«Случай – это обличье, которое принимает Бог, чтобы остаться инкогнито».
Жан Кокто;,
французский писатель,
художник и режиссёр.
Из воспоминаний майора N***,
выпускника Донецкого Высшего
Военно-политического училища
инженерных войск и войск связи.
«…В «самовольные отлучки» или, проще говоря, в «самоходы» в нашей славной курсантской роте ходили все. Вернее, почти все. Не ходил старшина (он имел свободный выход в город), воздерживались наши однокашники-заместители командиров взводов (обязывали сержантские лычки). Держал «принципиальность» неосвобожденный секретарь партийной организации. Впрочем, последний уклонялся от этого каверзного дела не только из «идейных» соображений. Просто, по определению, он не находил в этом ничего полезного для себя. Пожалуй, это был тот самый единственный случай, когда риск не вызывал никакого ответного шевеления и, тем более, куража в его правильной «в политическом отношении» личности.
Из обычных курсантов, даже «приближенные» к ротному, которые и так почти всегда имели возможность получить официальную увольнительную, нет-нет, да и периодически срывались. За что на время, в воспитательных целях, переводились им в категорию «простых смертных». Все остальные относились к «самоволке» как «делу святому», самому собой разумеющемуся.
Ходили по разному: кто чаще, кто реже, кто в одиночку (но больше вдвоем-втроем), а кто и мелкими группами. Бегали в ХБ (в хлопчато-бумажной полевой форме) и в спортивных «трениках». Местные держали сезонный запас гражданской одежды. Срывались во время занятий и с самоподготовки, с наряда и с работ на городском объекте, а, порой уходили «в ночное». Словом «рвали подметки» при любых подворачивающихся возможностях. Добирались до заветной цели: кто пешком, кто на общественном транспорте, кто на такси, а кто и на «папиной машине».
Везло тоже всем по-разному. Неудачники, попадавшиеся «по мелочам», чаще других, не вылезали из «нарядов вне очереди». Более удачливых, но злостных в своей систематичности, а также «непокорных», или замеченных «в особой наглости», ротный не уставал сажать на гарнизонную гауптвахту. Для тех, кого временно не удавалось «прищучить», поймав с поличным, командир роты находил «веские» основания не пускать в очередное увольнение. Иногда он просто, на правах командира, вычеркивал их из списков без какого-либо объяснения причин. Но чаще у него почти всегда находились поводы легко лишать «подозреваемого» законного увольнения.
- Вы не забыли, товарищ курсант, что вам преподаватель ППР (Партийно-политической работы) поставил во вторник двойку по семинару?, - говорил он одновременно полувопросительно и констатирующее спокойно. Лишая, тем самым, последнего надежды, что замкомвзвода не успел подать еще списки текущей успеваемости.
- Запомните, молодые люди: «Пиво - это тоже водка!» - назидательно информировал он тех, кто возвращался из предыдущего увольнения с легким недоказуемым запахом.
- «Вы что думаете, я должен отпускать в увольнение того, кто не укладывается в норматив марш-броска на 6 километров? Идите!!!, Товарищ курсант!... произносил он своим энергичным с оттенком «железа» голосом, … на спорт-городок и бегайте, пока не научитесь бегать «как следует»!!!
- «Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?!, - не скрывая первоначальной досады, уставным голосом спрашивал «горе-спортсмен».
-«Идите!», - резко отсекал ротный.
Но юмор тут же рождал свое ответное действие у наиболее находчивых. Получив «разрешение», шли в «самоходы», и бегали «от патрулей» или проходящих поблизости офицеров.
Соответственно были в роте и свои «рекордсмены», мастера самоходного дела. Причины для молодецкой удали были разные, но в большинстве своем они укладывались в те естественные желания молодости, которые волею обстоятельств, находились под казарменным запретом.
Донецкое училище было единственным в округе. И подавляющее большинство населения этого шахтерского города относилась к курсантам доброжелательно, с уважением, а девушки - часто с любовью и восхищением. Этому способствовали шефская помощь училища многим предприятиям, тесные связи с учебными заведениями, да обязательное участие курсантов в торжественных парадах на 9 мая и 7 ноября. Как говорил главный строевик училища, легендарный полковник Виталий Коцюк: «Вы должны шагать так, чтобы девицы в воздух (здесь он делал особое ударение) лифчики бросали!». Хоть и муштровал нещадно, но строевую выправку оттачивать умел. Умел и поднажать и сыграть на самолюбивом мужском задоре. А потому всегда шли красиво, торжественным маршем чеканя и печатая курсантский шаг.
Закрытую славу у женского населения города добывали герои-любовники. Они то и составляли подавляющее большинство ночных самовольщиков. Возвращаясь под утро, некоторые из них неторопливо снимали гимнастерки, как бы ненароком обнажая свои поцарапанные в любовной страсти мускулистые спины.
Кто жил рядом, с удовольствием пересекал границы училища по проторенной «тропе Хошимина» чтобы вкусно поесть у родителей или знакомой девушки. К нему нередко присоединялись ближайшие друзья, тем более, что это было наименее безопасное предприятие. В любой момент оставшиеся в роте, могли относительно быстро известить своих, если на горизонте маячила внезапная проверка.
Любители погулять и выпить чаще активизировались в летнее время года, тогда можно было, прикупив по пути пива, довольно здорово отдохнуть на городских пляжах Кальмиуса. Опять же познакомиться с девушками.
Был среди нас любитель своей внешности, который стригся только в лучшей парикмахерской города. Чем не повод отправиться в самоход? Другой спортсмен-отличник «бегал кроссы» за 30 километров к своей девчонке. Совмещал приятное с полезным. Третий, изрядный разгильдяй по натуре, вел с ротным своеобразную снайперскую дуэль, кто-кого. На каждый наряд вне очереди принципиально отвечал тремя самоволками.
Ну а если в выходные «били наших» на танцплощадке, в справедливом порыве срывались все кто был на месте, с ремнями и бляхами наперевес.
Нет, это не было вседозволенной вольницей! Дисциплина поддерживалась довольно строгими и эффективными мерами нашего энергичного командира. Он не уставал делать внезапные ночные рейды в расположение любимой роты. Считал лично по головам, а наиболее известных по «самовольной» части персонально идентифицировал, приоткрывая натянутые на голову одеяла. Внезапные построения были в порядке вещей. На сборы всей роте, разбросанной по училищным закоулкам, давалось не более 15 минут. И опоздавшие «без вины виноватые» тут же попадали в «черный список» очень хорошо хранившейся в его памяти. Были в нашей «семье» и единичные «доброжелатели», небескорыстно (за туже увольнительную) информировавшие ротного о планируемых подвигах. Надо отдать должное и другим весьма изобретательным и оттого болезненным для курсантов приемам «воспитательной работы» нашего командира. Но пусть они останутся за кадром моих воспоминаний. Так что не попасться было делом крайне затруднительным. Наверно лишь считанные единицы могли похвастаться самим себе и ближайшим друзьям в такого рода удаче.
Чего скрывать. Был грешен и я. Меня тоже не минула эта манящая «чаша запретной свободы»…
И кто знает: хорошо это было или плохо? Правильным или нет? Вредными или полезными оказывались эти поступки? Потом, в жизни, каждый из нас делал собственный вывод с высоты прожитых лет и личного офицерского опыта. Некоторых, наглых, незрелых, не приученных терпеть, училищная среда безжалостно вымывала из своих рядов. Не помогали в этом случае ни папины звонки, ни папина должность, ни папины машины. Кто-то, став взрослее, оставил это в добрых воспоминаниях о «гусарских» мгновениях своей молодости. Кому-то, быть может, эти первичные «разведнавыки» и «тактические маневры» помогли выжить в боевых буднях афганской войны и будущей Чеченской компании. Для кого-то, наверное, это были поступки, в последующем повлиявшие на его характер, а может быть, затронувшие и саму судьбу. В общем, много происходило по этому поводу случаев разных. И курьезных и серьезных. Всего-то и не упомнишь»….
Апрель, год 1981
Ему снился хороший, но по-своему грустный сон:
…Вечерело. Зимний день быстро перебежал короткую полоску светлого времени, обиженно вздохнул и как то незаметно исчез. Окна домов, окружавших остановку, быстро зажигались многочисленными огоньками теплого желтого света. Они стояли вдвоем и ждали Ее автобуса. В нем боролись два противоречивых чувства. Только бы не приезжал этот автобус, ведь так хочется подольше побыть с Ней. Но ведь Ей же наверно холодно? А спасительного автобуса все еще нет. Наконец автобус пришел, и Она сказала ему: «До свидания!» Он стоял в оцепенении пока автобус не заурчал, начав постепенно трогаться с места. Вдруг кто-то внутри крикнул ему: «Беги, дурачок! Там твое счастье!» Он сорвался, замахал руками, и в последний момент запрыгнул в автобус. Снова увидел Ее, страшно застеснялся, непростительно долго молчал, потом стал что-то невпопад говорить, перешел на Вы и задал всего лишь один единственный вопрос: «Где Вас найти?»
- Вы знаете, где меня найти, - загадочно, с поволокой в голосе произнесла Она. А сейчас идите. А не то, Вас будут ругать Ваши командиры.
Он повиновался, сошел на следующей остановке в темноту незнакомой улицы. И стал смотреть на удаляющийся автобус, который светился таким же желтым светом, словно теплый огонь в ночи. Он удалялся и увозил Его счастье…
***
Андрей проснулся оттого, что кто-то тихо, но довольно настойчиво тряс его за плечо. Им оказался его друг, который вчера вечером сменил Андрея дневальным по роте.
- Вставай «спортсмен», пора на «зарядку», не забыл еще о своих планах? - ироничным тоном заметил Серега.
Через минуту в голове Андрея все встало на свои места.
***
Он уже почти месяц лишался ротным возможности сходить в увольнение. Дисциплинарная «порка» была проведена по всем законам театрального жанра: с прологом, ключевой «воспитательной» сценой и эпилогом. В один из воскресных дней они с другом «организованно» опоздали из увольнения. Обычно необходимо было прибыть в расположение роты к 22 часам, доложить дежурному или старшине и спокойно готовиться к отбою. Как правило, небольшие опоздания, минут на пять не затрагивали ничьих интересов. Это укладывалось в принятые для непунктуальных разгильдяев рамки. И старшина строил роту на вечернюю поверку где-то в половине одиннадцатого. Как правило, и они возвращались из увольнений минут на 15-20 раньше положенного срока. Тут, как на грех, троллейбусы встали. Поэтому, даже учетом довольно хорошего «ефрейторского зазора», в 30 минут успеть к сроку оказалось делом весьма затруднительным. Надеясь только на свои силы, они рванули вдоль знакомого троллейбусного маршрута. Тренированные ноги не подвели. Они уже вбегали на 4-й этаж в радостном возбуждении от удачного (в силу своей своевременности) завершения увольнения. Но не тут то было…
Их удивлению не было предела. Вместо обычной расслабленной обстановки, какая всегда царила в воскресный вечер накануне отбоя, на центральном проходе казармы стоял полный строй роты. Старшина зачитывал список вечерней поверки, проверяя, т.о. наличие личного состава. Перед строем стоял ротный, показательно вытянув левую руку с круглым хронометром. Имея предварительную информацию из «компетентных» курсантских источников о наметившейся вольнице в приходе увольняемых, ротный внезапно появился в казарме без пятнадцати десять. Узнав, что пять или шесть курсантов еще не прибыли из увольнения, он приказал построить роту. И «всем ждать» пока последний из опоздавших не обратится, как положено, с разрешением «встать в строй».
Андрей с другом оказались первыми, которым было уделено «особое командирское внимание».
- Товарищи курсанты, вы оба опоздали на 1 минуту и 40 секунд!, Ротный едва сдерживал свою хитрую ухмылку.
Объявляю вам 3 наряда вне очереди!
-Есть 3 наряда вне очереди!
В первые минуты обиды не было предела. Так молотить ногами и, тем не менее, попасть под показательную раздачу «пряников» перед всей ротой! И это всего лишь за какую-то минуту опоздания. Справедливость, казалось, навсегда покинула этот мир.
Теперь приходилось «отрабатывать». Все бы ничего. Но болезненно напоминала о происшедшем «точечная» постановка в очередной внеочередной наряд по выходным, вороша тем самым перенесенную обиду. Так и ходили они в этот месяц, попеременно сменяя друг друга с субботы на воскресенье.
Весна в Донецке была как всегда дружная. Таявший под первыми лучами яркого солнца, снег быстро уходил в свое небытие. Еще чувствовались довольно значительные перепады температуры. Быстро бегущие по дорожкам училища ручьи прекращали свое движение с наступлением ночи. Однако днем все вокруг заливалось долгожданным теплом. Бурно пробуждалась не только соскучившаяся по голубому небу природа. Это тепло ждали и курсанты. Все более невыносимее становилось и вынужденное заточение Андрея. Его неумолимо тянуло к Той, с которой он познакомился 4 месяца тому назад.
***
Поводом для знакомства со Светланой послужила встреча курсантов со студентками Донецкого университета, которой для Андрея могло и не состояться вообще. Надо же как, порой может изобретательно действовать фортуна, выписывавшая в ту зиму, по его поводу свои причудливые зигзаги, меняя постепенно гнев свой на милость. Все оказалось делом случая.
Поздней осенью к начальнику политического отдела училища пришла небольшая, но довольно энергичная делегация из 3-х девушек, учившихся на математическом факультете первого ВУЗа города. Заручившись письмом декана с просьбой организовать вечер-встречу, они пришли ходатайствовать за курсантов 5-й инженерной роты. Что они там объясняли седому полковнику, Андрею конечно же не было известно. Но после их ухода он вызвал командира совершенно другой роты и поставил задачу: «организовать политическое мероприятие на должном уровне по укреплению связей с Донецким университетом». Курсанты упомянутой выше инженерной роты недавно залетели по какому-то дисциплинарному случаю, который был связан с «неподобающим политработникам» поведением в городе. Поэтому на этот раз неожиданно повезло связистам. Решено было направить более молодой, а потому и более дисциплинированный контингент со второго курса обучения. Случай поводил указательным пальцем начальника политотдела и пал на ту роту, где учился Андрей.
Ротный недолюбливал подобного рода мероприятия. Для него укрепление таких «шефских связей» грозило обернуться дополнительной головной болью. Он знал, что одним танцевальный вечером это не ограничится и потому неизбежно повлечет за собой волну новых контактов и, как следствие, нарушения воинской дисциплины. Но противостоять отвлечению курсантов от «обучения военному делу настоящим образом» он не мог. Политическое решение свыше требовалось выполнить в строго указанные сроки. Для роты, где учился Андрей, это было первое подобное мероприятие. Курсантская молва об официально гарантированной политотделом встрече с «молодыми и красивыми» на следующий день докатилась почти до каждого. Всем курсантам наиболее справедливым казалось собрать сводную группу, где в равной мере были бы представители от всех 4-х взводов. Но теперь уже указательный палец ротного водил по подчиненным ему взводам, незримо сопровождаясь «господином Случаем». Выбор командира пал на 4-й, наиболее дисциплинированный, а потому и самый благонадежный, взвод. Тем более, что и обстоятельства, казалось ему, как нельзя лучше, оправдывали такое его решение. 3-й взвод должен был готовиться к предстоящим полевым занятиям, и снимать его с плановой самоподготовки ради «случки» (по скабрезному выражению ротного) не было никакого резона. 2-му взводу на этот день судьба определила несение караульной службы на охраняемых объектах училища, а 1-му – сотоварищам и Андрею – выпал суточный наряд в курсантскую столовую. Обо всем этом и было заблаговременно объявлено роте. Как говорится «кому война, а кому и мать родна»! Такова была ирония курсантской судьбы. Но видимо, проявив свое разумение и непреклонную командирскую волю, ротный все же не слишком прислушался к рекомендациям «его величества Случая». За сутки до встречи со студентками ранее принятое решение ротному все же вынужденно пришлось поменять.
По видимому возмутившись невниманием к своей персоне Случай «обратился» к начальнику учебного отдела училища. Конечно же для реализации своих намерений он выбрал уважаемого полковника - начальника кафедры как фигуру несомненно более весомую, чем какой-то командир курсантской роты. Дело состояло в том, что кафедра тактики решила внести новый вклад в военно-педагогическую копилку учебного мастерства. «В целях приближения к реальным условиям современного боя» предлагалось иметь на полевых занятиях не условного противника, нарисованного на картах, а две реально противоборствующие стороны. Созрело решение, объединить усилия всех преподавателей и провести плановые двухдневные полевые занятия третьего взвода совместно с первым. Одобрив «стратегическую» инициативу «тактиков», начальник учебного отдела дал указания ротному, скорректировать расписание. С учебной точки зрения вопрос был решен мудро, по «еврейски». Почти все стороны педагогического процесса были довольны. Учебный отдел присоединялся к новаторской инициативе. Преподавателям кафедры это объединение сокращало в два раза время «торчания в полях» в условиях промозглой донецкой декабрьской грязи. Курсантам 3-го взвода это добавляло соревновательности в компании с своими. А 1-й взвод, попавший в новую педагогическую струю, неожиданно освобождался от чистки картошки, уборки и мытья посуды. И лишь 4-й взвод, вынужденный, таким образом, заступать в наряд по столовой, недружелюбным исподлобьем смотрел на обеденном построении в сторону 1-го.
