Открытие чакры муладхары путем коллективной медитации
или шедевры густого замеса Александра Соболева(2006 год).
Совсем недавно, какой – то пяток лет назад, я увидела Александра Соболева впервые в литгруппе «Дон», а точнее – расслышала.
Как и все мы, он бродил от одного литобъединения к другому, читая на «эстафетах» свои запоминающиеся стихи. И, как у нас принято, все вежливо помалкивали - и круг замыкался. Об издании книги с последующим обсуждением оной, а тем паче о цивильной презентации на то время не могло быть и речи.
Да и что – обсуждение? Мы все такие заведомо ранимые, что «петушка хвалит кукуха, за то, что хвалит он петушку», прикрываясь каждый своей «творческой лабораторией», в которую посторонним – ни-ни-ни!
Даже сам господин А. Соболев, чье творчество я попробую обсудить, призывает в своей книге, недавно вышедшей в издательстве Ю.Д.Кучма иметь «уважение чувству вчуже» и просит «в защиту наших братьев – «графоманов» и одного, кто был моим отцом», не «охаивать слабых авторов»:
«Не сведущим, как должно, в языке/ труднее, чем изысканным и метким./
Возьмите за основу этикет,/ не торопитесь клеить этикетки!»
На мой взгляд, это первая попытка настоящего поэта, к коим я с, полным пониманием сказанного, отношу уважаемого Александра Соболева, назвать графомана братом и – фактически – торщиком, первопутцем для сына, брата, друга, ученика в буреломах поэзии…
Я вспоминаю слова Анны Андреевны Ахматовой, сказанные в беседе с Лидией Чуковской о том, что современный поэт является как бы мостиком между настоящим и прошлым, облегчая, таким образом, подступ читателя к поэту - классику.
Но вернусь к осуществлению публикации, как возможности поэта заявить о себе ни о чем не подозревающему миру. Коллективные сборники больших литгрупп в Ростове эволюционируют медленно, и при этом издаются они реже, чем ходит в Ростове трамвай. Самой мобильной оказалась Ассоциация «Лира» - именно там, в вышедших пяти сборничках, и появились первые стихи А.Соболева. И вот, наконец, первая книга «Дважды в реку»…
Проходит холод по спине, когда читаешь его стихи – так прикасаешься к миру прекрасного, тебе не принадлежащего. А ведь так все просто начиналось:
«Похоже, затевается снежок./ Он зреет в сером облаке над нами
чудными слюдяными семенами». Господи, сколько уже на Руси будут описывать снег! – скажете Вы и - ошибетесь: в этом снежном «шестиугольном пухе», который высыпал А. Соболев, перекликаясь с Борисом Пастернаком единственной фразой «снег идет»:
«Ни грузный шаг, ни заячий прыжок,/не смогут избежать запечатленья/
в легчайшем из пуховых покрывал,/ когда на листьев медленное тленье/
он лег – и чистый лист образовал».
Это стихотворение так и называется «Tabula Rasa» - чистый лист. И далее
автор предчувствует, видит, осязает и пытается нанизать на нитку памяти «изнеженных снежинок нисхожденье», затихая в белой чистой «летаргии, малой смерти, в неистощимой милости ее». Деликатная логика повествования, не оспоренные автором законы управления слова словом, ненавязчиво заставили нас принять это белое «томление», когда «ни гений, ни злодейство в своих поползновеньях не вольны»…
А ведь еще страницей назад Александр Соболев устроил метель в городе из точно таких же таких же снежинок («Короткий снегопад»):
«Это, метелью себе подчиненные,/ падают льдинками слоги граненые,/
к лужицам льнут/ и набиваются в хвойные бороды…/
Краткая жизнь у метели над городом – / двадцать минут»
Увлечение восточной культурой не прошло бесследно и для его поэзии, наверное, поэтому некоторые его стихи, особенно пленэрные, можно разбить на хайку или, хотя бы вычленить:
В июне – соловьи, а в августе – цикады,
встречает тонкий серп,
двухдневное дитя.
Параболы стрижей, мгновенных и синхронных, -
вершины облаков,
глядящих на закат.
Гнездовья темноты, густеющие в кронах,-
и плотный слитный звон
проснувшихся цикад.
Здесь можно найти все составляющие хайку: и вертикаль времени, и тоску о скоротечности жизни, и тайну, и единство несовместимого, и недосказанность. Перекликаясь с японским принципом монохромного построения картины в стиле хайку, и написано его прекрасное стихотворение «Литография»: «Вот и ветер утих, и цветов – никаких,/ только черный, и матово – белый./ Кружевные черешни полны молоком, / осеняют уставшую землю,/ На черненом стволе / меловым лепестком/ утомленная бабочка дремлет»…
Стихотворение «Медитация на красном георгине» - ну просто Гумилевский слог и фантазия! Автор, свободный в изгибах лабиринта мысли, нигде не обрывая свою вязкую медитативную мысль на этом цветке, провел нас и «слизневым взглядом» по этому беспорочному произведению природы, и - через палитру художника, минуя исторический пласт развития раннего христианства, - прямиком в космос. Но это еще не все: магический речитатив А.Соболева, меняя одну картину за другой, как факир и чародей, представляет этот поздний георгин и «ликом на створках киота», и «громом классической фуги», и «раной илота», и «лоном подруги»…
В конце концов, так ослепил читателя яро полыхающим красным жаром цвета любви, что и моя первая чакра «муладхара» тоже раскрылась навстречу цветку!
