Лиза. Часть 14

Элем Миллер
-- Править далече? -- спросил мужик, едва я вслед за уехавшим Яковом Ивановичем уселся в сани на заботливо устланную мягкой овчиной скамейку.
-- Пока за ворота, а там поглядим... Тебя как звать-то?
-- Василием...

Мужик молча дёрнул вожжи, лошадь подалась вперёд, и, казавшиеся жутко тяжёлыми, сани с двумя седоками, натужно скрипнув, неожиданно легко заскользили по укатанному снегу за лениво ступающими конскими копытами. Едва мы выкатили из ворот, я попросил Василия остановиться. Здесь, да, именно здесь я шёл в темноте, отсюда увидел свет в том самом окне у двери. Значит здесь должны быть мои следы, которые, как и в любом детективе, легко приведут меня к машине или ещё дальше, к самой разгадке случившегося. Всё вокруг было безжалостно затоптано великим множеством самых разных следов, и ничего похожего на свой ночной путь я так и не увидел. От ворот виднелся внутри усадьбы большой сад, спускающийся явно в сторону пруда, и ровная, прямая дорожка проложенная сквозь него до самого низа. Странно, я пытался увидеть то место, где по ошибке свернул с дороги в сторону и где утонул в снегу, но по обеим сторонам санной колеи был лишь совершенно ровный, не тронутый и не потревоженный снег. Дорога от ворот расходилась на две стороны, и я понимал, что мне надо ехать ближе к пруду, поскольку точно видел и помнил, что шёл по плотине и поднимался вверх.

Свернув за угол стены, сани легко покатили вниз под горку. Справа оказался ещё один сад, тот самый, бывший когда-то совхозным. Рядом место, где была совхозная пасека. Всё оказалось таким удивительно знакомым. Но следы? То и дело останавливаясь, я пытался увидеть их вблизи или вдали, но повсюду был лишь ровный, абсолютно белый снег. Впереди уже показался занесённый снегом пруд и та самая плотина. Слева, над высоким обрывом, где мы когда-то загорали и собирали с пацанами ягоды, шла белая каменная стена, огораживающая всю усадьбу. Посреди стены, выдаваясь вперёд, к пруду, стояла на высоком, каменном фундаменте большая, словно сошедшая со старых картин, квадратная беседка с высокими, помпезными колоннами и зелёной полукруглой крышей. Меж колонн всё было заметено снегом, и казалось, что здесь давным-давно уже никто не ходит и не живёт. Позади беседки было протоптано прямо по склону несколько спусков на лёд, во льду прорублены большие, тёмные полыньи, от которых расходились в разные стороны цепочки чьих-то следов, но отыскать среди них свои я так и не мог. Я вновь и вновь выходил на снег, оглядывался, всматривался вдаль и себе под ноги, пытаясь вспомнить во всех деталях все повороты, подъёмы и спуски позавчерашнего пути, но понимал лишь, что, кроме плотины, не могу однозначно определить, где я тогда шёл и как вышел к спасительному свету в окне?

За плотиной показалась ещё одна санная колея, уходящая влево, огибая небольшой овражек у пруда, и я приказал свернуть туда. Лошадиные копыта сразу увязли глубоко в негу, и я с волнением понял, что, скорее всего, мой путь лежал где-то здесь, через этот заснеженный овраг. Мы проехали уже очень далеко, к самому началу пруда, где в тёмных прогалинах петляла по дну оврага невесть откуда текущая речка, но так ничего и не нашли. Постепенно в голову стали закрадываться сомнения, а шёл ли я, вообще, по этому или какому-нибудь другому снегу? Не привиделось ли мне всё это, как привиделось окружающая теперь действительность? Не торопливо возвращаясь к прежней дороге, отдыхая после бесконечного блуждания по снегу, я обратился к угрюмому, неразговорчивому вознице, чтобы хоть чуть отвлечь себя от нахлынувших мыслей.

-- Василий, ты - местный?
-- Здешние мы, пана Полонского.
-- А что, Пановы в деревне есть, или в округе где?