Конечно в 4-м взводе нашлись любимчики старшины, который ведал списками нарядов. А потому, несмотря на то, что обычно в наряд по столовой заступали курсанты только одного взвода, для троих было сделано приятное исключение. Старшина, не долго думая, провел обычную в таких случаях рокировку, поменяв этих троих курсантов на 3-х, подвернувшихся в списке из первого взвода. Итак, личный состав 1-го взвода неожиданно для себя вытянул «женский» счастливый билет, чему конечно же все были несказанно рады. Все, за исключением 3-х «жертв старшинской рокировки». Ими стали Андрей и еще два курсанта из его отделения.
Товарищ «Случай» был вынужден опять бороться со вновь открывшимися обстоятельствами. Он подумал, подумал и решил действовать по принципу: если нельзя договориться с «ферзями», организуй договоренности на уровне «пешек».
- Слушай, Андрюха, я слышал, что твой взвод идет на встречу со студентками, а тебя все-таки засунули в наряд по столовой. Есть деловое предложение… Так начал свою не без корысти речь Витька Поляков - курсант 3-го взвода известный любитель «косить» от полевых занятий.
- Ну выкладывай свое предложение, - без особого оптимизма отреагировал Андрей.
- Я меняюсь с тобой в наряде по столовой, а ты спокойно присоединяешься к своему взводу. Ты к девушкам, но потом на полевые занятия, а за тебя буду «париться» в наряде.
- Надо же какой ты заботливый! - сыронизировал Андрей.
- Уж больно не люблю я эти тактические стрелялки, - признался Витька в истинных своих намерениях.
- Навряд ли старшина будет менять из твоего взвода.
- Ну ты как, сам то согласен?
- Да, в общем-то, да. Только Витя иди сам к старшине и договаривайся, твой интерес первый вот и иди, а я не пойду.
Видимо уж больно не хотел «парень молодой» выходить в «степь донецкую», поскольку на улаживание всех дипломатических тонкостей со старшиной Витьке потребовалось не более 20 минут.
Андрей не стал благодарить «дружищу Случая» за предоставленную ему такую возможность. Не до того было. Текущие дела курсантской службы как всегда завертелись в своем обычном водовороте на ближайшие к ожидаемому событию сутки. Да и не мог он знать, понять и оценить по достоинству тогда всю ту замысловатую цепочку казалось бы случайно свершившихся событий. Тем более не властен он был и над тем, чтобы заглянуть, в свое далекое будущее. И посмотреть оттуда, с высоты прожитых последующих лет. Он жил в настоящем. И поэтому для него произошло лишь то, что произошло. И это была обычная курсантская жизнь. И этот день для него был не лучше и не хуже других.
«Нет, все же, все-таки чуточку лучше!, - подсказало его смутное предчувствие перед тем, как Андрей отбился ко сну.
***
- Ну что, парламентеры, отстояли своих мальчиков в погонах? Удачно ли прошли переговоры на высшем военно-политическом уровне? - Светлана встретила подружек по группе с иронично-лукавой, но добродушной улыбкой.
- Девочки, она опять издевается, думает, что это ее не касается! - парировали подруги. У нас намечаются новые знакомства! Будем обольщать мальчиков-связистов. Связь, если ты еще не в курсе, – это военная интеллигенция! Умные, как ты, да еще и красивые. И на этот раз тебе не отвертеться!
Большинство ее знакомых проживали в студенческом общежитии. После занятий достаточно было не более 5-10 минут и они уже были у себя «дома». А потому поздние танцевальные вечера на университетской территории не представляли никаких проблем. Светлане же приходилось ежедневно добираться на занятия до центра, где располагался университет, на перекладных не менее 1,5 – 2-х часов. Ясиноватая хоть и считалась «пригородом» Донецка, но, тем не менее, являлась самостоятельным городом. Автобусы, по вечерам ходили туда довольно редко. Поэтому, в отличие от большинства группы, она далеко не всегда принимала участие в университетских «пирушках» и «танцульках». К тому же у нее была внутренняя убежденность, что серьезных знакомств на будущее из несерьезных дел, по определению происходить не может. Этим и объяснялась ее ироничное, несколько дистанцированное посматривание на все эти энергичные усилия «любвеобильных» (как она выражалась) подруг.
- Вот так, - подумала она, вспоминая эти недавние события. Смеялась-смеялась, а сама не только осталась на первую встречу, но и с нетерпением ожидала вторую. Теперь уже ее подруги, наоборот, подтрунивали над ней, когда она в очередной раз спрашивала у них. Придут или не придут эти курсанты? А если придут, то когда их отпустят?
А потом с приятным возбуждающе-волнующим чувством ждала его звонка и с неподдельно-искренней непосредственностью внутренне радовалась, когда его отпускали в очередное увольнение.
Андрей привлекал ее чем-то по-мужски приятным, неуловимым и до конца непонятным для нее. До этого все ее знакомства: интересные и не очень, короткие и более длительные были очевидны, просты и по большей части довольно предсказуемы в своем исходе. Она управляла ими, получая от того чисто женское удовольствие хорошенькой девушки. Она могла, не обижая никого, изменить характер своих отношений с знакомыми кавалерами. Чуть приближала одних или удаляла других. С третьими, через некоторое время без сожаления расставалась, с иными – надолго оставалась друзьями.
Но сейчас совершалось иное, которого не было ранее. Она пыталась рассуждать сама с собой, искать доводы, которые объяснили бы все происходящее или, по крайней мере, прояснили бы смысл ее чувства и подсказали логику дальнейших поступков. Но рациональное, только еще более запутывало ее. А поговорить даже с близкими подругами на волнующую тему она не решалась. Не потому, что боялась вновь встретить иронию или дать повод для чисто женских досужих разговоров. Что-то останавливало ее в этом шаге, одновременно подсказывая главное - правильность такого невольного, как ей казалось, к нему интереса.
На самой первой встрече с Андреем, благосклонно подаренной политотделом училища их студенческой группе, она, подчиняясь своей интуитивной догадке, быстро выделила его для себя. Хотя, как призналась потом подругам, все они 30 человек были как крокодилы зеленые: в одинаковых кителях, рубашках и галстуках. А небольшие отличия в званиях на погонах ни о чем полезном для взаимных симпатий ей не говорили.
Набравшись смелости она первой пригласила его на танец. Зачем, спрашивается? Смутившись, он начал «пороть», как ей показалось, какую-то сущую ерунду. Для чего-то представился москвичом.
- Надо же какой столичный? Я тоже в Питере бывала неоднократно, так и хотелось сорваться в ответ с ее языка.
А в довершении танца он задал совершенно глупый и нелепый, по своей бестактности вопрос.
- Светлана, скажите, а кто у Вас в группе является отличником учебы? Она неоднократно потом «издевательски» повторяла его про себя. И каждый раз находила все новые эмоциональные оттенки в своей речи.
- Ну нахал!, - быстро пронеслось у нее тогда голове. Такого у нас еще не было! Подбирать себе девушку по оценкам в зачетной книжке!?, - не унимался ее внутренний голос.
Ее, поразительная (как все говорили) интуиция, которая действительно почти всегда выручала в затруднительных ситуациях, казалось дала такую непростительную осечку.
Нет, на нахала он не тянул. И, как ни странно, оказался интересным собеседником. Не тем у кого, как говорится, язык подвешен. Он говорил немного, но интересно, неторопливо, и одновременно увлекательно, соединял, казалось бы несоединимое, в единое целое, мягко шутил. И, самое главное, улыбаясь, смотрел на нее необыкновенно добрыми лучащимися в своих искринках, а оттого красивыми глазами. Несмотря на царивший везде и всюду музыкальный гвалт, шум голосов, множество разнообразных, порой резких, в своей энергичности, движений, ей рядом с Андреем было по необычному спокойно. Она, поймав это состояние, впервые ощутила его надежность.
***
До недавнего времени воспоминания, связавшие Светлану с Москвой, были не самые лучшие. Ну что может быть хорошего в городе, пусть даже и в столице, где оказались обманутыми ее первые ожидания, надежды и самые искренние устремления?
Два года назад она подала свои документы в один из столичных ВУЗов. Теперь, после всего того, что произошло, та поездка явственно казалась ей авантюрой чистой воды. Но тогда, последней школьной весной, она, поверив в свою звезду, согласилась без каких-либо длительных колебаний. Этому способствовали следующие обстоятельства. С одной стороны, выбор ей посоветовал Виктор Николаевич, учитель физики и математики старших классов. С другой, чего уж кривить душой, она поддалась на настойчивые уговоры своей лучшей подруги. Возможно, Светлана и не собралась бы так далеко, т.к. изначально и не думала никуда уезжать. И ей бы вполне хватило собственного разумения для удачного выбора одного из ближайших донецких ВУЗов. Но так совпало, что эти два совета, случились практически одновременно и в тоже время, абсолютно независимо и несвязно друг от друга. В уговорах подруги не было ничего неожиданного, ее устремления были известны Светлане задолго до этого. Желание уехать на учебу в Москву, там закрепиться, найти, если повезет, свое девичье счастье открытой ладонью лежало на виду у всего их выпускного класса, по крайней мере, его женской половины. А вот рекомендации учителя были для Светланы довольно неожиданны.
Дело в том, что Виктор Николаевич был учитель строгий, прямой и не отличался, как бы это помягче сказать, особой деликатностью. Сверхтребовательность его натуры и резкость оценок, еще как-то была объяснима для учителей и взрослых. Он был фронтовик, всю войну воевал за полярным кругом, морским пехотинцем на Кольском, имел ранения, контузии, ордена, был одинок и оттого достаточно замкнут. Обычные школьники, особенно девчонки, не понимали его и, более того, боялись. Да и как можно было его понять, когда он, глядя своим сверляще-немигающем взглядом в глаза нерадивой ученице, мог запросто при всем классе заявить: «Девочка, ты дурочка!!!». И вот этот Виктор Николаевич, как-то оставив ее после очередного урока, прямо без предисловий ошарашил своим предложением:
- Света, с твоими способностями тебе надо учиться дальше и ехать поступать в технический ВУЗ в Москву! Я буду готовить тебя к экзаменам!
Потом он довольно долго и, самое главное, не так как с другими, а больше по- отечески, неожиданно искренне беседовал с ней об этом. С тех пор, не проходило ни дня, когда бы она не готовилась с ним к предстоящему поступлению.
***
Факультет «Тяги» Московского Энергетического института, куда занесло Светлану с ее подругой, оказался не просто техническим факультетом. Он, если рассматривать его по половому признаку, был еще и преимущественно мужской. Об этом непрозрачно и как-то загадочно им намекнула в первый же день секретарь приемной комиссии.
- Ну намекнула и намекнула, что в этом особенного? Наоборот, радоваться надо! - оптимистично заключила ее подруга.
Действительно, откуда они, две провинциальные девчонки, могли предполагать и, тем более знать, что это обстоятельство серьезно уменьшало их шансы на удачное поступление. Преподаватели приемной комиссии имели строгую установку от декана, согласованную с руководством: «Женщин не брать! С ними во время учебы каши не сваришь!»
«Валить» на письменных предметах было гораздо сложнее. Все-таки, как никак, что написано пером, из экзаменационной работы не выкинешь. И в случае апелляции, правда верно решенных задач оказывалась, как правило, все же на стороне поступающих. Поэтому, в качестве основного средства для реализации полового неравенства, решено было использовать устные экзамены по физике и математике. Их то и поставили финальными женскими заградительными барьерами.
Чем ближе приближался день последнего устного экзамена, тем более неспокойно чувствовала себя Светлана. Она не могла ни объяснить самой себе возникшую у нее тревожность, ни избавиться от этого весьма неприятного чувства. Казалось бы, ну что волноваться? Она, в отличии от всех предыдущих, случавшихся за ее школьную жизнь экзаменов, полностью подготовилась по выданной для поступления программе математики. В этот раз она успела дважды повторить все наиболее важные темы. Да и тот основательный задел, который был сделан ее школьным учителем, казалось должен был придать ей спокойствие и уверенность. Однако этого, увы, не происходило. Тревожности добавил и тот факт, что по установленной приемной комиссией очередности они попадали на этот экзамен в самом конце из общего потока сдающих. Светлане, с учетом ранее сданных экзаменов, чтобы набрать проходной балл, обязательно нужна была, как минимум, 4-ка!
Вопросы в билете, который вытянула Светлана, оказались «старыми знакомыми» и не представили для нее особой трудности. Неплохо справившись с их изложением, она, частично сбросив томившую ее неопределенность, ожидала заключение экзаменационной комиссии.
- Ну, с предложенным Вам билетом Вы более или менее справились, - пробасил один из проверяющих. Однако это, уважаемая, еще не вся математика! Посмотрим, как Вы ответите на наши дополнительные вопросы?
Светлане внутренне не понравилось такое заявление со стороны этого преподавателя, который не сильно то и внимательно слушал ее выступление. Она внутренне напряглась, предчувствуя, что вопросы будут далеко не по темам, означенным в ее билете. Да и в его голосе, как ей показалось, просквозили не только вопросительные, но угрожающе-недружелюбные, насмешливо-ироничные в своем ситуативном высокомерии оттенки.
Он оказался «мастером своего дела», способным запутать любого абитуриента каверзными вопросами и еще более - неприятными комментариями, которые мгновенно следовали, если кто-либо из поступающих допускал досадную ошибку.
Светлана довольно скоро оказалась очередной жертвой этого «дирижера» своих собственных экзаменационных спектаклей. Вопросы сыпались один за другим и предполагали короткий, но довольно определенный ответ. Чаще других требовалось назвать точное число известных логарифмических, тригонометрических и иных формул. Причем, формулируя свой вопрос: «Чему равен такой-то логарифм…?», проверяющий тут же делал сбивающие дополнения.
- Ну! Так чему? Нулю или единице?
Не давая опомниться, он быстро продолжал: «Ну! Единице или нулю?» «А может Вы вообще не знаете, чему он равен?»
На 3-м или 4-м вопросе, Светлана, знавшая наизусть все эти известные из школьного курса формулы, от волнения ошиблась. Далее, как ком, начали один на другой наворачиваться ошибочные ответы. Не давая опомниться, он продолжал задавать отрепетированные заранее вопросы. Не прошло и 10 минут, как он подытожил результаты психологической экзекуции:
- Ну вот, Вы и сами видите, что на элементарные вопросы, Вами даются неправильные ответы. Далее последовала избитая в своей дежурности фраза о том, что «на пятерку знает только сам Господь Бог, на четверку – преподаватель, а ученик, соответственно, не может, по определению, знать более, чем на тройку».
- Ничего не могу поделать, кроме как предложить Вам лишь удовлетворительную оценку, - заключил он, более обращаясь к окружающим преподавателям, нежели чем к самой Светлане.
Услышанное поразило ее своей безысходной несправедливостью. Она еле сдержалась, чтобы не броситься сразу вон из этой, ставшей совсем чужой, аудитории. Слов не было, не хватало и воздуха. От случившегося резко перехватило дыхание, и поднявшийся из глубины вздох, казалось надолго застыл, никуда не собираясь двигаться дальше.
- Мы Вас не задерживаем, - последнее, что услыхала Светлана в стенах этого института.
Как ни трудны оказались все эти переживания, но возвращение обратно, в родительский дом смягчило остроту захлестнувшего было ее разочарования в людях.
За год вынужденной задержки, горечь неудачного поступления постепенно, день за днем, притуплялась и утихала. Уходила и возникшая в первые недели после возвращения ревность к поступившей, в отличие от нее, подруге. Подошедшая весна окончательно растопила ледовый след той свершившейся несправедливости. Светлана, проработав секретарем Ясиноватского отделения железной дороги, успешно сдала вступительные экзамены и без проблем поступила на математический факультет Донецкого государственного университета. Студенческая жизнь, с осени развернувшая ее на 180 градусов, закрутилась молодым водоворотом новых знаний, лиц, знакомств, событий. И лишь недавняя встреча с этим чудны,м москвичом вновь вызвала на короткое мгновение бывшие уже в прошлом ее «столичные» воспоминания. Но теперь, в душе, она улыбнулась своей «московской одиссее» с той легкой ироничной улыбкой какой вспоминают люди давным-давно случившиеся первые горести, которые, по прошествии времени и горестями то назвать никак нельзя.
***
Обида на ротного занозой сидела в голове Андрея и при малейшем надавливании давала о себе знать. Знакомое чувство незаслуженности наказания подталкивало его самолюбие к поиску хоть какого-то противодействия случившемуся. У Андрея постепенно созревал ответный план. Решено было ударить «автопробегом» (правда на своих двоих) в ответ на обвинения в разгильдяйстве. Недостатка в топографических картах на кафедре тактики не наблюдалось. И на следующий день расстояние от месторасположения училища до небольшого городка Донецкой области, где жила Светлана, было промерено по всем правилам топографической науки. Курвиметр показывал чуть более 31 километра.
С одной стороны, к середине 2 курса опыт совершения марш-бросков в полном снаряжении уже лежал полезным запасом в ранцах будущих «генералов». Он неоднократно выручал отчаянных самовольщиков в соревнованиях с патрулями. И самому Андрею лучше удавались именно стайерские дистанции. Но, с другой - бежать такое расстояние в сапогах, пусть даже и налегке, представлялось ему весьма затруднительным. Поэтому передвижение из пункта «А» в пункт «Б» в полевой форме (эх, как это было бы весьма эффектно!) отпало, к сожалению, как не соответствующее реальности. Из вариантов оставалась только спортивная форма.