Вот – сила искусства! – подумала я, буквально стирая пот со лба. Чуть не замедитировал меня навсегда, этот А.Соболев!
Чтобы несколько отвлечься от предшествующего анабиоза, я затрону гораздо более динамичный цикл автора «Четыре ветра»: его восточный зимний ветер протягивается «щупальцами» и «он с упорством наждачного камня о бетонные грани трется», шалит свирепо и рьяно – НО «кому – то и сердце греет. Кому же? Тому, кто «пил его хоть однажды» - тогда этот февральский ветер, «раздирая зарю в полоски» летит над беспощадной судьбой, проспектом, аэродромом, над платформами, над путями –
«Вы вернулись, вы снова дома,/ если ветер ревет, как пламя!»
И ни слова о любви – но как больно!..
А вот осенний северный ветер Левого берега Дона – совсем другого свойства , он - «птицелов, тонко свистит в ветвях, ветер деревьям вслух песни свои поет…» Его – ветра - рука легкая, с нее «выдуман и напет каменный блеск реки, бледной лазури свет» и он « день напролет несет солнечный птичий клей». Но вот, на той же странице с нарастающим гулом приближающегося природного катаклизма читаем, пресекая дыхание знаками препинания:
«Отроги туч громоздятся с размахом,/достойным картины Рериха./
Уже с утра небосвод распахан/движением тяжкого лемеха./
Составом, рвущемся под уклон,/бригадой в панике брошенным,
идет циклон и гудит циклон,/неистовый и непрошенный».
Нет, это еще не вся подготовка читателя к невероятно большому дождю и напряжение автор усиливает: «Мильоны тонн воды волоча,/
простершись над континентом,/с землей сшивает свои обруча/ змеящимся позументом». И, только отсинев «угрюмым глазом циклопа», «выдавив ливни слепой центробежной силой» «за пределы русел» рек – циклон уходит «рассерженным осьминогом, чернильным пятном окутанный».
Динамика настолько панорамна, что просто запахло озоном к началу этих строк: «А там, в степях, далеко позади, -/исчезнет. Куда и денется…
И выпьют степи его дожди,/ как пьет из рожка младенец».
Вот этот «младенец», пьющий из рожка, меня растрогал окончательно: эдакую силищу так обуздал поэт, живописуя словом, что веришь и видишь, как «млечный пар пойдет от земли» и «коршун повиснет, слегка дрожа в его восходящем токе».
Переходя к обсуждению самой трепетной части – лирике, я начну со стихотворения «Настоящим я вам сообщаю о том…», которое мне напомнило стихотворение Иосифа Бродского «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…» Роднит умение писать, рождая в читателе фантомное ощущение сверхсмысла, умение лепить из читателя «единочувственника».
Бездарный труд выщипывать из тонко сплетенного произведения отдельные строки в подтверждение сказанного – лучше не торопясь прочитать, вздыхая от светлой зависти и к автору, и к его вдохновительнице…
И задуматься, что если от этого сероглазого лесного ручейка нет «ни толку, ни проку» для поэта, но пишутся ТАКИЕ стихи, - то все лучшие произведения Александра Соболева еще впереди.
А вот трагической нотки нет – но как глубока печаль и светла нежность:
«Здравствуй, моя хорошая./…Зимней луны горошина/
из – под перины брошена/ в темный окна проем…»
Теперь - совсем другое стихотворение: «…и стальная струна между нами/
задрожит от короткого «ты»/…А здесь из преданного друга и страстного любовника, автор внезапно превращается в игрока – осторожного охотника, вываживающего дичь: «Мое вдохновенье, прекрасная леди!/
Мои обстоятельства нынче плохи…/Для яшмовых глаз и для сердца из меди –/
последние в этом сезоне стихи». Надо сказать, что «не стоит вдаваться в причины курьеза» походя – изящная интрига стоит нашего внимания и прочтения. У А.Соболева отыщем и язык, изменчивый, как флюгер, и эмоции, высказанные адекватными словами, и живописание картин – настоящий театр одного актера в одной маленькой книжке!
Стихотворение «год спокойного солнца» кудрявое по технике и фантастически – калейдоскопическое по содержанию, требует отдельного разговора. Так, как меня побудила Луна Н. Огневой взяться за перо, так и Солнце А.Соболева никого не оставит равнодушным. Счастье читателя в том, что Солнце у А.Соболева расписано более компактно, и только оторвавшись от него, уже «съеденного кайманом» и скатившегося за кайму, мы перейдем к «Году спокойного солнца». А там уж донское светило, меняя образ за образом, само разбудит в читателе дремлющего художника:
«светлый латунный таз» - «желтый прозрачный страз» - «заоблачный глаз» -«Манго – солнце» - «убраны в темень ночного чепца /протуберанцы –космы» - невозможно не закончить! – над головою Космос/ с запахом чабреца!»
