Чертополох с окраины Уфы

Фирдауса Хазипова
 Мой новорожденный крик разогнал всех мужчин из дома: от бабушки ушел ее муж, от мамы - мой отец. Поэтому появление  темнокудрого младенца было омрачено удвоенной женской обидой.
Жили мы тогда на высоком крутом берегу реки Белой. Пройдешь парк имени Матросова - в то время он был окружен железным забором и проход сквозь него стоил 10 копеек - город начинает резко спускаться вниз. Дома кособочатся, цепляясь за неровную поверхность почвы, улицы петляют между домами, и спускаться приходилось где бегом, где мелко семеня.
Лачуга, в которой селились Нанай, ее дети с семьями, стояла на самом краю плато, которое стекало вниз огородами и тропками прямо к Белой. Чтобы перейти на вторую половину хибары, где жили дядя с семьей, надо было пройти по узкой тропинке, прилепившейся к стене дома и обрывающейся вниз крутым оврагом. Деревянный туалет и огород почти сползли вниз. Зато сколько неба и как красива река внизу!
Родилась я в самую серединку золотой осени, когда природа раз-ноцветна и торжественна, когда по мокрому асфальту мелкими золотыми монетами рассыпаются листья берез. Но уже через неделю стылые ветра срывают листву с деревьев, воробьи и одна-две синицы скачут по бурым, издающим жестяной звук, листьям среди клочьев зеленой травы. Тянутся к небу черные промозглые ветви. И скоро миллиарды снежинок срываются с небес, укутывают озябшие ножки деревьев. Так на стыке переменчивых погод и стылого ожидания на ветру началось мое существование на земле.
Хорошо хоть мужики успели заготовить дров на зиму, иначе была бы хана.
Молодую семью пытались скре¬пить, дав им комнату в Черниковске в двухэтажном желтом доме со шпилем и жестяной звездой, венчающей шпиль. Мама вышла на работу переплетчицей в городскую типографию № 1, а я продолжала как-то расти, кто-то меня все время смотрел. Кличка у меня в детстве была "Ленин", видимо, мои крутые кудри напоминали лицо с октябрятского значка. Но несмотря на дом под звездой и кличку, ортодоксальным коммунистом я никогда не была, как, впрочем, и диссидентом.
Все же в мои три года отец окончательно ушел из семьи, я росла, как придется. Но когда маму положили в больницу, и ее типографские подружки по очереди забирали меня к себе, Нанайка поняла, что без нее я пропаду. Бросив крутой берег реки, она приехала в Черниковск и в пяти минутах ходьбы от нас на улице Суворова поставила бревенчатую избу, разбила огород, забрала меня к себе, и так я стала бабушкиной дочкой.
Часто думаю, как мне повезло, что я росла большей частью в своем доме, на почти деревенской улочке. Веселый огонь в печке, сугробы выше окна, огород. Посреди улочки проходила пыльная желтая дорога, по которой ездил разбитый автобус № 8. Вдали виднеется Курочкина гора, улочка обрывается большим картофельным полем, на противоположной стороне дороги мечта любой детворы - пустыри, где ничем не сдерживаемый мяч летел в любом направлении без опаски разбить стекло. Дома нас практически не видели. Нас не могли дозваться поесть. Мы никогда не ломали голову: чем бы заняться. Игр мы знали много, и оставалось только выбирать, во что будем играть. Мы росли вольно, как чертополох, и у взрослых с нами были только разбираловки по поводу того, что к кому-то залезли в огород. У всех в огородах росло почти все, но за чужими заборами почему-то все было вкуснее.
Город кто-то засадил тополя¬ми. Их никогда не подрезали, они росли вольно, как и мы, и стали большими и пушистыми. Много было зеленых сквериков, деревьев вдоль дорог и тротуаров, за заборами пьянил запах яблонь, сирени и черемух.
Иногда на "Пятом квартале" появлялся дурачок. Мы стайкой собирались вокруг него и, показывая на тополиный пух, говорили: "Ой, холодно, снег идет"... Он зябко ежился в рваной телогрейке, глядя на нас своими огромными карими глазами. От его взгляда становилось не по себе - казалось, он идет из глубины веков и дурачок знает то, чего никогда не узнаем мы. Боялись, чтобы безумие не коснулось нашей души, как зараза. Что-то древнее, дикое было в его взгляде - так смотрел, наверно, поселянин, глядя на смертельную схватку древних варягов. Кони ржут, вытаптывая клочок земли, засеянный зерном, лязг копий - а он смотрит большими карими глазами, серьезно и безнадежно...
Какое-то время мы жили на улице Невского в одном из четырех домов, кокетливо развернутых углами к стадиону "Строитель" и парку "Победа" (ныне парк Нефтехимиков). Здесь кипела совсем другая жизнь, другие страсти. Пространство было тесным, узким для детей. Наши вольные игры встречали противодействие со стороны старой девы, которая ревностно стерегла буйно цветущие газоны (и действительно, наш двор был самый зеленый), а жильцы из опасения за свои окна отнимали мячи. Неподалеку гнила незаконченная стройка - хорошо было здесь лазить и прятаться, но уж очень страшные истории о страшных случаях рассказывали взрослые.
Душа сжималась от тесноты, и энергия выплескивалась в опасные игры. Мы с сестренками (кажется, была моя идея) на четвертом этаже перелезали из окон спальни на висящий рядом балкон и обрат¬но. Сейчас страшно это представить! Но, повторяю, такие рискованные игры рождались от узости пространства и невозможности правильно расходовать энергию.
Впрочем, про¬верить свою смелость можно было, прыгнув с парашютом в парке. Однажды я поднялась туда, но поскольку возраст был мал, меня отправили вниз пешком. С каким-то чувством облегчения я потопала вниз. Все же прыгать с вышки - это что-то противоестественное . Другое дело - прыгать с деревьев или с крыши Нанайкиного дома в сугроб ...
Зато взрослые реализовали свою энергию в полной мере. Бешеной популярностью пользовались тогда футбольные матчи, мотогонки, фигурное катание. Имя Габдрахмана Кадырова звучало, как святцы. В дни игр по улице с двух сторон стекались толпы, море людей к стадиону. Они шли как на маевку, радостные, с большим подъемом. С балкона мы смотрели, как по зеленому полю бегали фигурки, или как в клубах пыли, круто накренясь, летели мотоциклы. Воздух рвал пистолетный треск мотоциклов, от криков болельщиков, кажет¬ся, приподнимался в воздух сам стадион. А за стенкой громко орал сосед, бил табуреткой о пол и в конце, плача, рухнул на телевизор. Во всем этом было что-то дикое, пугающее и захватывающее.
Впрочем, припоминаю и другое... Вдоль дороги аккуратными рядами выстроились нарядные люди. Ждут, когда проедет Н.Хрущев. С утра мы торчим на своем историческом балконе. И вот показался скромный кортеж (в сравнении с нашими временами, весьма скромный), медленно проехал по улице, и из одной из черных машин махал лысый человек...
(продолжение читайте на сайте  ufafira.site)