В голове французским акцентом вертелась фраза из любимого кинофильма «Звезда пленительного счастья». Голос мадемуазель Полин, как будто бы специально для этого случая вторил ему снова и снова: «Авось! Была, не была!»… «Авось! Была, не была!»… Навязчиво повторяясь, это выражение, взялось и вдруг разделилось в его сознании на 2 естественные половины. Первая («Авось!») отнеслась к пункту «А», откуда предстояло ему стартовать. Вторая («Была, не была!») стала означать заветный финиш в пункте «Б». Казалось бы, и то и то в этой фразе, означало одной и тоже, смысл не менялся, а только усиливался. Но, вопреки логике, неопределенность первой части была, все же, ему менее привлекательна, поскольку таила в себе запрятанную опасность. Вторую часть он скорее относил к Ней, и здесь для него было больше надежды и радости, чем какого либо опасения.
Предстояло продумать меры по нейтрализации первого «Авось!».
Просто бежать прикинутое расстояние «среди бела дня» не представлялось возможным. На это было необходимо слишком много «чистого» времени. «Чистого» – это когда никто не мог кинуться его искать. Ежедневные занятия контролировались как преподавателями, так командирами взводов, самоподготовка тоже периодически, а самое главное, незапланированно удостаивалась посещений ротного. Конечно, в разовом порядке можно было придумать к.л. правдоподобное объяснение «отсутствия своего присутствия». Но даже при удачном стечении обстоятельств был выполним лишь первый этап. Добежав «туда», нужно было еще иметь запас времени вернуться «оттуда». В противном случае все предприятие носило бы характер заранее спланированного добровольного «харакири» вплоть до летнего отпуска. При этом раскладе «весеннее счастье» Андрею не никак улыбалось. Такого «японского подвига» ради любимой никакой, даже самый романтический курсант, просто не мог бы себе позволить. Ведь фишка курсантского духа была в том, чтобы ходить и не попадаться! В этом случае проще было заткнуть свою строптивость «куда подальше» и ждать в обозримом будущем милости от «отца родного».
Субботние и воскресные дни были хороши для самовольных забегов, но больше «на стометровку», в перерывах между «особым командирским контролем». Оставалось лишь поступить парадоксальным образом.
Командирский опыт вылавливания «бегунов» основывался на практическом знании курсантской жизни, т.е. вполне известных мотивах и способах самовольных отлучек. Тому, кто сам окончил военное училище, прожив 4 года в казарме, не надо было за этим «к бабушке ходить». Была одна лишь сложность, которая заключалась в соотношении «казаков» и «разбойников». Первых, во главе с ротным было мало, а вторых – больше сотни. Поэтому было решено бежать «не по правилам» - в 2-3 часа утра. Ротный, если и проверял сонный покой своих подопечных, то уж никак не позднее полуночи или часа ночи. Он на 100% знал, что после этого времени, заблудшим душам ночных самовольщиков никакого смысла бодрствовать на стороне уже не было. Приходить с раннего утра не было резона и самому ротному. Подъем, зарядка, завтрак – во всем этом не было особого предмета для контроля за нарушителями воинской дисциплины. Он появлялся к 10-12 часам, когда был ответственным в выходные, чтобы самолично проверить еще раз списки и убедиться в уставном внешнем виде увольняемых курсантов.
Это позволяло иметь 8-9, максимум 11 часов времени на осуществление задуманного.
Андрей снова и снова в деталях прокручивал разработанный план, просчитывал минуты, предлагал самому себе варианты маршрутов и сам же отбрасывал менее удачные из них. Наконец разделившиеся было ранее «А» и «Б» вновь непроизвольно сошлись в его мыслях, выбрав единственный вариант: в ночь с субботы на воскресенье. В конце концов, взглянув на все это с третьей стороны, Андрей прочитал в этих буквах свои собственные инициалы. Это был хороший знак, окончательно соединивший одно с другим.
«Авось! Была, не была!»
***
Светлана колебалась. Ей хотелось иметь рядом с собой верного человека, надежного спутника жизни. А этот! Ухажер!? …умотал в свою Москву, на зимние каникулы и не заехал к ней, и не предупредил, и даже не позвонил. Пусть на неделю. Ну что ему жалко было одного дня? На другое время нашел! Или на других?... оставил. Потом, правда, приехал, извинялся. Говорил, что его как москвича, вызвал адъютант начальника училища, выписал отпускной на сутки раньше, вручил 3 трех-литровые банки меда, посадил на поезд и приказал доставить все это по какому-то адресу в столице. Наврал наверное? Умнее ничего не придумал, а еще отличник! Ну что разве нельзя было набрать мой номер телефона? Просто позвонить. Все объяснить. Он же был в отпуске! Вот тебе, Светочка, и верный… мужчина! Наверно таких просто нет, по определению. Не зря говорят у нас в Универе, что все курсанты этого училища «одним миром мазаны».
- Да нет, ты не справедлива к нему, - мысленный голос возразил ей в ответ. Мало ли какие бывают обстоятельства. И как ты тогда объяснишь, что, ожидая тебя, он больше 3-х часов простоял на морозе. Что ты на это скажешь?, - не унимался откуда-то взявшийся внутренний «адвокат».
Действительно. На 23 февраля, Светлана и две ее близкие подруги решили пригласить своих новых знакомых по той памятной вечеринке курсантов. Как раз образовывалось три пары и у каждой были свои девичьи резоны наполнить свежими впечатлениями вновь образовавшиеся симпатии. Погода не располагала к длительным прогулкам. Февраль стоял ветреным, промозглым и неуютным месяцем, словно оправдывая свое украинское название «лютий».
Договорились встретится в Донецке. Благо у одной из них, Ирины, имелась во временном распоряжении 3-х комнатная квартира ее родителей. Их избранников, к счастью всех отпускали на этот день в увольнение. И Светлана как всегда заранее договорилась с Андреем встретиться на Колхозной площади. Это была конечная остановка на маршруте автобуса, которым она обычно приезжала из Ясиноватой в Донецк. Все должно было произойти как обычно. Но неожиданное решение все изменило. Ее вторая подруга, перезвонила Светлане домой. Она предлагала встретиться раньше и ехать до конечной уже вместе, недвусмысленно намекнув, что есть о чем посекретничать с глазу на глаз. О чем они болтали по пути, Светлана уже не помнила. Но пока они ехали вдвоем, подруга, сыграв на женском самолюбии, уговорила Светлану проверить на стойкость ожидавшего ее Андрея.
- Давай с тобой сразу поедем к Ирине. И посмотрим, сколько он простоит?
- Но ведь мы же договорились. Нехорошо как-то. Он будет ждать.
- Не переживай, адрес квартиры он знает. Он что маленький?! Ехать оттуда всего 20 минут. Вот и увидишь, через сколько времени он к нам заявится. Ты же сама говорила, что ждала его больше недели, пока он развлекался там в Москве во время отпуска.
Шел уже третий час, а Андрея все не было. Светлана еле сдерживала нахлынувшую на нее обиду. Сожалея о случившимся и внутренне злясь и на свою подругу, и на самое себя, она несколько раз порывалась уйти. Друзья Андрея и Ирина ничего не подозревая о случившемся, недоуменно поглядывали друг на друга и периодически, как могли, уговаривали ее остаться. Эксперимент завершался довольно неудачно, грозя испортить своим непредвиденным сценарием праздничный вечер. Светлана была здесь, в тепле, вместе со всеми, но по своей опрометчивости без него. А Андрей ждал ее там, где было ими условлено. Поначалу она верила, что он действительно стоит там, возле билетного ларька, как обычно опираясь на стойку автобусной остановки, вглядывается в выходящих с автостанции пассажиров, нетерпеливо поглядывает на часы. Потом ей казалось, что он вот-вот должен приехать и для приличия поворчать на женскую необязательность, пообещав на будущее сделать какую-нибудь аналогичную каверзу. Но его не было. Нет, если до сих пор не приехал, то, скорее всего, решил плюнуть на все и порвать, как тревожно казалось Светлане, их еще не окрепшие, но почему-то такие желанные для нее отношения. Еле сдерживая слезы, она решила объясниться во всем, надеясь хоть как-то облегчить терзавшие ее угрызения совести.
Через сорок минут улыбающийся Андрей ввалился в квартиру вместе со снявшим его с «боевого автобусного поста» Серегой. Ситуация к общей радости всей компании была спасена.
Вспоминая позже столь досадный для нее эпизод, она мысленно благодарила Андрея за то, что в тот вечер он не сказал об этом ни слова. Как ни странно, но все те отрицательные переживания, которые как ей казалось, еще долго будут цепляться неудобными колючками в ее душе, исчезли в последующие полчаса набравшего свои обороты веселья. Благодарность смешалась с появившейся радостью, потом объединилась с будоражащим сердце, чисто женским удовольствием от совершенного во имя ее поступка. Оттого – то стало почему-то по-озорному забавно. Хотя правила приличия требовали иного. Она не смогла более удерживать возле себя ту вину, которая диктовалась ей всем произошедшим ранее. Ее глаза заискрились и стали совершать те необыкновенные в своей тонкости и природном естестве игривые движения, которые не могли не вскружить голову (и она это видела) Андрею. Оставшись в тот вечер у Ирины, Светлана засыпала с приятным ощущением того, что, несмотря на всю ее совершенную глупость, он прождал ее как «стойкий оловянный солдатик».
Пришедший на смену зимним холодам март, с одной стороны, стал гораздо теплее, добавил новых приятных красок в их, укрепившиеся после того случая, отношения. А с другой, …. Андрея перестали отпускать в город. Встречи по выходным, которых она ждала в течении теперь долго тянущихся будничных дней, вдруг резко оборвались. Он, правда, позвонил, коротко объяснил ей, что получил взыскание, какие-то наряды и что их много и что вынужден их отхаживать именно с субботы на воскресенье. Но по голосу, не видя его глаз, она почему-то не могла полностью поверить случившемуся. Правда ли это или что-то произошло? На так досаждавший ее вопрос в душе никак не хотел формироваться понятный, и оттого способный успокоить ее, ответ. Он прятался, растворялся, ускользал, порождая смутные, от своей неопределенности, и потому тревожные для нее сомнения.
***
«Зарядка» обещала быть весьма нестандартной, и уж точно не в составе своей роты. Начинать спортивную пробежку в 2 часа утра ему еще никогда не приходилось. Не доводилось и бегать на такого рода дистанции. Одно дело спокойно перемещаться на перекладных городского транспорта с законной увольнительной в кармане. Совсем другое - ночной одиночный рейд по безлюдному городу и неприветливой (в своей неосвещенности) шоссейной трассе соединяющей Донецк и Ясиноватую. Одно дело вынашивать планы и рисовать в своем воображении геройский успех у «прекрасной дамы». Совсем другое, встать в эту конкретную минуту и пуститься в сомнительное предприятие. Он почувствовал, что ситуация переставала казаться такой уж эффектной и привлекательной. От всего этого лукавый «червяк сомнения» стал задавать ему искушающие вопросы: «А может ну его? Чего ты придумал? Это конечно красиво, но лучше потерпи еще пару недель! Ведь ничего не случится. Да и она никуда не денется, потерпит». Но, что-то подсказывало ему, что надо было решаться.
Повторное возвращение Сереги подействовало отрезвляющим пинком.
- Андрей, ты чего опять заснул? Ты же сам просил растолкать тебя вовремя! Давай действуй! Или…
В сознании коротким акцентом вновь промелькнуло: «Была???»
-А!!! … Не была!!!
«Червяк-искуситель» заткнулся, бесповоротно уступив место решительному намерению. Наступил обратный отсчет времени. Мешкать было нельзя, дорога была каждая минута.
***
Андрей хорошо запомнил слова ротного, сказанные два года назад на инструктаже их учебного взвода. Это было при самом первом их заступлении в караул.
- Запомните, товарищи курсанты, что самое сонное время ночью с двух до четырех утра!, - начиная нарочито медленно, он невольно ускорял речь к концу фразы.
- А потому будьте бдительны! Вам доверяется охрана объектов с боевым оружием!, - продолжал он, энергично жестикулируя своим указательным пальцем.
Говорил он больше для того, чтобы караульные не спали, тем самым, намекая, что намерен проверять посты охраны именно в это время. С тех пор, Андрей неоднократно стоял в нарядах и караулах и на собственном опыте убедился в справедливости сказанного тогда командиром. Но, сейчас, в нетерпеливом возбуждении выбегая из казармы своего батальона, вспомнил он этот совет совсем по другому поводу. На том же опыте он убедился, что также сильно тянет спать не только курсантов, но и отцов-командиров, и проверяющих, и ответственных, и патрульных, и всякого рода дежурных на различных объектах училища.
2.30. Ночь… тишина… кругом ни души. А потому смелее на поворот по известной тропе к двух-с-половиной метровому бетонному забору училища!
2.32. Прыжок… выход силой… соскок… Упругое тело легко перенеслось через первое препятствие.
- От-ды-хай! Родное училище! – по-залихватски откуражила его мысль. И уже по-доброму позавидовав, добавила: «У тебя в запасе есть еще четыре с половиной часа законного курсантского сна!»
Сгруппировавшись на секунду-другую тело задержалось у земли в полном присяде, оглянулось, отпружинивши выпрямилось и сделало несколько больших скачков. Ускоренными движениями набрало свой первоначальный стартовый темп. И замолотило, замолотило привычными к бегу, натренированными ногами. Бледный, размытый темными облаками лунный свет давал такую же аморфную серую тень, которая, быстро двигаясь, пересекла открытое пространство безлюдной дороги. И стала удаляться прочь во тьму довольно большого пустыря, ведущего к задворкам ДМЗ - Донецкого металлургического комбината. Через пять минут нарушенный было училищный покой, вновь затянуло прохладой апрельской украинской ночи.
***
Для самовольщика в дневное время дорога через ДМЗ была самая комфортная. Вытянувшись и когда-то заняв громадную площадь, завод одним концом приближался к окраинам города и выходил практически к территории обустроенного рядом училища. Другим - упирался в жилые кварталы, которые, в свою очередь боком примыкали почти к самому центру города. И этим-то путь был весьма удобен и безопасен. Никаких тебе патрулей! Никаких офицеров! И вообще никаких нежелательных знакомых. Да и дурных вопросов со стороны встречавшихся рабочих никогда не возникало.
Вид курсанта в полевой форме на территории завода мало кого удивлял. На ДМЗ в интересах «благоустройства» своих казарм частенько работали молодые представители военного «сословия». Выполняя подсобные работы, курсанты зарабатывали «живые» деньги, потом на них покупались все необходимые для внутреннего ремонта материалы. Училищные роты, благодаря такому «хап-способу», постепенно благоустраивались. Потом возникала новая потребность и «экономический» цикл: «курсантский труд – деньги – материал», иногда совсем упрощаясь до натурального обмена, делал очередной свой виток. Не была исключением и рота, где учился Андрей. Их казарма на момент поступления в училище едва-едва была достроена. Быстро, скорее больше на бумаге «введена в строй» и заселена на 4-м этаже принятыми первокурсниками. Но она еще в сентябре с тыльной стороны, зияла голыми кирпичными проемами без оконных рам. Благо, те дни до середины октября выдались весьма сухими и теплыми, позволив завершить внешнее обустройство казармы аккурат к начавшимся холодам.
Первый год одна-две команды по 10-15 человек с роты, как правило, вместо плановой самоподготовки, ежедневно работали, не покладая рук. Таким образом, практически каждый курсант роты вживую познакомился со многими предприятиями города Донецка, а также со всеми близлежащими станциями погрузки и разгрузки железнодорожных вагонов. Частенько работали и на металлургическом комбинате. Именно тогда Андрей и узнал эту «тропу», которая впоследствии не раз его выручала.
***
Вот и сейчас, в этом одиночном забеге поначалу все шло как обычно. Сбросив будоражащее возбуждение первых минут своего учащенного бега, он задал тот хорошо знакомый ему по марш-броскам темп, который позволял очень экономно расходовать свои силы.
Внутренний метроном, заведенный на всю глубину пружины, вел свой параллельный отстук, словно прокладывая на воображаемой карте точечным пунктиром тот неблизкий путь, который необходимо было преодолеть. Начало этого пути постепенно удалялось, истощаясь как кромка береговой линии с кормы уходящего вдаль корабля. Она, наконец, скрылась за невидимым «горизонтом», растворившись в мерном однообразии бегущих ступней.
- Четче! Четче, работай! Не сбивай дыхания! Ноги сами вынесут!, - коротко, но убедительно подбадривал незримый «тренер».
- Заряжай!!, - продолжал он уже в приказном тоне.
- Че заряжать – то? Ни ружжа, ни патрон! Ни того, ни другого нэма!, - Андрей сыронизировал на хохляцкий манер.
- А то-о ты не знаешь?!!, - «тренер» издевательски-смачно покачал своим голосом в ответ. « Счет, конечно! Давай, заряжай! На четыре касания вздох! На четыре касания выдох! На четыре касания вздох. На четыре касания выдох».
- Давай-давай!!, - не унимался настойчивый собеседник.
-Даю, куда ж я денусь. Вздох. Два-три-четыре. Выдох. Два-три-четыре. Вздох. Два-три-четыре. Выдох. Два-три-четыре….
Андрей вдруг поймал себя на той мысли, что затеянный самим с собой диалог невольно отвлекал его от становившейся жутковатой ночной реальности безлюдных задворок металлургического комбината.
