался, представься случай.
Уборка. Задача предельно ясная – убрать хлеб. Опять вопросы, как, каким способом лучше, прямым комбайнированием или раздельным? Всегда хотелось сразу убрать, напрямую: затрат меньше и быстрее. И однажды поплатился Ермаков за такое желание. Ячмень созрел на загляденье, но местами по полю сорняки, да не просто сорняки, а орешник, с широкими, зелёными листьями: поле у Сакмары, пойменное. Намучились с ячменём тем. Забивался листьями орешника замазанный барабан, а уж когда копну проверил Ермаков, то за голову схватился – потери были большими: забивались решёта теми же листьями, остатками их, не продувал вентилятор сырую массу – ячмень уходил в копну. Копны потом перемолачивали, да толку мало – и зерно, и время потеряли, да на складе тоже помучились зерно перелопачивая, «загоралось» оно несколько раз. С тех пор Ермаков не экономит на способах уборки, каким нужно убирать, тем и убирает: если поле чистое, без сорняков, хлебостой одинаковый – тогда прямое комбайнирование, а если сорняки, или надо, чтобы зерно в валках дозревало – тогда сначала косишь её в валки, потом подбираешь их. На косовице тоже хорошо. Вылетает из окна жатки золотая лента веером, и нет ей конца. Долго ещё потом, не один месяц, будет стоять картина эта перед глазами: от красоты они не устают.