Боже мой! Я только сейчас поняла, что Донская земля пахнет чабрецом не у меня под носом – а на весь Космос… Это маленькое открытие мира, подаренное лично мне автором. И ни слова о Родине – ни с большой, ни с маленькой буквы.
И о встрече с Мефистофелем автора нельзя не сказать. Рассуждения о продаже «бесценной, бессмертной душе с подкупающе – здравым нахальством» мне также напомнили «20 сонетов Марии Стюарт» Иосифа Бродского: «Мари, шотландцы, все – таки, скоты…» Я думаю, это более чем хорошая ассоциация.
Написано сочно, остроумно, с хорошей долей сарказма и, не заступая за черту.
Не скрывая реторт и колбочек в своей лаборатории, алхимик А.Соболев, думается мне, все – таки в динамичных поисках пресловутого поэтико - философского камня. Кажется, стоит только прочитать его цикл стихотворений «О стихосложении» и - можно лепить рифмогомункулусов. Но при всей открытости алгоритма и кода его творчества, он недоступен для подражания, как и все глыбастые личности. Нельзя забыть и маленький эротический шедевр «Начнем с заката…», где ночь «к борщам на столы поставила любовный плод – pom – i – d oro./ Она ароматными пахнет травами,/ звенит у колодцев ведрами,/ привычно ладони ведет шершавые/ между грудями и бедрами»… И до того «беременна белым наливом» эта ночь, в которой воруют «яблуки»
селянки «как лань пугливы», что даже заблудшая душа просится уткнуться в Ночь, «как в мамку – кошку». Не коснуться с предельной осторожностью поставленного в конец книги стихотворения с эпиграфом из И.Бродского «Осенний крик ястреба», было бы непростительно. Миг между «будет и только что» оказался таким долгим и пронзительным, что пух из Коннектикута от ястреба, отправленного в ионосферу еще И.Бродским мне сыпался прямо на сердце. Наверное, это и есть счастье читателя – знать, что слог великого поэта дал поросль. И теперь есть стихи, в которых рифма – органична, ритм естественен и не скован жесткими рамками силлабо – тоники, и магия творения стиха обоюдна: поэт говорит – читатель внемлет.
Это – реквием свободному Таланту, это мужской плач о Поэте, это – глобальная попытка постичь автором произошедшее…
Я закончу словами Александра Соболева из программного стихотворения «Presto»: «А шедевры лепить просто,/Надо лишь замесить густо,/Ибо нет на стихи ГОСТа,\ Как на авторов нет дуста».
Ульшина Галина, Ростов – на – Дону.
24 июля 2006 года журнал "Ковчег"
* * *
Вот так входила пустота безмолвья:
дождливый день уже почти ослеп,
а лучик солнца там, у изголовья,
у венчика дрожал на «Святый креп…
кий, помилуй нас»… – Бессмертный,
его помилуй, иже сотворил,
ему достались плевелы и тернии,
так пощади его: и он – любил!
Сентябрьские исписанные листья
сминались, как недужное хламьё,
а «ныне отпущаеши и присно»
приобретало важность и объём
и прорастало от истоков ада,
до пятен Солнца как родимых мет,
и генами вкраплённая Эллада
теперь навеки стихла, онемев
в стихе стихов: :.
отцвёл, как цвет весенний,
как сельная трава – его уж нет…
Прощаясь целованием последним,
мы видели, как замолчал Поэт.
Соболеву 4 сентября+2023 год
Хоронили, стесняясь,
потому что внезапно ушел,
а вот мы не готовы…
Вот и мы не готовы
узнать в этой гипсовой маске
жизнелюба, поэта –
один заострившийся профиль
разве тенью похож,
раздвоившись и в сыне и внуке?
Не приемлет душа,
смятый ум, уходящий за разум,
связь событий,
возникших как черт в табакерке.
Ты стояла, вдова,
в самом центре прицельного круга,
и ни друга вокруг, ни соперников:
пришлые люди.
Не пойти нам за гробом,
осенних цветов не роняя,
целованьем последним
оставшийся холод приемля.
И дорога вилась,
словно длинная сплетня пустая.
Что теперь говорить,
разводили мы глупо руками…
10 сентября похороны
* * *
Когда он обрёл и дорогу, и посох,
и сердце на взлете слагало газель,
ему у вершины дышалось так просто,
но путь был важнее, чем цель.
угроза – редифом, но сладостны рифмы,
и море с обрыва - не выше колен,
но чёлн его трижды разбился о рифы,
редиф превратился в рефрен, –
Не слышал? – Не слышал…
а море колышет
скорлупки и лодок, и яхт,
и сердце у горла уже не покорно, -
утишься, сыночек, приляг! –
ни матери нет, ни сестры, лишь подруга,
грешно обернуться назад,
наверно, вот так подрезают подпругу,
чтоб из-под коня вылезать...
Да были ли кони? И дети – блаженны…
Эльбрус погасает в глазах.
Он знал, что редиф не бывает рефреном,
Теперь это смог доказать.