Луна практически полностью закрылась набежавшими тяжелыми тучами. Сквозь сумраки ночи, силуэты пути едва-едва угадывались по знакомым ориентирам. Он несколько раз оглядывался назад, и тут же ускорялся, словно убегая от невидимых, но незримо присутствующих страхов темноты и одиночества. Казалось, что в этом непонятном никому кроме него марафоне каждый предыдущий его след мгновенно закрашивался и поглощался смыкающейся тьмою.
- Хоть бы какая живая душа попалась что ли!, - невольно подумалось Андрею, - А то бежишь как «сталкер» по аномальной зоне. И он невольно стал забирать в своем беге в сторону мелькнувших вдалеке огней заводского цеха. И ведь не нужно ему было туда, где огни, где люди. Но ноги, сами не понимая того, несли его навстречу материализующемуся желанию.
Хочешь живую душу? Пожалуйста! Устроим, и не одну, а несколько, - ответ свыше возник в виде резкого собачье лая, разрезавшего ночное безмолвие. Несколько теней откуда-то сбоку сначала медленно, а потом все быстрее стали приближаться к нему, на бегу облаивая пришельца. Андрей попытался, было, ускориться. Тени бросились наперерез, почуяв видимо в этом слабость убегающего противника. Стадный инстинкт утраивал желание собак изгнать «чужака», посмевшего забрести на их территорию, тем более ночью. Соревноваться в беге было бесполезно, лай усиливался, грозив привлечь уже совсем нежелательное внимание вневедомственной охраны завода.
По правде говоря, усиливался и страх, вызванный таким неожиданным нападением. В голове промелькнула яркая картинка детства, когда, испугавшись большой собаки, он пытался сходу забраться на забор да столь неудачно, что, защемив указательный палец, так и повис на правой руке. Тогда отец, оказавшись рядом, отогнал собаку. Сейчас не было никого.
Необходимо было что-то срочно предпринимать. Его глаза стали судорожно искать любой предмет, позволявший обороняться. Проскочив по инерции еще метров десять, Андрей на ходу подхватил первый попавшийся камень и, резко развернувшись, пробежал несколько шагов навстречу приближавшимся собакам. В этот момент его гуманное отношение к животным сняло как рукой и брошенная с размаху половинка кирпича по всей вероятности серьезно задела ближайшую из стаи собаку. Обе стороны, остановившись, замерли. Ошарашенный Андрей не мог двинуться с места. На несколько секунд, выключилась и способность что-либо соображать. Собаки опомнились быстрее, они вновь начали лаять, но пока не решались приближаться. Никогда более так сильно не стучало его сердце. Глаза лихорадочно пытались найти еще что-нибудь, что могло принести реальную защиту. Оправившись от первого шока, они нащупали валявшуюся в двух шагах какую-то палку. Медленно, не провоцируя своими движениями он притянул ногой спасительный предмет. Им оказался обрезок металлической трубы.
- Вещь!!!
Несмотря на сохранявшуюся опасность, Андрею стало немного легче. И он медленно решил отходить, не поворачиваясь более спиной к продолжавшим лаять собакам. Еще минут десять, показавшихся такими томительными, собаки на некотором расстоянии сопровождали непрошенного гостя. Постепенно их лай ослабел. Умерив воинственный пыл, четвероногие в какой-то момент, повернув, также неожиданно исчезли, как и появились. Видимо удовлетворившись в их понимании групповой победой. От перенапряжения Андрей бухнулся сначала на колени, потом, опустил всю тяжесть своего тела на подогнутые ноги, и осел «свечкой» на землю как индийский йог.
Возвращаться обратно было равносильно внутреннему позору. Собравшись с силами, больше душевными, он решил продолжить свой бег. Вернувшись на прежнее место и постепенно, как в замедленных съемках разгоняющегося паровоза, он вновь набрал нужный темп. Теперь незримый внутренний «тренер» дипломатично молчал.
После случившегося темнота все же знакомого маршрута показалась ему весьма спокойной и даже довольно приятной. Но, тем не менее, еще около километра, он, на всякий случай, бежал, сжимая металлический обрезок в руках. Осознавая, что первые 5 километров пути были безнадежно проиграны по времени, Андрей ускорился. И к четырем часам утра нырнул в знакомый заборный проем, «заботливо» выломанный когда-то неизвестным «рационализатором» из числа заводских рабочих.
- А собачек я все-таки, прикормлю! - оправившись от прошедшего шока, лукаво решил он на будущее.
***
Донецкие улицы, сменившие тревожные заводские задворки, воспринимались уже старыми добрыми друзьями. В эти полуночны,е-полуранние предрассветные часы они освещались горевшими через один фонарями. Его бег выровнялся, настроившись на натужную, нелегкую, но все же подсильную, и так знакомую для молодого тела работу. Упрямо наклонив голову вперед, он принялся разматывать этот, казалось, бесконечно-монотонный клубок из безликих в своей однообразности метров. Каждый шаг отталкивал его все дальше и дальше, постепенно приближая к середине дистанции. Довольно длинный отрезок пути вплоть до выезда из города, он преодолел на включенном «автопилоте».
***
Бежать становилось все труднее. В голове почему-то вертелась довольно самонадеянная, как ему казалось ранее, фраза: «Здесь вас научат стрелять как ковбоев! А у меня вы будете бегать как ковбойские лошади!!! Конечно те, «счастливчики» из вас, кто сюда поступит!» Сказанная когда-то начальником физподготовки Московского общевойскового училища, она обретала весьма полезное и актуальное звучание. Лошадиных сил явно не хватало. Первоначальный галоп давно уже сменился мелкой рысью, которая грозила перейти в иноходь, если не в неровный шаг. Ноги постепенно наливались отяжелявшей их усталостью. Андрей уже начинал жалеть, что отказался от предложения «подбросить по трассе», услышанное от водителя проезжавшего грузовика. Какой-то видимо сердобольный человек, около получаса назад сначала проскочил мимо него на большой скорости. Потом вдруг резко притормозил метрах в 200 впереди и терпеливо дожидался, пока бегущий не поравняется с его машиной. Андрей понял, что видимо собственный плетущийся вид не создавал у водителя оптимистичный образ бодрого физкультурника, выбежавшего в воскресное утро укреплять свое здоровье.
«Садись, подвезу!», - донеслось из глубины кабины. Особых сил не было что-либо отвечать на бегу. И, для их экономии, Андрей лишь сделал движение левой рукой, как можно энергичнее показывая, что не нуждается в предложенной помощи. «Ну как знаешь!» - уже глуховато донеслось в ответ из отъезжающей машины.
«Давай, давай!», - подтвердила жестом его рука, недолго отражаясь в боковом зеркале удалявшегося грузовика. Если еще 20 минут назад победили его самолюбие и гордость, то сейчас на них тихо-ползуще и одновременно искушающе надвигалось слабоволие все крепче объединявшееся с прилипавшей к нему усталостью.
Он инстинктивно засунул правую руку в карман своих спортивных брюк. В ладони предательски захрустел «неприкосновенный» запас – две сложенные пятирублевые купюры. Он взял их на такси, на обратный путь, понимая, что в первый раз может не рассчитать со временем.
Чтобы отогнать этого неприятного противника, Андрей стал вспоминать события своего недавнего прошлого. Через некоторое время дыхание, ноги, а вместе с ним и все тело, снова перешли в режим «замедленного автопилота», а сознание отделилось и перенеслось в его родной город. Он не заметил, как свернул в нужную сторону от так надоевшей ему шоссейной дороги.
***
«Странное дело?», - подумалось ему. Со времени окончания школы и до сегодняшнего дня прошло совсем немного, чуть более полутора лет. А как давно это было! Единая, как ему казалась ранее, плавная жизненная линия из 18 прожитых годков уже разделилась на два неравномерных в своей резкой контрастности отрезка. Точкой, которая, отчеркнув, столь выпукло отдалила в воспоминаниях все, что было связано с Москвой, школой, родителями, друзьями стало зачисление в Донецкое военное училище. «Чудно,е» это получилось дело и уж точно, никак им не ожидаемое, если посмотреть на эту «точку» с самого начала.
- Андрей, ты куда после школы?, - как-то спросил старый друг его Колька.
- Как куда? Домой конечно, а потом на тренировку.
- Да я не про то, куда поступать то надумал?
- А! … Не знаю, окончательно еще решил. Скорее в военное училище. В московское, общевойсковое.
- Давай со мной в МЭИ, в Энергетический! Там у меня родной дядя преподает доцентом. Не пропадем! У нас уже приличная компания набирается. Вон Гера, Серега с нами. …Да и Рита!... насколько мне известно, - лукаво подмигивая, как бы невзначай добавил он к своим аргументам.
- С ней покончено, раз и навсегда, - не вдаваясь в подробности, безапелляционно отреагировал Андрей.
Разговор свернулся, так и не раскрывшись в полноценное агитационно-массовое мероприятие по привлечению еще одного потенциального студента в избранный Николаем столичный ВУЗ. Потом они, правда, целый год вместе, по вечерам дополнительно занимались на подготовительных курсах, где занятия проводили преподаватели этого института. Но судьба распорядилась так, как каждым задумывалось изначально. Одного послала пытать счастья в студенты, другому засветили на горизонте курсантские погоны.
***
Московское общевойсковое командное училище встретило зеленых, приехавших со всех концов Советского Союза абитуриентов, довольно строго, не сильно приветливо, если не сказать более. По крайней мере, так первоначально показалось Андрею, впервые переступившему за шлагбаум училищного учебного центра. Он располагался недалеко от подмосковного Ногинска. Несмотря на близость к столице, Москвой в полевых лагерях училища и не пахло. Вместо этого, жесткий распорядок дня, каша, курсанты-командиры, обламывающие на ходу каждую фразу их «корявого гражданского» языка, который ничего общего, по их мнению, не имел с уставом и принятым армейским лексиконом.
Появились обязательные: утренняя зарядка, заправка постелей, уборка территории, хождение необученным строем на самоподготовку и экзамены, проходившие на каждый четвертый день лагерных сборов.
К дисциплине приучили довольно быстро. Чуть-что в разрез с установленными правилами и провинившейся группе абитуриентов гарантированно обеспечивался тренировочный забег после ужина, сбор окурков по всей территории и т.п. Особо не жаловали почему-то злостных курильщиков, норовивших устроить себе «расслабуху» в неположенном месте. Больше всех их было среди одесситов, компактно собранных в одну абитуриентскую группу. Именно туда, «довеском» и попал Андрей вместе с еще несколькими, такими же как он, москвичами.
Тогда-то и услышал он наставления начфиза о воспитательной пользе бега и знаменитое обещание превратить молодое, здоровое юношеское племя в ковбойских лошадей.
С одной стороны, с одесситами было хлопотно, с другой не зря говорили, что Одесса – столица юмора и шуток. Каждый вечер, после отбоя, одесситы делились на две команды для того, чтобы «потравить», как они выражались, анекдоты. Одни начинали определенную тему, и как только заканчивали свою историю, тут же другие перехватывали у них эстафету. Шутили до посинения, пока не наступало естественное для молодых организмов желание провалится в сон и поспать хотя бы 3-4 часа до близившегося утра. Наступал очередной вечер, и команды королей юмора опять соревновались в новых анекдотах по строго определенной, «главным арбитром» тематике.
Также с юмором, многие из них сдавали вступительные экзамены, пытаясь до конца использовать данный им шанс поступить в престижное училище «кремлевских курсантов». Зная наизусть, казалось бы все когда-либо слышанные анекдоты и веселые одесские истории, они далеко не всегда могли рассказать что-то по существу из сдаваемых ими предметов. Тем не менее, на письменных экзаменах по математике и физике умудрялись списывать на виду у строгих преподавателей, да и на устных выкручивались за счет неповторимого одесского языка. Проверяющим тоже остроумие было не чуждо. Одному из одесситов преподаватель с самым серьезным видом пообещал личную протекцию, правда, не в военное училище, а в литературный институт за непревзойденное «литературное творчество».
Дело было так. Писали сочинение на патриотическую тематику по книге Н.Островского «Как закалялась сталь!». Одессит, получивший впоследствии прозвище «литератор» не то что не читал, а вообще не слышал о данном произведении. Ему ничего не оставалось, как включить собственный «литературный талант». Эпиграфом к сочинению были выбраны звучащие с патетическим вызовом слова из знаменитого гетевского «Фауста»: «Люди гибнут за металл!». «Фауст», по всей вероятности, также не входил в список его книг, обязательных для прочтения, там не было анекдотов. Поэтому не мог он помнить и продолжение этой арии Мефистофеля: «Сатана там правит бал!». Иначе вряд ли бы он так развернуться, что на 10 страницах описал все, когда-либо слышанное о технологии промышленного производства металлов. Завершил он свое «литературное» повествование также на весьма торжественной ноте. Привел, как это было принято в те времена, основные показатели по производству стали и чугуна на 10-ю пятилетку, озвученных на 25 съезде КПСС Леонидом Ильичом Брежневым. Где он их раздобыл для сочинения так и осталось загадкой.
Как бы то ни было все, кто смогли успешно сдать вступительные экзамены, подошли с надеждой к решающему для зачисления дню – заседанию государственной мандатной комиссии.
***
В отличии от большинства из их группы Андрей был довольно спокоен. Как-никак в выпускном аттестате – 4,75, все положенные экзамены сданы на пятерки. По физподготовке: подтягиванию, бегу на 100 метров и 1 км – один из лучших результатов в потоке. Последнюю, училищную медкомиссию прошел без замечаний. Свидетельство о присвоении 1 спортивного разряда по лыжам также лежало подшитым листком в его абитуриентском деле. Но не зря учит народный опыт, «от сумы да тюрьмы не зарекаться».
Вызывали по алфавиту и поэтому минуты ожидания не показались ему столь томительными как другим. В большую, обтянутую изнутри белым подбоем офицерскую палатку, Андрей был вызван в числе первых.
- То, что вы, товарищ абитуриент, хорошо сдали вступительные экзамены, мы видим, - сказал председатель, полноватый полковник, сидевший в центре длинного, покрытого малиновым, кажется бархатным сукном стола.
- Но нашей Родине нужны не только умные и грамотные офицеры, но еще и здоровые, последовало далее увесистое продолжение.
- Так я здоров, - не совсем уверенно ответил Андрей, плохо понимая к чему клонил председательствующий.
- Это вы так считаете, а медики находят у Вас дефекты по зрению. Так Василий Викторович?, - обратился он к одному из присутствующих.
- Но я же проходил три медкомиссии и нигде мне не давали отказа, - попытался было сопротивляться Андрей.
- Так-то оно так, но у Вас, - тут он сделал акцент, - отмечают близорукость, которая находится на границе противопоказаний. А у нас в училище стрельба из оружия и вождение боевых машин на первом месте. Как же Вы собираетесь стрелять в противогазе, в очках что ли?
От такой постановки вопроса Андрей не нашелся, что ответить и молча стоял, ожидая решения как приговора. В комиссии неспешно переговаривались. А в его голове рисовались действительно нелепые картинки.
Вот он смотрел на лежащего рядом с ним на огневом рубеже какого-то курсанта, у которого в самый неподходящий момент запотевали очки одетые внутрь противогаза. Он силился выстрелить, но не видел куда. И оттого все время извиняющее просил Андрея выстрелить и по его мишени. Андрей раздражался в ответ на подобную просьбу, так как количество патронов, отводившихся на поражение целей, было ограничено. Тогда курсант от бессилия снял свой противогаз, и оказалось, что он как две капли воды похож на него самого.
Потом он увидел себя в мастерской по ремонту очков уже, в свою очередь, просящим мастера таким же извиняющимся тоном вместо стекол вставить нужные линзы на своем противогазе. А мастер с майорскими погонами и почему-то в медицинской шапочке глядел на него с таким удивлением, как будто хотел покрутить у виска своим указательным пальцем.
Жесткий голос прервал неприятные сюжеты:
- Зачем Вам в училище? Мы рекомендуем Вам, молодой человек, поступать в гражданский ВУЗ. Выписку со своими оценками получите в отделе кадров училища. Вы свободны.
Это был крах всего. За несколько прошедших минут были сломаны все его, теперь уже несбывшиеся, надежды. Андрей не помнил, как он вышел и что делал потом, в оставшиеся часы, перед тем как их, отчисленных, посадили в автобус, чтобы довезти до вечерней электрички. Неразделенная обида стояла комом. От свершившейся несправедливости становилось горько, предательски наворачивались слезы, но все это не изменяло, да и не могло изменить случившегося. Никогда ранее не приходилось ему оказываться в таком позорном, как ему тогда казалось, положении. Почему так? Что я им сделал плохого? Как же это: в родном городе и не поступить? Что я буду говорить всем тем, кто спросит меня о поступлении?» Вопросы копились в его сознании, оставаясь без ответов, хаотично наслаивались друг на друга, пересекались и двигались как бы ища выхода и не находя его. И оттого становилось еще больнее и обиднее.
Темный вечер, все уныло, подмосковная платформа, какие-то цыганки, и звучащий далеким фоном голос из темноты: «Маладой, красивый, дай погадаю! …. Будет тебе дарога дальняя, да казенный дом!»
В электричке вдруг вспомнилось… Ведь в районном военкомате его предупреждали, что училище элитное и не для простых кандидатов. Что в Москву стараются устроить своих сыновей все полковники и генералы. Поскольку первое офицерское распределение после окончание этого училища в самые лучшие гарнизоны. Поэтому предлагали другие училища на выбор, но уже вдалеке от Москвы. Кто же тогда знал? И на самой первой медицинской комиссии ему тоже говорили, что, хотя зрение, по приказу, в границах нормы, но могут придраться. Но тогда он не придал всему этому никакого значения. И вот сейчас приходилось расплачиваться за собственную самоуверенность.