Он как-то странно, больше удивлённо, чем задумчиво, склонил голову вбок.

-- Пановы? -- Василий  опять глубоко и надолго призадумался, -- Мавра была Панова, Царствие ей Небесное, Лизаветина нянька,-- он, машинально скинув на ходу правую рукавицу, перекрестился, -- Боле не знамо никого. Та с города паном привезена. А своих Пановых тут, отродясь, не было.

Неожиданное известие ввергло в новые раздумья. Мавра, опять эта странная, удивительная Мавра...
Оглянувшись, Василий спросил, в какую сторону далее править, и я, уже не задумываясь, махнул рукой: "В Юрьево!"

Впереди из-за поворота неожиданно показался над белым полем сияющий в холодном небе золочёный крест с небольшим шаром на остром шпиле. Сердце ёкнуло от увиденного. Церковь! Это же наша деревенская церковь! И не просто церковь, а колокольня, ещё совершенно целая, не взорванная и не разрушенная задолго до моего рождения! Душа, замерев и почти оцепенев,  вся уже потянулась туда. Во что бы то ни стало, захотелось увидеть её, хоть издалека, увидеть такой, какой она была когда-то и от которой я застал лишь утонувшие в зыбкой земле обломки. Под высоким шпилем стала уже видна полукруглая зелёная крыша, белые стены, узкие арочные окна, верхний ярус колоколов. Правее показался такой же золочёный крест, небольшой купол и непривычно белые стены самой церкви, которые я застал в своём детстве кирпично-красными, словно кто-то нарочно, безжалостно содрав белую кожу, обнажил на устрашение всему свету  окровавленное мясо растерзанного и зверски убитого обиталища Бога.

Сани свернули влево, и церковь с колокольней опять начали быстро скрываться за уходящим вдаль подъёмом.

-- Заедем? -- спросил я у Василия.
-- С Юрьева ловчей будет, -- буркнул он в ответ, словно вид церкви и колокольни чем-то сильно его расстроил.
-- Ты что такой грустный стал?

Он отвёл в сторону взгляд, будто из деликатности не желая показывать, что мои слова и расспросы неприятны ему.

-- Да сынок... Сёмушка... Того гляди, Богу душу отдаст...

От его простых, полных горя и безысходной обречённости слов стало жутко не по себе. Я замолчал,  но молчание оказалось ещё более невыносимым.

-- Сколько же сыну?
-- Токма народился, пяти дён ещё нету...
-- Ещё то есть детки?

Он отрицательно мотнул головой, словно желая поскорее  избавиться и от своих тяжких дум, и от моей назойливости.

-- Нету ще... ПервОй...

Впереди, в самом конце подъёма, показалось, наконец, место, где проходила дорога, по которой я ехал позавчера в темноте, и где был тот самый перекрёсток, на котором повернул налево. Ни высокой насыпи, ни кюветов, ни двух рядов стройных берёзок не было и в помине, и я приподнялся в санях, пытаясь разглядеть на ровном месте хоть какие-нибудь намёки на следы и на оставленную по самый бампер в снегу машину.

-- Стой! Останови!

Василий, натянув вожжи, резко и совершенно молча остановил сани, не отводя взгляд от вяло подёргивающегося лошадиного хвоста.

Вокруг опять был всё тот же бесконечно белый, девственно ровный снег, и я уже совершенно отчётливо понимал, что продолжать поиски бесполезно, что, скорее всего, мои следы остались вместе с машиной в прежнем времени и прежнем измерении. В душе не было уже ни волнения, ни отчаяния. Всё становилось понятным и, хоть как-то объяснимым - все следы моего внезапного перехода были спрятаны кем-то также надёжно, как и само время, из которого они привели меня сюда.  Иначе, найдя это самое место, я мог непозволительно близко подойти к разгадке одной величайших тайн мироздания.