Впрочем, самоуверенность ли это? Чем я хуже других? Неужели все остальное, заработанное честным трудом, не в счет? И почему тогда не отчислили сразу? Ведь после медкомиссии прошло не менее недели, и он продолжал сдавать оставшиеся экзамены. Его вопросы стали приобретать более уверенный характер. Размазанное было уныние, собралось во что-то более определенное и упругое. Вновь и вновь повторяемые вопросы стали баскетбольным мячом стучать у него в висках. Во всем случившемся он почувствовал не только впервые пережитую острую несправедливость, но и то, что не никак не укладывалось в «законную правильность» свершившегося решения мандатной комиссии.
Качели свежепережитых эмоций, поднявшиеся с самой глубины его чувствительной души, на какое-то время застыли в верхней точке. Постояли-постояли день другой, да и покатились в обратную от переживаний деятельную сторону.
***
«Глубокоуважаемый товарищ Министр Обороны! К Вам, Маршалу Советского Союза, обращается простой выпускник школы 1979 года, честно поступавший и несправедливо отчисленный из Московского Высшего общевойскового командного училища!
Я сын рядового, Ветерана Великой Отечественной войны…», - так начиналось письмо, над которым уже второй день корпел Андрей, тщательно подбирая нужные для него слова и выражения. Писать Министру оказалось куда труднее, чем излагать собственные мысли в недавнем экзаменационном сочинении. Хотя их патриотическая часть благополучно перекочевала в послание главному военному начальнику. Писать приходилось самому, т.к. родители, хотя напрямую и не отговаривали, но, чувствовалось, что не очень-то верили в предпринимаемые Андреем усилия. Закончил он клятвенным обещанием учиться только на отлично и стать одним из лучших курсантов военного училища.
Конверт, адрес, полуночный штемпель на «заказном» в круглосуточно работающем главпочтампте на Кировской и потянувшиеся августовские дни томившего своей неопределенностью ожидания.
- Здравствуйте, Вас беспокоят из приемной Министра Обороны, - звонок раздался довольно любезным, учтивым и одновременно уверенным мужским голосом. Я бы хотел переговорить с Андреем (тут он назвал его фамилию). Это Вы?
Звонивший довольно детально уточнил обстоятельства дела и после некоторого размышления над полученными ответами сообщил следующее:
- Согласно решению генерал-полковника такого-то, ведающего учебными заведениями Министерства обороны, Вам предлагается выбор. В этом году возможно дополнительное поступление в три военных училища, где еще открыт набор абитуриентов. Подумайте, и если решитесь, завтра к 9-ти я жду Вас в приемной. Адрес куда приехать, насколько мне известно из Вашего письма, Вы знаете.
Как ни желанным был столь ожидаемый ответ, но он заставил Андрея задуматься. Выбор был невелик: Ярославское финансовое, Костромское химзащиты и Донецкое политическое. «Химик», «финик», «политрук»! Почти как в сказке: пойдешь налево, пойдешь направо, или прямо – все одно. Прощай мечта командная! Не чеканить тебе печатный шаг на Красной площади! Не быть тебе, Андрей, ни кремлевским курсантом, ни красным командиром с шашкой на боевом коне!
***
- Иди в политруки, будешь замполитом в войсках связи, а это уже неплохо, - заключил свое мнение отец.
- Город южный, там теплее будет, чем у нас. Тем более на Украине всегда готовили сытно. А хорошие люди везде есть!, - по-своему напутствовала мама.
Новая сказка с первых страниц начала сказываться довольно стремительно. «Увесистое» по своей подписи и гербовой печати письмо было получено на следующий день. В нем советовалось начальнику политотдела училища рассмотреть возможность принятия еще одного абитуриента: фамилия, имя, отчество. Написано было вроде как с просьбой, но, в тоже время, от генерала армии Епишева - начальника Главного политуправления Вооруженных сил. Конечно, Андрею хотелось бы, ради справедливости и чтоб уж наверняка, от самого Министра Обороны. Но, даже десятая доля этих «рекомендаций», как понял он позже, была достаточна для незамедлительно-положительного решения его судьбы. С получением письма предписывалось в течении 2-х суток прибыть в столицу шахтерского края Украины.
-Куда хоть ехать? Адрес-то какой?
- Не знаю. Сам разберешься. В Донецке военное училище одно, так что «язык тебя до него и доведет». Привыкай, - не слишком любезно напутствовал капитан, оформлявший его бумаги.
Найти училище в самом деле не составило особого труда. Но, добравшись до места, Андрей, почему-то долго не решался войти за ворота с красной звездой. Он сделал довольно большой полукруг наверх вдоль бетонного забора училища, пока не уперся в тупиковую зону с видневшимися вдалеке зданиями, похожими на склады. Поняв, что всю территорию обогнуть не удастся, он двинулся в обратную сторону в надежде увидеть хоть что-то интересное, скрывавшееся за мощной и непроницаемой для глаз оградой. В обратной от училищных ворот стороне ему повезло больше. Здесь забор не был сплошным. Показался пустынный плац, вдоль которого перемещались строем небольшие группы курсантов. Потом какое-то штабное здание, поскольку в него заходили преимущественно офицеры. Ниже располагалось, как ему подумалось, общежитие, только было непонятно зачем оно в училище, где все должны жить в казармах. Наконец забор повернул направо и вдоль какого-то ручья стал уходить вдаль в парковую зону вплотную прилегавшую к футбольному полю училища. И с этой стороны проход оказался естественным образом закрытым. Делать было более нечего, т.к. долго бродить с мешавшим ему чемоданом становилось бессмысленным. И он уверенно зашагал обратно к воротам в исходную точку навстречу новой совершенно незнакомой жизни.
***
Седой полковник внимательно и слишком долго читал привезенное им предписание. Так долго, что с каждой последующей минутой, как казалось Андрею, эта бумага утрачивала свои значение и ценность. «Примут или не примут? - вот в чем был знаменитый гамлетовский вопрос.
- Здесь указаны те предметы, которые Вы уже сдали, - после раздумья и довольно отстраненным голосом начал полковник. Но у нас училище политическое и абитуриенты сдают иные предметы. Вы готовы их сдать?
- Конечно готов! Когда будут ближайшие экзамены?, - Андрей понял, что нужно действовать самоуверенным «одесским» методом.
Игнорируя его вопросительное уточнение, полковник продолжал спрашивать, следуя своей, пока непонятной Андрею логике:
- И в какой же роте Вы собираетесь учиться, если успешно сдадите экзамены?
- В курсантской, - прозвучал ничего не подозревающий ответ.
- Я имею в виду роты по профилю родов войск. В одних готовят политработников для войск связи, в других - для инженерных войск, - уже более дружелюбно пояснил свою мысль полковник.
- Я хочу только в роту связи! У меня отец всю Войну был связистом! Он знал, что и в лежащей сейчас перед полковником официальной бумаге рекомендовалось принять его именно на факультет связи.
- Должен Вас огорчить. В ротах связи училища свободных мест нет. Все курсанты набраны! Прием окончен!! Или вы сдаете экзамены и может быть мы Вас зачислим в инженерную роту или езжайте обратно в Москву? Выйдите, подумайте и через 5 минут зайдете в мой кабинет с ответом.
Выходить не пришлось. Андрей тут же дал свое согласие. Собственно, а что еще ему оставалось делать в сложившейся ситуации?!
Понуро бредя за вызванным проводить посыльным курсантом, Андрей не знал, что на этот раз судьба оказалось к нему более благосклонной. Не мог он знать, что начальнику политотдела сомневаться не пришлось. Он сразу же принял положительное решение, поскольку привезенное предписание означало для командования училища однозначный приказ. И все остальное время, потраченное на «чтение», он раздумывал, как похитрее проверить этого запоздалого, свалившегося неизвестно откуда абитуриента. Он хотел понять для себя кто перед ним: очередной «папенькин» сынок, которых и так уже приняли сверх меры или тот, кто действительно хочет стать офицером.
В эти ближайшие полчаса не знал Андрей, что экзамены никто принимать у него и не собирался, т.к. они уж давно как закончились. И еще 5 августа был подписан приказ Министра обороны, утверждавший списки всех принятых в военные училища страны. Что в Донецком училище зачисленные абитуриенты уже как две недели проходили курс молодого бойца и готовились к принятию воинской присяги. И, наконец, не знал, что уже шел он, в своей нелепой (среди царившей везде военной формы) «гражданке», последним, зачисленным задним числом курсантом. 117-м по счету в списке последней из сформированных учебных рот связи военно-политического училища.
***
Последние 3 километра (благо был ранний утренний час) со стороны представляли собой довольно жалкое зрелище. Да, это был не легендарный олимпийский марафонец Абебе Бикила, хотя инициалы и совпадали. Если бы случайный прохожий задумал бы наградить эпитетом движущегося «бегуна», то он в эти минуты был похож на «нервно дергающегося дистрофика».
Из энергичного его бег превратился в понурый, с медленно медленными движениями, как после долгой болезни. Андрею казалось, что он не бежит, а еле-еле перебирает ноги, не разбирая куда же ведет его дорога. Пот тек по разгоряченному лбу, глаза застилала усталость, тело ломило, и боль растекалась по всем его мышцам, связкам и суставам.
Все вокруг стало неимоверно тяжелым, все давило на плечи, на глаза, на слух – на все его органы чувств. Он почти физически ощущал тяжесть, вес улиц, которые стелились у него под ногами. Порой ему казалось, что он из последних сил тянул их на себя, как тянут лежащий на полу ковер, уставленный тяжелой массивной мебелью. Время замедлилось и трансформировалось во что-то вязкое, которое никак не хотело ритмично двигаться вперед.
Ему хотелось только одного: закрыть глаза, отвлечься, не думать о беге и очнуться от этого забытья у самой квартиры Светланы.
Единственно, что еще заставляло его двигаться, это последняя свербившая голову мысль: «Я не должен остановиться! Если остановлюсь и постою хотя бы секунду на месте, то ноги забудут, как надо бежать! И я уже не смогу дать им команду «вперед!».
***
Светлана открыла дверь. И изумившись, увидела торчащий ежик. На нее глядело усталое раскрасневшееся лицо Андрея, расплывавшееся такой знакомой улыбкой. Она потянула его за руку и, прикрыв дверь, поцеловала его так, как может поцеловать в благодарность мужчину только неимоверно счастливая женщина.
На следующий день, сорвавшись с самоподготовки и «просадив» месячное денежное довольствие на такси, он приехал к ней всего лишь на десять минут….
Чтобы ответить таким же мужским поцелуем.
***
10 июля, год 1981
Здравствуй Андрей.
Сегодня третий день, как вы уехали. И я решила в первый раз написать тебе. Нашу «пионерскую» жизнь я примерно обрисовала тебе на словах. С тех пор ничем существенно она не изменилась: воюем с нашими гавриками, воспитываем их, устаем, не высыпаемся. Но, в общем, все нормально. Все так, как и должно быть. Сейчас прокручиваю Ваш вечерний приезд и весь следующий день. И вырисовывается довольно бестолковая картина. Все так нескладно получилось! После Вашего отъезда, мы прикинули, сколько чистого времени выкроили для вас. Получилось около получаса. И нам стало стыдно-стыдно! Наверно и вы представляли несколько иначе эту увольнительную. Но относитесь к нам снисходительно. Тем более, что объективные причины в виде любопытствующих и непоседливых четверо- и пятиклашек были перед вами налицо. «Еще немного, еще чуть-чуть..» и нас тоже отпустят на пересменку в трехдневную увольнительную.
После Вашего отъезда возникло масса вопросов: кто такие, что делали, куда уехали, когда приедут, а они правда военные? Короче говоря, вы, а вернее ваши образы, были в центре внимания весь вечер. Знаешь, какой я вывод сделала, наблюдая за вами и нашими детьми. Ваша популярность росла, как говорят у нас на кафедре, по экспоненциальной зависимости и к отъезду достигла максимума.
Завтра у нас трудный день. Наш отряд дежурит в лагере. А дежурство – это суета сует! Вечером после такого дежурства обычно падаем без чувств и единственно что ощущаем, это боль ногах. Ну, вот пожалуй и все мои новости.
До свидания. Света.
***
21 июля, год 1981
Здравствуйте Светлана.
Небезызвестный Вам «видный военачальник последней четверти 20 века» преспокойно сдал уже три зачета и один экзамен, расквитался со всеми иными долгами по учебе, получил благодарность за отличную сдачу сессии и тут же 5 нарядов вне очереди. Один отходил, а остальные четыре и по сей день на бумаге. Об их причине умолчим до непосредственной встречи с Вами.
Ну а вообще-то все было гораздо проще. Эти три зачета (по радиорелейным средствам связи, физкультуре и партполитработе) получились у меня автоматически из-за текущих пятерок. Ну а экзамен был просто по моему любимому предмету - философии. Осталось всего каких-то два экзамена.
Когда Вы, мадемуазель, после своей пионерской практики будете в Донецке, останется еще меньше. Так что дела мои разворачиваются, как говорят у Вас на кафедре, строго по математическому уравнению Y=kX+b.
Сессия – благодатная пора! Сдаю экзамены всегда вторым, а потом до обеда, предоставленный самому себе, загораю на крыше нашей казармы, занимаюсь спортом или читаю. И никто в сем не контролирует меня. Сейчас вот достал своего любимого Бунина, грустно-сентиментального, но удивительно русского. Вспоминаю свой 10-й класс, как я тогда его ругал, спорил с нашей «литераторшей» и совсем не понимал. А сейчас, когда читаю, то просто забываюсь. У Чайковского во «Временах года» есть пьеса «Октябрь». Так вот у Бунина бесчисленное множество неповторимых литературных вариаций этой мелодии. А может у меня просто иногда такое настроение бывает? Но все это лишь редкий небольшой кусочек из 24 каждодневных часов неспокойной курсантской жизни.
Несмотря на сессию, работаю через день на прославленном Донецком металлургическом заводе в качестве полтора землекопа с ломом и лопатой. Вот такие наши курсантские «пироги».
За сим кланяюсь, и покорнейше прошу Вас, мадемуазель-«колокольчик» не забывать, что на свете существует такой плоский гвоздеобразный предмет, которым взрослые люди зачем-то иногда водят по бумаге. Пишите.
А насчет нашего приезда мы с другом вас ни в чем не виним. Наоборот, были рады, что вырвались на сутки и приехали, чтобы вас просто увидеть.
С наилучшими, Андрей.
А может Андрон, Андриян, Андрияшка, Андрий, Анри, Онре, Эндрью, Андрэ.
P.S. А почему «колокольчик»? Да потому что у тебя внутри есть этот самый колокольчик, который звонит и заставляет другого человека светиться. И голос у тебя тоже такой же звонкий. А это здорово!
P.S. S. А вообще я немного «болею»: ностальгия, скучаю по Вам.
***
8 августа, год 1981
Здравствуйте Андрей,
Андрон, Андриян, Андрий, Анри, Онре, Эндрью, Андрэ!
Говорят «повинную голову меч не сечет». А дважды повинную? Я уже не ищу для себя оправданий, но ты должен меня понять. Первые четыре дня любой смены - так называемый оргпериод. В это время забываем буквально обо всем. Наш разум целиком заполнен детьми.
Сейчас уже легче, поэтому взяла в руки не совсем плоский, но как Вы удачно заметили, гвоздеобразный предмет и решила начертать Вам:
Во-первых, новый отряд у нас сейчас меньше. Но и понравились они мне меньше, чем предыдущие. Либо я отнеслась к этим детям слишком критично, либо так оно и есть. В общем-то они послушные, прилежные, но какие-то неинициативные, вялые. Ничем их не заинтересуешь. Первое время я не уставала этому удивляться и поражаться. Думала, что мы вообще с ними «кушу не сварим». Ничего, уже растормошили немного. Посмотрим, что будет дальше. Как и в первой смене, к вечеру кое-как добираюсь до постели и моментально погружаюсь во мрак. На закаты, море и другие сентиментальные пейзажи не хватает ни сил, ни времени.
Во вторых, выражаю уверенность в том, что 1,5 землекопа внесут весомый вклад в трудовые победы прославленного ДМЗ, за что эти же 1,5 землекопа получат внеочередную увольнительную в один из дней 27-29 августа. Для информации некоторым сообщаю, что 3-я лагерная смена заканчивается для пионеров 25, а для педсостава – 26 августа. Как все надоело! Сил нет! И еще страшно тянет домой (я это кажется уже писала). Раньше не задумывалась и не понимала, что такое родной дом. Оказалось – многое!
Да кстати, самое главное. Товарищ «видный военачальник последней четверти 20 века», Ваш мундир, кажется, обогатился еще одной желтой нашивочкой на левом рукаве. Поздравляю тебя, Андрей: два года ты уже отслужил! Так что, товарищ курсант 3-го курса, осталось всего каких-то двадцать три. Пустяки!
Вот, пожалуй, и все. Пиши.
До свидания. Света.
P.S. Андрей. Мне очень польстил твой P.S. Но, по моему, ты переоцениваешь мои акустические качества.
***
18 октября, год 1981
Здравствуй Светланка!
Я как-то тебе говорил, что не люблю телефонных разговоров. А вот письмо просто тянет, порой, написать. И тогда самый верный способ - я берусь за перо и начинаю разговаривать. Громко сказано?! Но это действительно так. Я люблю писать обычными перьями.
Тихо сейчас.
Рота пуста, все ушли. Они смотрят кино.
Я остался. Никто не мешает.
Я никогда не спрашивал тебя, любишь ли ты стихи? А?! Наверно любишь. Тогда какие: в прозе, в рифму, лесенкой, пятистопным ямбом или в одну строку? Или может как в японской классике – в три или пять?
Мне тут недавно попалось их немного в одной из книг. Хокку не всем нравятся. И я не знаю понравятся они тебе или нет. А по моему, у них надо многому поучиться. Это неподдельные кристаллики поэзии. В них с помощью 7-10 слов сказано в десять раз больше. Читая их, надо очень-очень хорошо представлять. И тогда можно попасть в другой мир. Я раньше думал: «Как это?» Не верил, пока не прочел Шукшина « Я пришел дать Вам волю!». А потом и эти стихи. 100% превращения! Вот они.
Андрей.
P.S. И поскольку, мадемуазель, Вы натура впечатлительная, тонкая, то эти стихи, все же надеюсь, будут хорошо восприняты Вами.
И не читайте художественные романы по ночам. А то, по некоторым сведениям, Вы последнее время не высыпаетесь. Лучше прочтите эти стихи. Ведь нынче осень!
Угадай, где мое хокку среди них?
***
В небе такая луна
Словно дерево спилено под корень.
Белеется свежий срез.
***
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
***
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка
Всплеск в тишине.
***
Как быстро летит луна!
На неподвижных ветках
Повисли капли дождя.
***
Посадили деревья в саду.
Тихо-тихо, чтобы их ободрить
Шепчет осенний ветер.
***
Отчего я так сильно
Этой осенью старость почуял?
Облака и птицы.
***
Осенняя луна
Сосну рисует тушью
На синих небесах.
***
И поля и горы
Снег потихоньку все украл.
Сразу стало пусто.
***
Кружит осенний вихрь.
Как дрожит, как трепещет
Каждый листок на плюще!
***
Трудно путнику - надо идти
Он встал, шагнул и вдруг остался
В памяти тех, кто был рядом тогда!
***
О, кленовые листья!
Крылья в обжигаете
Пролетающим птицам.
***
За ночь вьюнок обвился
Вокруг бадьи моего колодца.
У соседа воды возьму!
***
Осенняя луна:
О если б вновь родиться
Сосною на горе!
***
Лист летит на лист.
Все осыпались.
И дождь хлещет по дождю.
7 декабря, год 1981
Я стою в строю среди увольняемых. Ротный проверяет форму, читает нотации, придирается. Это ему положено. Но почему-то уж очень долго он что-то объясняет нам. До меня доносится:
- Вы увольняетесь ночью. А потому особо хочу обратить внимание на соблюдение формы одежды.
К чему это он? Не знаю. Ерунда какая-то. Зачем ночью особо соблюдать форму одежды. Потом еще что-то и еще…
О чем я думаю?
Ты знаешь, у Бунина есть рассказик «Ночь». Он небольшой, страниц на десять, а мне запомнился. Он делит людей на тех, которые «человеки дня» и тех, которые «человеки ночи». «День есть час делания, чес неволи. День - исполнение земного долга, служения земному бытию. И закон дня повелевает: Будь в делании и не прерывай его для осознания самого себя, своего места и своей цели. Ибо ты раб земного бытия, и дано тебе в нем известное назначение, звание и имя».
А ночь… Если не спишь, это всегда раздумье. Что я делаю? Так ли я поступаю? Остановись, подумай! И я думаю…
Оказывается нельзя быть человеком дня. Нельзя, чтобы ночи твоей души были белыми, чистыми, спокойными, если день есть час делания. Пусть придет ночь, но не по ноябрьски осенняя, не печальная, нет. И она пришла ко мне, и день стал ночью, и ночь стала днем. Перевернулись, сменились пропорции и я стал человеком ночи.
О чем я думаю…
Почему то мало народу, я иду к тебе по городу семимильными шагами. 5 минут, и я уже у цирка, еще пять минут, и я на Колхозной площади. Это потому, что в мыслях желания совпадают с возможностями. И все же даже здесь не спеши. Остановись, слишком хорошо все ты хочешь. Случилось так, что мне когда-то сказали: «Вы, молодой человек, идите лучше в институт, зачем Вам в училище?» И я б наверно пошел, если бы не цыгане, случайно нагадавшие мне военную дорогу. И сейчас явилась вновь ночь-цыганка и вкрадчиво так говорит:
- Дураком Ты был, батенька, что упирался, поступая в московское училище. Головушка то отвинтилась тогда, валялась где-то, а вместо нее консервная банка с этикеточкой. Ну что, головеньку то свою консервную повесил, иди, ищи настоящую. Давай, давай!
- Иду. Иду.
И ночь идет, и я опять лечу по ней семимильными шагами. По одному на всю улицу. От вокзала прямо, налево, потом направо, еще раз налево. Ага, споткнулся. Здесь плита возле твоего дома небольшая лежит и когда темно, то ее не видно. Там часто многие спотыкаются. А сейчас я споткнулся и вижу: голова настоящая и прическа на ней ежиком.
- Нашел? Понял? Где счастье то твое лежало?
- Понял. Спасибо тебе, ночь-цыганка!
Поднимаюсь на 2-й этаж и говорю тебе:
- Здравствуй девчонка из 45-й квартиры. Ты мне очень нравишься, и я не хочу, не хочу никому, никому отдавать тебя! Я обнимаю тебя…
О чем я думаю ночью…?!?! Боюсь произнести это вслух…
А.
***
4 января, год 1982
Здравствуй…
Это слово как мостик. Когда я его пишу, он сразу соединяет какие угодно расстояния. Вот и сейчас. Вечер. Точнее уже ночь. Город светится в отдалении своими огнями. Выходи на мостик. Я уже иду к тебе навстречу.
Ты знаешь, я сейчас только понял, что люди глупеют. Нет не все, а те кто отказывается от писем. Эти те предпочитают звонить или сходить на почту и дать телеграмму. В лучшем случае они пишут поздравительные открытки. А письма становятся все большей редкостью. Их даже печатают в книгах. Смотрите люди! Вот как пишут письма! И остаются «последние из могикан». Они пишут, они любят писать. Люди! Остановите свой стремительный бег. Сядьте, возьмите бумагу, перо, зажгите свечи. Обмакните перо в чернила и начинайте думать, разговаривать, соприкасаться душой с родителями, другом, любимой. Не пожалейте на это время. Вы получите такое глубокое наслаждение от общения, которое никогда не ощутите в большей мере. Письма это кусочки истории, истории народа. А в большей мере – истории души.
Письма всегда располагают к откровенности. Они сближают, делают людей добрее, проще, не позволяют им замыкаться в скорлупе их собственной личности. Это те кирпичики, из которых строится мостик между двумя родными душами. Чем больше писем, тем быстрее строить его. Я продолжаю возводить этот мост, чтобы встретиться с тобою как можно скорее. А скреплять его будут стихи. Итак в путь.
Я будут думать о тебе
И в час зари и в час заката
А ты портрет мой на столе поставь
Как ставила когда-то
И жизнь обычно пусть течет
Все также, а не по другому
Пусть я сейчас за сотни верст
Но для тебя как прежде дома
Вот так, ну улыбнись еще
Я и не знал, что ты такая
Твоих волос и смуглых щек
Рукой лишь изредка касаясь
Я буду думать о тебе
Как осязаемой и зримой
Остановило время бег
Я молча говорю с любимой
А.
***
8 января, год 1982
Здравствуй, Светланка!
Я хочу представить о чем ты сейчас думаешь. Я хочу написать откровенное письмо. Нет, не так. Я всегда пишу тебе откровенно. А это письмо будет просто более откровенным. У меня, когда Мамы не стало, был такой момент, когда я днем часто застывал на месте. Не мог никуда идти, как будто никому не был нужен. Никому! Понимаешь?! Как тот пес - белый Бим черное ухо.
Что-то не так. Сегодня я сел на стул и вот также застыл. Что-то не так. Это, наверно, предчувствие. Откуда оно? Не знаю. Но, кажется, будто услышал твой голос, будто подслушал твои мысли.
Помнишь первого ты сказала, что мы теперь не скоро увидимся. Я себе не поверил, услышав это. Думал третьего приеду, если даже у тебя не было бы времени. Хотя бы на полчаса.
Хотелось тебе очень многое сказать. Нет не о кино, не о театре, учебе, книгах и т.д. и т.п. Нет не об этом. О другом, о саамом важном. И не сказал. Приказ начальника училища – всех посадить на казарменное положение, увольнять только по его личному распоряжению.
Да что это я говорю! Опять прячусь за какой то приказ. Почему я не сказал тебе этого раньше?! Пятерочник липовый! Медведь дремучий! Пень неотесанный!
Ты сказала тогда: «теперь не скоро увидимся». И добавила: «Через полтора месяца». Правильно, так и надо. Больно, еще больнее. Ведь я не заслужил лучшего! Но этого не будет. Я тебя все равно увижу раньше. Я хочу тебя видеть! И все сказать! Да и не только в словах тут дело.
Я не был никогда в Ленинграде. Но я представляю мосты. Их развели и почти на месяц. Я там, а ты здесь. Я здесь, а ты там. Я мечусь бессильный, недогадливый, глупый, и ничего не могу с этим поделать. Подожди, не уходи с того берега! Не ври старые корни. Они уже проросли во мне. И мне будет больно их отрывать.
Я построю новый мост, которого еще нет – я буду писать тебе каждый день и думать о тебе каждую минуту.
Как хочется видеть тебя и сказать тебе это и многое-многое другое. Зачем прикидываться скромным простачком. Ведь этого не надобно смущаться. Ругаю свою стеснительную натуру.
Напиши мне, ответь мне на это письмо. На другие не надо. А на это ответь.
Если бы всегда говорить откровенно! Как хорошо бы все было! Ведь правда? Подожди. Еще два слова. Читай:
Ну вот и этот день проходит
В холодной дымке растает
Как мне теперь тебя не достает
Как мне твоей поддержки не хватает
А время все вперед летит
И в сердце все мучительней разлука
Как я зову тебя, как я тяну вперед
Тебе навстречу трепетные руки
Ты далеко, ты очень далеко
Не видишь слез моих
И слов моих не слышишь
Тебе быть может тоже нелегко
Но ты об этом ничего не пишешь
Ну вот и скоро ночь пройдет
За ней рассвет вдруг быстро наступает
Как мне сейчас тебя не достает!
Как сердцу нашей дружбы не хватает!
Андрей.
***
10 января, год 1982
Светланка, здравствуй.
Иногда странное состояние у меня бывает. Когда хочу написать тебе, не могу начать. В голове уже что-то витает. Уже обмакнул перо в чернила, второй раз обмакнул, третий… Все никак не могу начать.
Начало! Как оно всегда трудно! А потому сегодня и начинать не буду. Рублю все и всяческие начала. Запрягай как тройку, Андрей. Летите мои письма вороные и днем, и ночью, «и при звездах, и при луне» как говаривал классик. Не останавливайтесь нигде, не плетитесь по почте неделю. Даю срока вам в два раза меньше!
Воскресное утро. Сегодня команды «Рота, подьем!» не орут. 6.30 утра, еще лежу в постели на своем втором ярусе. И знаю день будет хороший, потому что чертик в меня вселился. А вчера – училищная конференция. 6 часов!!! Я среди выступающих. А вступать не хочется. Выступил, конечно, но самому не понравилось. Не то. Потому что… Далее сидел вареный. Чертик убежал куда-то. Нету моего веселого чертика. Вечером пошел на почту. Гляжу, а он в трубке оказывается сидел, в телефонной. Там я его и нашел, вытащил и позвонил тебе.
Как хорошо, что люди умеют смеяться и дарить друг другу улыбки. Спасибо тебе за такой подарок.
Ты улыбнулась мне
И в тот же миг
Мир стал иным
Его расколдовали
И яблони от счастья танцевали
Когда ты проходила мимо них
Мир стал иным
В нем было так светло
В нем все смеялось, ликовало, пело
Едва ты улыбнуться мне успела
Как чудо на земле произошло
Расстаяли печали как снега
И тонкий лед растаял между нами
И вдруг внутри пустого очага
Само собою заплясало пламя
И песни зазвучали в тишине
Возникшие неведом откуда
Мне показалось, что случилось чудо
А ты всего лишь улыбнулась мне
Мне бы только час, и я приехал бы к тебе. Мне бы только минуту, и я сказал бы тебе все. Мне бы только секунду, и я бы подарил бы тебе тысячи улыбок. Грущу, печалюсь, но грусть-мечаль моя все же светла. Светла как светлое имя твое Светлана.
Андрей.
***
13 января, год 1982
Привет.
А ты знаешь, чем мне еще нравится зима? Не только своим началом, нет. Своими закатами. Если бы я был художником, я бы рисовал одни закаты.
Мне было лет шесть. Я жил на даче с дядей Лекой. Родители куда-то уехали, по моему ненадолго, потому меня и доверили дяде. Мы вместе с ним рисовали картины. Вернее я выдавливал из тюбиков краски, а он писал наши малаховские пейзажи. У нас и сейчас на даче есть его картина нашего Березового просека (так называется наша улица). Вот он мне и показал какими красивыми бывают закаты.
Мы как то под вечер загулялись в лесу. А когда выходили, увидели прекраснейшую картину нашей природы. Описать ее трудно, почти невозможно. Тут все смешалось: и опушка леса, и поле, на которое мы вышли и невдалеке расположенный железнодорожный разъезд. И какая-то особенная тишина, нарушаемая лишь карканьем ворон, да далеким гудком паровоза. И что-то еще. Это был закат грустной, тихой, есенинской средней полосы России. Я понял это потом, много позже. А тогда только запомнил этот вечер. И дядя Лека, оказывается тоже. Уже зимой, , я увидел этот закат снова, уже висящим картиной на стене у него в квартире. С тех пор был на многих выставках и искал картины с закатами солнца. Искал, ищу и еще не нашел. С тех пор люблю смотреть на закаты, которые рисует наша лучшая художница – природа.
Вчера, как раз видел еще один прекрасный закат - отблески давно уже севшего за горизонт солнца в быстро темнеющих январских облаках. Краски вновь были непередаваемые. Их можно, пожалуй, увидеть у Рериха. Но у него они мрачнее. Как ни говори, природа – самый лучший Рерих! Занимался спортом, бегал на училищном стадионе и смотрел на небо. Бежишь и как будто бы не бежишь, а застывши стоишь на одном месте. Так и смотрел на бегу, так и бегал длиннющими кругами пока не стало совсем темно.
Хороший был январский вечер, только уж очень холодно. Мерзну я что-то. Видно пятое время года, которое еще холоднее, чем зима. Ты знаешь о таком времени года? А? Если нет, то слушай:
Не удивляйся, оно существует
Дождик ли снег упадают на крышу
Солнце ли светит иль вьюги кочуют
Я ничего не вижу, не слышу
Все потеряло и цвет и запах
Нету любимой моей со мною
Время крадется на лисьих лапах
Время! Какое оно? Никакое!
Свет никакой с никакого свода
А на земле никакого звука
А на земле никакая погода
Пятое время года – разлука.
Автора, я, к сожалению, не запомнил.
Вот и еще один день позади. Махнул белым своим крылом, махнул черным. И снова заступает ночь. У нас отбой, уже все спят.
И остается путь длиной в семнадцать дней.
До наших встреч.
Пока.
Андрей.
***
13 января, год 1982
Здравствуй!
Сегодня тринадцатое. Всегда боялась этого числа. И что же? Как то мрачно начался этот день. Потом экзамен и не менее мрачный результат – удовлетворительно. Самая удовлетворительная оценка, которая никогда никого не удовлетворяла, меня во всяком случае. И уж совсем-совсем мрачное настроение. Светит солнце, снег блестит, в общем «мороз и солнце день чудесный», а у меня в глазах темно. Прихожу домой, а на столе письмо. Вот когда солнышко засияло. И все мое горе-горюшко горючее в миг улетучилось.
Странно. У меня сейчас полный разлад с учебой, да и вообще все валится из рук, не могу сосредоточиться, подчинить себя делу. Вот и вчера. Мне бы заняться теорией потенциалов, мне бы вникнуть в задачи Дерихле и Неймана. Но.. уплывают далеко-далеко мои задачи все вместе взятые, прихватив с собой интегральные теоремы Фредгольма и всю остальную братию. И нет сил задержать их, а вернее, нет желания.
Есть только одно желание – хочу, чтобы ты был рядом.
Андрей, милый мой Андрейка, мне сейчас очень трудно. Нет тебя со мной! И все не так, не правильно, не хорошо.
Света.
***
19 января, год 1982
Здравствуй Светланка, здравствуй Светик-Семицветик!
Хочется встать, напружинить ноги, прыгнуть ввысь, изогнувшись телом и почувствовать красоту полета. Душа как туго натянутый лук, так и рвется на волю, хочет пустить стрелы радости в небо.
Сегодня я в тысячу раз сильнее. Сегодня кончились эти томительные дни. Позади самое трудное – ожидание. Сегодня оно пришло, долгожданное. Твое письмо!!! Сегодня солнце светило как никогда ярко.
За экзамен не огорчайся. Ведь это же не самое страшное в жизни. Не переживай, «все пройдет, пройдет и это», потому что это все преходяще. За другие экзамены тоже не бойся. Я тебе помогу. Может быть и письма мои поспеют. Ты придешь после экзамена домой. А на твоем столе будет лежать такие же конверты со знакомым армейским треугольником.