Слева, чуть в стороне от виднеющейся вдали усадьбы и высокого барского дома темнело большое пятно леса и чёрные домишки маленькой деревни на его окраине. Вспомнился вчерашний рассказ Лизы о том, как теряющая рассудок Мавра не единожды убегала зимой в этот лес в поисках какого-то заветного места. Взгляд упал на хмурого Василия, и я представил вдруг, что он сейчас думает обо мне? Что я, подобно той няне, словно умалишённый, также бегаю по заснеженным полям в поисках какого-то таинственного места? Опять странным волнением всколыхнуло нутро. Выходит, та женщина, о который я знаю лишь понаслышке, знала и видела то, что довелось узнать и своими глазами увидеть мне? Выходит, нарисованный в моём воображении образ, оказался таким знакомым вовсе не случайно? Перед глазами опять промелькнули руки, закидывающие за уши тяжёлые, русые волосы, потом сомкнутые средние и безымянные пальцы, прижатые к женским вискам. Видел! Да, я совершенно точно где-то видел их и когда-то встречал уже в той своей жизни! Но где? В том лесу? Вряд ли. Там всё моё детство была воинская часть, и мы почему-то редко ходили в этот лес, в котором не было ни ягод, ни грибов, одни лишь заросшие деревьями непроходимые овраги.

Впереди, по ту сторону подъёма, всего в полукилометре отсюда, начиналась моя родная деревня. Оттуда уже доносился  собачий лай, и в небо поднимались тут и там белёсые столбы дыма. Волнением перехватывало дыхание. Я пытался представить, что увижу на месте своего родного дома? Кого встречу и как встретят меня? В душе появился вдруг странный, необъяснимый страх. А вдруг? Вдруг, придя в свой дом, я ненароком нарушу какой-то главный закон совершенно необъяснимого времени, о котором так так часто писали многочисленные фантасты? С трудом успокоившись, я сел в сани и, набравшись решимости, велел Василию править в Юрьево.

Незаметно перевалив подъём, дорога пошла чуть вниз, медленно и неумолимо скрывая за спиной сначала нижнюю стену забора и массивные колонны беседки у пруда, тёмную аллею вокруг неё, ровную, как стрела, дорожку от беседки к самому дому. Вот скрылся первый этаж, маленькие окна второго, заснеженные, пологие скаты  крыши... Впереди уже виднелся въезд в деревню и крайние, совершенно незнакомые дома на тех самых местах, где стояли совсем другие дома моих недавних односельчан. У одинаково чёрных, с одинаковыми, заметёнными белым снегом, островерхими крышами и крошечными окошками домов ходили какие-то люди, такие же одинаковые и незнакомые, в одинаково бесформенных чёрно-серых тулупах и, то ли в лаптях, то ли в странных серых обмотках на ногах. Люди становились всё ближе, оборачивались, завидев сани и даже издали кланялись в пояс, разглядев незнакомого человека в барской одежде...

Я снова оглянулся назад.  Тёмный полукруг окна скрылся за вершиной пологого откоса. Мгновение - и весь дом исчез, словно утонул в снегу под тяжестью огромного, свинцового неба, прочерченного сквозь серую ширь одной лишь узкой светлой полоской. Позади неё меж непроглядных облаков мелькнул вдруг островок чистого неба, от чего вся она засветилась странным, удивительным цветом - цветом её глаз. Я смотрел в небо, не в силах оторвать взгляд, не понимая, что творится со мной? Серо-голубое сияние манило, словно в жуткой, невыносимой тоске звало обратно, туда, к исчезнувшему дому, где за тонкой, тюлевой занавеской находилась сейчас она...

Жуткая паника накатила вдруг так, что, спрятанные в тёплый заячий мех, пальцы задрожали ледяной дрожью. Угрюмые, чёрные дома, обнажённые скелеты деревьев, вялые силуэты людей, невыносимо белый, неподвижный снег, тяжёлый и мёртвый, как густые мазки навеки засохшей гуаши... Не раскрашенная ни в какие другие цвета, родная деревня показалась ни чем иным, как грубой театральной декорацией, наспех срисованной с какой-то старинной книжной гравюры. Взгляд заметался по сторонам, не зная, что делать? Вспыхнувшая в небе, полоска стремительно гасла, словно умирала, покрываясь безжизненной ледяной серостью. Сердце взорвалось, разлетевшись в груди на окровавленные куски, от одной лишь мысли, что эта долгожданная поездка оказалась подстроенной кем-то коварной ловушкой, что всё вокруг уже сгинуло в небытие и, вернувшись обратно, я не найду ничего, кроме покрытого сухой желтухой пустого, мёртвого поля.