Светланка, милая, не грусти. Осталось чуть-чуть. Я не приду, не приеду, а ворвусь, прилечу.
Когда ты будешь читать мое письмо, я буду рядом с тобой.
Твой Андрей.
***
22 января, год 1982
Светланка! Привет!
Пишу сразу за три дня. Два дня головешка раскалывалась, провалялся в санчасти, немного болел. Видно перебегал зимой с голым торсом. Дозакалялся, умник! Но сейчас все в норме, «принял я горькой хины, 12 порошков, попил чайку с малиной и, в общем, был здоров».
За второй экзамен не переживай. Оценки вообще не стоят этого. Я от этого отвык где-то в конце девятого класса. А здесь в училище учусь на пятерки лишь только потому, что пообещал троим людям: своим родителям и еще одному очень большому в военном отношении человеку. Просто дал слово, вот и приходится держать. А так… ерунда все это. Самое главное, чтобы за оценками было что-то.
Меня один паренек научил сдавать экзамены. Теперь я всегда сплю перед экзаменами не менее 8 часов. За сутки настраиваю себя, что я обязательно сдам, несмотря ни на что. Как говорили древние: «вера в победу, уже полпобеды». Надо только очень-очень поверить. И, вообще, помнить одну хорошую поговорку: «Все что ни делается, все к лучшему». И не вешайте, пожалуйста, свой нежный носик, потому что осталось совсем немного. Всего тринадцать дней, две недельки, тринадцать раз проснуться и столько же заснуть. Можно даже тринадцать раз увидеть сны. Говорят сны – значит плохо. Не знаю. Ладно, пусть пока будет так. Но если тебе приснится что-нибудь, то пусть сон будет такой, каким бывает погода в безветренный зимний вечер, когда неслышно падает снег. И еще. Пусть сон будет обязательно с улыбкой!
Спокойной ночи!
Андрей.
А напоследок маленький романс Андрея Вознесенского.
Запомни этот миг и молодой шиповник
И на твоем плече прививку от него
Я вечный Твой поэт и вечный Твой любовник
И больше ничего
Запомни этот мир, пока ты можешь помнить
И через тыщу лет и более того
Ты вскрикнешь и в тебе царапнется шиповник
И больше ничего
***
24 января, год 1982
И вновь уже в который раз пролетающие птицы бросили мне свои перья. Я подобрал одно из них и начинаю писать тебе. Подождите, захватите ответ!
Светланка, привет.
Пишу на коротке. Знаешь о чем я думаю? Все-таки здорово, когда письма иногда летят быстрее, чем телеграммы или телефонные звонки. Хотелось, чтобы также быстро прошла и эта последняя неделя. А она будет наверное, для меня самая трудная. Все труднее и труднее ждать этого желанного часа, когда нас отпустят в отпуск. В отдельные минуты мне становится просто невыносимо.
Сегодня уезжают «хористы». У тех, кто поет в училищном хоре, отпуск сдвинули на неделю раньше. Как я хотел бы оказаться сейчас на их месте. Но я не пою. Может быть сесть за рояль и сыграть им что-ли польку, «мурку», краковяк. Если бы за это отпускали. Как давно я уже ничего не играл приличного.
И все же эта неделя будет самая легкая. Потому что осталось 6 дней! 144 часа! 8640 минут! Нет, это много! Лучше считать - 1 неделя, всего лишь одна. И все-таки она будет ни легкая и ни трудная, а самая радостная. Я скоро увижу тебя!
А у нас все на фильме. В казарме тихо. Как ценишь здесь тишину. И за окном идет снег, и там также тихо. Даже странно, что сейчас нет этого пронизывающего гимнастерки зимнего ветра. Белый снег как разговор темного неба с землей. Когда он идет, становится теплее. Такая примета.
Мои темные строчки ложатся на белый листок. Тебе теплее? А?
А мне в душе просто жарко: хочу, лечу, кручусь, верчусь, бегу, шепчу, кричу, но только не молчу…Люблю.
Андрей.
P.S. Это письмо тебе принесет мой знакомый курсант из соседней роты, он «хорист» и живет, оказывается, в твоем городе. Я его очень! попросил принести письмо именно сегодня, как бы поздно он не доехал.
А все-таки здорово, когда письма, как птицы, иногда летят быстрее…
***
26 февраля, год 1982
Человек идет по снегу, оставляя следы. Вдруг в какой-то момент остановится и оглянется назад. Посмотрит на свои следы, постоит, вспомнит, подумает, вздохнет и пойдет дальше. Он никогда не остановится насовсем в каком-нибудь месте. Он знает, что в движении - жизнь. Шаг. И еще один след. Еще шаг и уже второй след. Он оглянулся и лицо его засияло улыбкой:
Здравствуй малыш!
Кажется так давно не писал тебе. С наряда сменился и все три дня подряд по вечерам то собрания, то подготовка к очередной инспекторской проверки из округа. Даже позвонить тебе не удалось. Какой-то аврал. К занятиям готовиться некогда. А тут еще доклад на семинаре на шею повесили. Вчера уже ночью посидел, наборосал планчик с тезисами и провалился на столе в сон. Утром понял, что буду дымить дымным дымом. А пришел и зажегся. Целых два часа спорили с преподавателем: полемика, эмоции, мысли борьба. В общем, сорвал семинар, но взвод спас от двоек, и потому настроение у всех было отличное. Ну а доклад, конечно, почему-то не успели заслушать. И так бывает. Докладчик, правда, не обиделся. Он одел вечером шинель и пошел убирать занесенную снегом приказарменную территорию.
Шаг. И новый след. Еще шаг, и еще один след. Человек повеселел, человек пошел бодрей. И человек во что-то верит. Отпустят или не отпустят? Пожалуй отпустят. Ведь двоек то нет. А могут и не отпустить. Какая жестокая зависимость человека от желаний и прихотей других и от, порой, мелких случайностей курсантской жизни.
А не отпустят, все равно 8-го увижу тебя, Светланка! За это время накапливается столько нежных и милых слов. И я обязательно принесу тебе эту копилку. Пожалуй, так оно и будет.
Хочется написать тебе длиннющее предлиннющее письмо. А никак не могу сесть. Хочется чего-нибудь вообразить, придумать, взлететь своими мыслями о тебе ввысь также легко, как это делают птицы. Чтобы читала ты долго-долго и улыбалась.
Твой Андрей.
P.S. Ты знаешь, подумалось. Что будущее письма не зависит от развития путей сообщения и средств связи, даже если придумают какие-нибудь мгновенные письма. Оно зависит от будущего развития внутреннего мира Человека, от явственности и емкости его души.
***
03 марта, год 1982
Светланка!
Ты спрашиваешь почему я грустный? А как же мне не грустить. Мне всегда так трудно звонить и сообщать тебе очередное «радостное» известие, от которого никуда не деться – «увольнений снова нет»! Воистину прав поэт: «Почему мне в кредит, по талону (по этой бумажке-увольнительной, которой к тому же никак не дождешься) предлагают любимых людей?!»
Опять не увижу тебя. И как будто бы взяли и оторвали от меня родное. Оторвали и не спросили. А почему не спросили? А почему оторвали? Ищу ответ. И нет его. Есть грусть, есть печаль далеко-далеко и глубоко-глубоко в самом сердце. Но не только этим полно оно. Есть там и надежда, есть там и решимость.
Еще не построили таких преград, которые могли бы остановить меня. И 30 километров, отделяющие нас друг от друга – не расстоянье.
Ну что ж, в который раз буду вырываться, чтобы увидеть тебя, хотя бы на час. Как? Ты знаешь. Когда? Ты знаешь тоже. Где? Ты знаешь тем более.
А больше никому и знать всего этого не положено! Это я для тех «перлюстраторов» кто, может, читает мои письма! Я показываю им неприличный жест рукой.
Надеюсь на себя, свои ноги и фарт.
Я везучий!
А.
***
8 марта, год 1982
Как мне назвать того человека, который дарит мне радость? Как мне назвать того человека, который дарит мне счастье, приносит мне вдохновенье, дает мне бодрость, удесятеряет мне силы, делает в сотни раз добрее и лучше. Только любимой!
Здравствуй Светланка!
Я вновь добежал! И меня вновь не поймали! У меня почему-то все легко получается, всюду успеваю, все ладится. Ничего не давит, голова не болит. Все, что омрачало, где-то теперь далеко-далеко и его не видно. И письмо тебе пишется легко и свободно.
Мы только с мороза. У нас идет снег. Тихо, нет ветра. Конечно, пора ему уняться. Ведь уже по календарю весна. И пусть она еще робко входит в свои права. Пусть пока еще не слышно журчанья ручьев и звонкой капели. Пусть! Но на земле знают, что придет время, и люди услышат тот неуловимый, мягкий и опьяняющий запах весны. И мы с тобой знаем этот секрет: «Снег скоро сойдет на нет. У снега короткий век».
Что пожелать тебе? Что подарить? Не знаю. Трудно, как трудно найти верные слова. Еще труднее найти мне сейчас подарки. О, если бы я мог, я бы принес тебе все розы земли! Но как это сделать?
Милый, милый мой малыш!
Я знаю, что хочу тебе подарить. Я хочу подарить тебе радость, я хочу подарить тебе неизмеримое человеческое счастье. Наверно наступают такие минуты, когда хочется раскрыть тебе все свои секреты и тайны как раскрылись тюльпаны, которые я принес. Пока бежал, думал все, примерзнут, оторвутся и опадут. Уж больно сильно трепались они на морозе, дрожали от холода. А попали в тепло и раскрылись. И твоя комната наполнилась их ароматом. Так и я, как тюльпаны в тепле, все сильнее и сильнее раскрываюсь перед тобой. Чувство мое ранее робкое, застенчивое, с каждым разом все смелее и смелее, все глубже и чище. А весна идет и идет. И мой очередной побег – одно из бесчисленных множеств ее мгновений.
Все, что есть чистого, доброго, светлого на нашей земле – тебе! С праздником!
Твой Андрей.
P.S. Может статься, что я когда-нибудь далеко позже напишу о курсантах, точнее о курсантской душе. О том, что глубоко под серой шинелью скрыто. О молодости нашей, что сейчас одета в сапоги, о юности, что подпоясана ремнем.
***
19 марта, год 1982
Здрасстье, барыня.
Намедни решил отпесать Вам песьмо. Да вот только к полуночи собрался. Придется снова лучину жечь. Дела, дела, барыня, савсем замучали. Стар я стал, да и здоровьичка поубавилась. Впрочем молодой управляющий Вашим именьем человек видать бойкий и расторопный. Хозяйство ведет хорошо, с мужиками управляется, деньги казенные не транжирит. Я, знай, за ним только и наблюдаю. Очинно образованный. Мужики сказывают, что из самой столицы к нам подался.
Все бы хорошо, да вот только задумки его в последнее время стали одолевать. Вчерась иду вечером мимо яво флигеля, в окошко глянул, а он все пишет, строчит что-то. От всех бумаги свои прячит. Уж очинно необычно. Видать сюртприз какой готовит. Вам, видно, барыня. Ну я и подослал свою пигалицу Пелагею к нему. День, два, да и разузнаем все в точности. Уж тогда то не примену напесать вам падробно и абстоятельно. Патерпите известий.
Засим низка кланююсь.
Андриян Анисков.
***
25 марта, год 1982
Для А. Анискова от Барыни.
Не знаю что такое со мной сегодня, хохочу с утра. И улыбка не сползает с лица. А в чем дело сама не пойму. А тут еще твое письмо. В общем, оно подзадорило меня взять листочек, ручку и… вот написан пролог, а теперь
Привет Андрюшка!
А ты хитрец дружочек. Чего-то там пишешь, пишешь, а мне только результат? Не пойдет так. Я любопытная. И ничем мое любопытство не укротишь. Даже не пытайся. А вот удовлетворить его Вы, товарищ курсант, обязаны! Я требую этого как будущая… будущего офицера! Ладно будущее оставим, пусть оно сбудется и принесет нам много хорошего. А пока вернемся к настоящему. Так, значит сударь, загадками говорите?!
Тогда вот Вам мой маленький кроссворд!
Слева направо:
1. Немецкий математик.
2. Летчик, но не всякий и не только.
3. Он «пришел» из школы.
Сверху вниз:
1. Французский математик.
4. Ну и отдохни!
5. Он тоже «пришел» из школы.
Завтра будут «чинить» твою ногу? Будь молодцом. Ты же у меня мужественный, и носишь имя, которое, кажется, именно так переводится. Завтра поругаю твоих врачей. А теперь, Андрей, приказ: в это воскресенье не приезжай, даже если будешь в состоянии. Даже, если будет желание и возможность.
Андрюш, не хмурься и не обижайся. Я ведь не из злого умысла тебе сейчас это пишу. Ты ведь знаешь как я тебя жду. Только подумай, пройдет всего две недельки, одна совсем короткая, и другая, еще короче.
Ну что, договорились? Вот и хорошо. В искупление всех грехов целую, и …. Еще раз целую. Жду тебя. До встречи. Мой дорогой Человек, самый, самый хороший!
***
29 марта, год 1982
От имени Галуа
И снится чудный сон Андрею
Волненьем сильным он охвачен
Во сне к нему явилась фея
Он ошарашен, озадачен
Секрет открою Вам друзья
Тому причиной был не я
Не Лейбниц, Риман иль Виет
А это маленькая фея
Но я винить ее не смею
Кроссворд реши!, - она сказала
Условье быстро передала
И не оставила ответ
Герой в смятеньи
Как же быть?
Но прочь все страхи и волненья
Загадку надо разрешить!
Иначе: быть или не быть?!
Иметь иль не иметь успокоенье?!
Но не находит он ответ
И вот за ним уже вослед
Грозят, ругаются, бегут
Фалес Милетский, Архимед,
Декарт, Ферма, Коши, Паскаль,
Карл Фердыч Гаусс, Броунталь
И Фибоначчи тоже тут.
Устал, ну что же отдохни!, -
Мне шепчет маленькая фея
А звезды все горят слабее
Светает. Утро наступает
И старшина кричит: «Подьем!!!»
Виденье тотчас исчезает.
Эварист Галуа
P.S. От своего имени: «Фея! Ну хотя бы маленькую подсказочку!»
***
10 апреля, год 1982
Позвонил. Пришел. Сижу. Нет не могу сидеть. Не сидится.
Не я это. Сам не свой.
Что могло у тебя случиться?! Какие крупные неприятности?! Что с тобой? Что? Что стряслось?? Или кто обидел? Нет ответа. И я сам не свой.
Друзья подходят, спрашивают: «Что такое, Андрей?» Я молчу в ответ и ухожу в себя. Никого не могу видеть. А они все подходят.
«Андрей, что с тобой??», - говорят они вслух. А про себя добавляют: «Поделись и будет легче. Мы с тобой. Твоя боль это и наша боль!»
Но боль моя слепа! Я не знаю что с тобой?! Поделись и ты. И боль станет вполовину слабее. Поделись со мной! Я знаю это известие видно не для телефонов, а письмо так быстро не умеет лететь.
Но скажи только: «Приезжай!» И я бы приехал, чего бы мне это не стоило! Ведь это и моя боль. Но ты говоришь: «Не надо, не приезжай!».
Сижу. А надо к тебе. Знаю. И не могу. Ротный как назло в казарме сидит и тоже наблюдает, в том числе и за мной.
Да, я не волшебник. Да, я многого сейчас хочу, но не могу. Но все мои физические возможности и душевные силы, все тебе. Чтобы никогда не видеть тебя такой грустной, омраченной, кем-то обиженной. Чтобы никогда не видеть таким того чистого светлого ручья, который мутят по чьей-то злой воли и прихоти.
Милая, милая моя! Я с тобой!
Твой Андрей.
P.S. Благо письмо это придет к тебе позже. А я увижу тебя обязательно раньше. Завтра. На рассвете. Готовлюсь в ночь к бегу.
***
23 апреля, год 1982
Светланка, здравствуй.
Случайно нашел маленькую книжку с латинскими выражениями. Забавно и интересно. Небольшие отрывки посылаю тебе. То, что успел выписать.
• Alho lapilla diem notare – отмечать день белым камешком. У древних римлян так отмечались счастливые дни. Как хочется поскорее взять в руки мел. Но сегодня всего лишь среда!
• Per aspera ad astra! – Сквозь тернии к звездам! Как красиво звучит это и на латинском и на русском! Правда?
• Epistola non erubescit. Это говорят, когда хотят заметить, что в письме можно говорить очень откровенно. А дословно – письмо не краснеет.
• А вот, что мне часто говорила Мама, когда мы решали вместе задачи: Quod erat demonstrandum – Что и требовалось доказать.
Totus tuus – Весь твой,
Андрей.
***
28 апреля, год 1982
Мы стоим на плацу. Опять тренировка. Но ощущение, наоборот какое-то радостное. Солнце уже клонится ближе к земле, но еще греет. Не печет, а именно греет. Я стою зажмурившись и подставляю лицо солнцу. Какой теплый, по настоящему весенний ветер. Он как бы обнимает тебя, не робко, а прямо всего сразу. Заворачивает во что-то, но не плотно, а совершенно свободно. Какая-то легкость во всем. Какие благодатные всеобновляющие дни стоят сейчас.
Ну почему я не ветер? Почему не могу обнимать тебя ежедневно, ежечасно, ежеминутно? Обнимать так, как обнимает меня сейчас ветер. О, как завидую я ему, беспредельному в своих желаниях и незнающему препятствий.