Рука остервенело схватила Василия за тулуп.

-- Поворачивай!!! Быстро!!! Едем обратно!!!

Он глянул на меня ошалелыми глазами, как на безумного, и даже боязливо отодвинулся, втягивая голову в плечи, словно испугавшись, что, если на мгновение замешкается, я начну колотить его, чем попало.

-- Слушаюсь, барин! Мы щас, мигом!

Я спрыгнул с саней, чтобы лошади легче было развернуться в глубоком рыхлом снегу, и, путаясь в полах шубы, что было сил, побежал по санной колее обратно в одном лишь паническом желании - поскорее увидеть хоть самый краешек скрывшегося от меня дома.

Он показался тихо и незаметно, когда сердце готово было выскочить из груди от торопливого бега и всё нарастающего волнения. Я упал в подлетевшие сани, лошадь, получив хлёсткий удар кнутом, фыркая и тряся головой, рванула в галоп, и тут же над близким горизонтом, словно вонзаясь в свинцовое небо, упрямо поднялся из снега маленький тёмный треугольник.

Заметив, что я чуть успокоился, увидев вдали дом и усадьбу, Василий отпустил вожжи, сбавил ход, и лошадка, благодарно кивая на ходу гривастой головой, пошла прежней неторопливой рысью. Я зачерпнул на ходу горсть рыхлого, обжигающего ледяным холодом снега и, закрыв глаза, приложил его к разгорячённому лицу. Мозг, сердце, душа, клокочущее волнением нутро всё ещё отказывались называть случившееся какими-то ни было именами, но мысли, взметнувшись в головокружительную высь,  уже летели, опережая сани, туда, к неторопливым молочным дымам над печными трубами и тёмному, манящему взор окну под высокой крышей.

***

Она выбежала из распахнутых дверей большого зала, едва Антип унёс в гардеробную торопливо сброшенную ему на руки громоздкую шубу, рукавицы и шапку. Всё та же, в том же платье и тех же тёмно-лиловых атласных туфельках. Уже не такая бледная, с лёгким румянцем на щеках и чуть запыхавшаяся, словно бежала ко мне без остановки от самой своей комнаты. Её волосы были тщательно зачёсаны назад и перевязаны красивым бантом из блестящей, нежно-голубой  атласной ленты. Лишь одна светлая прядка волос непослушным, упрямым завитком спадала слева на высокой, открытый лоб, и Лиза, подобно застигнутой врасплох маленькой девочке, с торопливой стеснительностью пыталась на ходу незаметно поправить её. Пронзительная голубизна ленты сливалась с чуть сероватой голубизной глаз, отчего они казались тем самым, живым, удивительным зимним небом.

Оставив в покое так и не поддавшуюся прядку, она остановилась, глянула на мня тревожно и вопросительно.

-- Доброго дня, Георгий Яковлевич. Где же Вы были до самого обеда? Отыскали свою карету?

Виновато улыбнувшись, я безнадёжно и многозначительно развёл руками.

-- Добрый день, Елизавета Яковлевна. Увы, нет. Наверное, она сгинула в снегу...

-- Не огорчайтесь. Бог даст, ещё сыщется, -- Лиза уже не пыталась скрыть ни счастливой улыбки, ни самой откровенной радости -- Вы верно проголодались с мороза? Приходите прямо сейчас к обеду. Мама и Софья с Инессой ушли к обедне, вся прислуга и дворовые с ними. Нынче мы с Вами вдвоём обедаем.

===============================================
Часть 15: http://www.proza.ru/2017/08/09/1273