Ты возвращаешься домой, а он догоняет тебя и дарит спокойствие и легкость. Обнимает и кружит, вселяет надежду, заставляет поверить только в самое хорошее. Остановись, зажмурься, дай ветру обнять тебя, посмотри вслед заходящему солнцу и уплывающим облакам. Их тоже гонит ветер, быть может в мою сторону. Я сейчас тоже смотрю на небо. Какое же оно чистое, высокое и голубое!
«Шагом, марш!»-, я вздрагиваю и начинается строевой дренаж.
***
14 мая, год 1982
А ты знаешь… Лет сто назад далеко отсюда, в Париже жил студент-музыкант, который очень любил одну девушку. Но эта девушка почему-то вышла замуж за его друга. Так бывает. И студент, не в силах отказаться от неразделенной любви, подарил им на свадьбу свою музыку, которую он написал за ночь перед их венчанием в церкви на улице Сент Оноре. Денег на другой подарок все равно у него не было. И что? Он преподнес подарок невестам всего мира. А звали этого студента Феликс Мендельсон Бартольди.
Человек закрепил холст. Постоял, подумал и отошел. Он не знал, что хочет написать на этом холсте. Он был художник, большой художник. Долго стоял этот холст чистым, нетронутым красками. Человек ложился спать и снова вставал, снова ложился и снова холст оставался чистым. Ему не хотелось «грязнить» его просто так. Он любил Женщину. В эти дни много его мыслей, наверно, было о ней. И однажды ночью, вскочив с постели, он черным углем быстро набросал очертания женщины и ребенка. А наутро он начал писать знаменитую «Сикстинскую мадонну». Она приснилась Рафаэлю во сне.
Даже если эти два разных человека ничего больше не написали: ни единой ноты, ни единой картины. Они все равно бы остались в нашей благодарной памяти. От большой любви, от великой потребности творить прекрасное для всех вообще и для любимой в особенности они создали эти два мировых шедевра.
Думаю, что самое большое, чему научился человек в смысле познания самого себя – это любить Женщину. Я счастлив, что жизнь открыла мне эту самую большую радость.
Андрей.
***
6 июля, год 1982
Раз, два, три… считаю по пальцам. Уже шестое.
Здравствуй Светланка!
Шлю тебе большой привет из далекого рижского леса, самого настоящего, соснового с черникой. Это в итоге, а все начиналось…
Итак, все начиналось в Донецке…
Хроника событий стажировки с комментариями и лирическими отступлениями:
15.30. Небезызвестный тебе курсант А., пользуясь суматохой, благополучно пробрался на территорию училища из самоволки, где в течении 2-х часов встречался-прощался в городе с очень симпатичной девушкой С.
17.30. Группа из 7 человек, получив на руки документы и не дождавшись ротного также благополучно покидает училище через 2-е КПП. Бедный ротный!!! Как он спешил, чтобы вздрюкнуть нас перед отъездом, проверить чемоданы на наличие «гражданки» и прочих неуставных предметов одежды. А мы так и не попрощались!!! Ах как не хорошо?!
Все мы на свободе!!! Какое это действительно сладкое слово!!! Как оно пъянит тебя!!! Как я понимаю всех тех, кто томился в неволе, а потом услышал это долгожданное слово «Свобода!»
19.00. Железнодорожный вокзал Донецка. У нас уже на рукаве 4 нашивки. С какой завистью я когда-то смотрел на них. А теперь! И лишь только несколько часов спустя я ощутил, что 4-й курс – это еще ни небольшая грустинка, запавшая в сердце. Ведь еще год и разлетимся мы все по просторам нашей необъятной Родины. Но сейчас мя рядом, все вместе. Родные друг другу. И первый тост за большую, крепкую мужскую дружбу.
А поезд все летит и летит и нет уже боле украинских пейзажей. Россия, Смоленщина. Как красивы тихие летние вечера на таких же тихих в своей неброскости полустанках. Поезд мчит нас все ближе и ближе к неизвестному, необычному в нашей жизни, а оттого немного пугающему. Эх! Не беда!!! Гуляй ребята!!! Сколько признаний! Сколько откровенных разговоров!
А потом… А потом было великое переселение за 5 минут. Бег вдоль поезда с кучей ботинок, фуражек, кителей, чемоданов. Бег в шлепках, тапках, сапогах, кедах. Это семь веселых молодцев переселялись в плацкартный вагон. Проводницы кричали, топали ногами, грозились сдать всех в комендатуру.
А потом была ночь. И снова глухие разъезды. Моросящий дождь, гитара, песни и смех. И поезд задерживался на ….цать минут.
Наконец Рига!
- товарищи курсанты, Вы отправляетесь на стажировку в лагеря.
Итак, стажировка началась.
Скучаю.
Андрей.
P.S. А сосны здесь высокие, высокие, корабельные. И часто идет дождь, по нескольку раз на день.
***
7 июля, год 1982
А сосны здесь высокие, высокие, корабельные. И часто идет дождь, по нескольку раз на день. Но сегодня природа благосклонна. И потому сижу я под высокой сосной и пришурясь гляжу сквозь кроны на сосны. Лес редкий, сухой. Голубое небо делает его светлым, сосны стройным, а заходящее солнце немного печальным. Этот лес и есть мое насторение.
Я улыбаюсь и говорю тебе, здравствуй!
Жизнь моя течет в общем-то неторопливо и, пожалуй, интересно. Мы командуем «партизанами», т.е. теми, кто уже отслужил, а теперь призван на месячные сборы. Времени полно. В основном в течении дня изучаем технику. Больше сам учусь, на многое гляжу с круглыми глазами, иногда учу и своих подчиненных. В лесу времени девать особо некуда, так что будем учиться.
Плюс к этому волейбол и футбол, одна книга на семерых (Луи Буссенар «Похитители бриллиантов»), прекрасные условия для занятия бегом, чудный воздух и тишина. Нас никто не кантует. Как необычно, после училища слушать эту летнюю тишину.
Да, тут недалеко небольшое озеро. Только что сейчас там были. Кажется будь я великаном, взял бы озеро на 2 ладони и принес бы к тебе. Такое оно красивое.
Как хочется знать про тебя все, все, все, все, все, все, все, все…
Андрей.
P.S. Отсюда письма отправляются самыми неожиданными способами. Порой посылаю их тебе, а они, кажется, уходят как будто в бесконечность. Но они только тебе, только для тебя. И потому связываю их цепочкой. Ты заметила? Они как заканчиваются одними словами, так и начинаются. Чтобы шли они вместе, вереницей, крепко держались друг за друга и не потерялись. Дайте-дайте же мне наковальню и молот, чтобы выковать завтра еще одно звено.
***
9 июля, год 1982
Как хочется знать про тебя все, все, все, все, все, все, все, все… Все, чем живешь, грустишь, радуешься, дышишь. Закрываю глаза и мои «вороные» несут меня к тебе, «в сторону южную». А открываю, стают на дыбы:
Дождь, дождь, дождь… мелкий и хмурый. С утра и до вечера. И сейчас идет. Сосны тоскливо шумят в поздний, совсем не по летнему вечер.
День то какой. С 9 утра и до 20 часов вечерая на полевом узле связи. Устал. Набегался. Все время сыро. Забежишь в аппаратную, кинешь гимнастерку на калорифер. Пока сохнет работаешь, потом снова на дождь. И так все время. В аппаратных тепло. Только сверху лениво стучит дождь по крыше. Кап… кап… кап… Как будто поздняя осень. Но это только сейчас и замечаешь. А днем не до того. Голова «нагревается», прямо хоть под холодную воду. И такое огромное желание все узнать, приямо самому удивительно. Может потому, что всему этому в будущем придется учить солдат. Несколько дней в таком напряге. Никогда еще так не работал. Сейчас понял как устал. А как дни прошли – не заметил. И солнце бы сейчас и теплого вечера. Но нет. Снова идет дождь. Падают тяжелые капли на палатку. Раз… Два… Три… Кап… кап… кап… Они сливаются и уже нельзя их сосчитать. Глаза закрываются…
И вот уже «вороные» нетерпеливо, горячо бьют копытами землю. Передо мной река, брод, переправа. Нет, не буду менять я своих лошадей. Не изменю им. На переправе коней не меняют! А что жизнь? Все та же переправа. И человек может выбирать себе и судьбу и коней и любимую.
- Не ошибись!
- Не ошибусь!
И бросаюсь в воду. И плыву по реке своей жизни. И не ошибся. Ни в конях, ни в судьбе, ни в любимой.
Целую тебя.
Твой А.
P.S. “Что день грядущий нам готовит?»
***
13 июля, год 1982
Здравствуй Андрей!
Не ожидала получить от тебя такое восторженное письмо. Не письмо даже, а сплошное ликование. Ты наверно не заметил, что умудрился почти в каждой строчке наставить кучу !!!!! Значит все хорошо? Нет, просто отлично. Ну, что ж, я как всегда рада.
А у меня тоже маленькие радости. Мы не только отучились, но и отработали 4-й курс. Да-да, отработали. «Сточасовка» закончилась даже чуточку раньше. А думали, что закончим 21-го, н наше главное начальство приметило и решило отметить наш доблестный труд, опустив восвояси десятого. Так, что наше с вами положение, товарищ курсант, почти уравнялось. Мы теперь тоже на свободе, только наша свобода намного свободнее, чем ваша. И представь себе, этот знаменательный день совпал с днем выпуска кого бы ты думал? Да-да, ваших «старших братьев». С утра Донецк приукрасился в сочно-бирюзовый цвет, отмеченный яркой желтой полосой. Интересно, кто придумал такое сочетание цветов?
А теперь вернемся к Вам. Как же так? Вас обещали определить в центр Риги. И вдруг… лес, хотя и сосновый и даже с черникой. А как же старый город с его островерхими средневековыми домами и узкими улочками? С его ажурной готикой? Да и все, все остальное?
Но помня, что имею дело с бравыми ребятами, надеюсь это от Вас не уйдет А?
А я уезжаю…
И чтоб Вы не задавались, товарищ курсант: «с кем и куда» скажу в следующем письме.
Все.
Света.
P.S. И у нас идет дождик несколько раз на день.
***
14 июля, год 1982
А день грядущий нам готовил поездку в Ригу.
Но это потом, а прежде всего, здравствуй, Светланочка, милая, здравствуй!
Ни в какое увольнение отсюда нас не отпускают. А потому мы по старой курсантской привычке организовали себе самоходы на день по 2-3 человека. Остальные в это время прикрывают «уволенных» из расположения части. Иначе Ригу никогда не посмотрим.
Ну а теперь о первой моей встрече с Ригой. Если в целом, то впечатление самое хорошее. Необычность – вот самое, пожалуй, характерное. Сначала ходили по старой Риге. Я почему-то думал, что она будет больше, а тут совсем наоборот: из конца в конец, наверно, часа полтора будет. Ходишь по ней и кажется, что попал на сцену какого-то театра. Вокруг декорации. И в тоже время все настоящее. Хочется взять и потрогать руками на ошупь. Улочки узенькие, мощеные. Поскольку они узкие, а дома прямо нависают, то они становятся тенистые. Идут, порой, совершенно неожиданно. Если сверху посмотреть, наверно получилась бы паутина. Очень много различных кабачков, кафе, маленьких, порой на 3-5 столиков. Много музеев и музейчиков. Впрочем, старая Рига – это весь музей под открытым небом. Архитектурный стиль неповторимый. Так и хотелось взять карандаш и зарисовать вывеску или фонарь, одиноко висящий на стене. Но разве с нашими «гавриками» все посмотришь? Тут вчувствоваться надо, ходить и ходить, дышать этим воздухом. И тогда начнешь жить жизнью старого города. Я бы обязательно побродил вечером. Тут должно быть удивительное сочетание желтого, темно синего, серого и черного. Получился бы средневековый вечер. Будь это лет на десять раньше, я бы почувствовал себя каким-нибудь Гаврошем или Оливером Твистом. Хочу обязательно перечитать «Отверженные» Гюго. Как знать, может когда-нибудь попаду не только в Ригу, но и уже с тобой в Париж.
И еще один сюрприз был в конце этого дня. Такого никто из нас никак не ожидал. Ближе к ночи пришли к нам в палатку два наших «лесных брата». Ребята из нашей роты приехали из под Калининграда. Вот это было неожиданностью. Когда уезжали месяц наза из училища, мы смеялись, говорили им: «Ждите нас под Калининградом». А получилось наоборот. Они через всю Латвию к нам на учения проехали. Молодцы. Маршем более 500 километров отмахали. Они старшими машины, а «водилы» у них молоденькие все, еще моложе нас. Как узнали, что наши с правами, так их прямо нарасхват. Так и ехали: днем они, а ночью наши ребята вели машины. И вот под вечер, приходят усталые, небритые, улыбаются. Мы высовываемся из палатки и глазам своим не верим. Как будто мы снова в одной роте в Донецке. Потом как начали их обнимать, качать на руках. Наши «партизаны» смотрят, никак в толк не возьмут. А у нас такая радость. Потом, конечно палатка до самой глубокой ночи ходуном ходила. Сколько рассказов. Я им по доброму даже немного позавидовал. Засыпал и думал. Какими мы все-таки родными стали за эти три года друг другу. Как пять пальцев срослись на одной руке. Срослись и все тут. Где бы мы ни были, где бы мы не будем, все равно останемся верны нашей дружбе. И думаю, что еще не раз сведут нас армейские дороги вместе. Жаль только, что не со всеми и не все сразу. Но впереди у нас еще общий год, четвертый.
Такой был день. Из грядущего ставший прошедшим.
Когда я буду маршалом, а маршалом я обязательно буду. Я останусь (кем бы Вы думаете, мадемуазель?) … таким же мальчишкой в душе, улыбающимся и любящим Вас, Ваш Андрэ.
***
21 июля, год 1982
Андрюшка улыбается тебе. Он держит в руках твое письмо. Сейчас он прочитает его. Ага! Угу? Так-так-так. Куда же это Вы, сударыня, уехали. И где же Вас теперь искать? И куда Вам писать? И когда Вас увижу?
А дождь прекратился. Его уже неделю как нет. Только ночи холоднее стали. Черника поспела. Но скоро вновь начнется сезон дождей, до самой, самой зимы. А пока лето. Вода в здешней речке теплая, прямо парная. Я как увидел реку, сразу вспомнил Ветлугу, по которой не раз сплавлялся вниз по течению. У моей мамы и ее отца, моего деда и деда, моего прадеда было много рек и у каждого еще своя, любимая. И все таежные, глухие, сибирские речки. Я думаю, что у каждого они остались на всю жизнь. Река это как очень дорогое. Ее не обманешь. У нее нет таких понятий как неправда, как ложь. И это целый мир. И когда человек говорит о своей реке, он говорит о светлом в своей жизни. У каждого должна быть своя река. Неважно когда ты ее нашел, маленьким или взрослым. Но ее надо найти. И тогда она не даст тебе много лгать. Потому что когда ты будешь лгать кому-нибудь, ты будешь лгать ей, то есть своим истокам души. И будет от этого противно и неестественно.
Для меня река это как соль жизни, а жизнь свою ведь нельзя обмануть. Так, наверно, человек приходит к пониманию ненужности обманывать самого себя и других. Так, наверное, начинает формироваться понятие правды, честности, нравственности. В тот момент, когда думаешь о своей реке, когда находишь ее. «Нравственность есть правда», - это сказал Василий Шукшин. Мне очень нравится этот писатель. Хотя я никогда его не видел. А почитав, поверил сразу. И поверить мне помогла река, моя Ветлуга. Я читал его рассказы и повести именно на этой реке и потом, и позже.
Помню плыли мы еще в верховьях Ветлуги. Река вся узкая, извилистая была. А то, вдруг, разлилась длинным прямым плесом. Глубинка стала в реке чувствоваться. Веслом махаешь, махаешь, все кажется на одном месте. Солнце садилось, лес был густой, еловый и подступал, нависая своими передовыми елями прямо к реке. От этого делался какой-то темный коридор на воде. Солнце еще некоторое время проскальзывало сквозь ветви. И оттого вода на реке была то с бликом, то полутемная. Потом солнце село совсем. И лес, казалось, еще больше нахмурил свои брови. Течения почти не чувствовалось, вода стояла и только приобретала все более темный цвет, который и разложить то по другим цветам уже было нельзя. С темнотой река в этом месте становилась все глубже и глубже. Поразительное ощущение исходило от этой темной стоячей воды. В тот день мы плыли до тех пор, пока совсем не смерклось. Еле нашли крохотное место для стоянки, поставили только палатку, даже не ели и завалились спать. Так и запомнился этот вечер на реке и этот темный цвет глубокой воды.
Первое, что я прочитал у Шукшина был роман «Я пришел дать Вам волю!» там был маленький эпизодик, в котором описывались глаза Степана Разина. Он смеялся, а в глазах была большая, большая печаль. И еще что-то Шукшин так сказал, что я увидел очень отчетливо лицо Разина и его глаза, в которых была грусть такой глубины, какая чувствовалась у той вечерней воды.
Я думаю, что каждого из нас своя река когда-нибудь вернет к себе. И будут дни, когда память будет ткать бесчисленные красивые узоры, в центре которых неизменно окажется все, что связано с чистыми, т.е. речными мыслями, образами и делами.
Вот такой «узор» сложила моя, пока небольшая память сегодня.
Твой Андрюшка, фантазер.
P.S. А на латвийской реке у нас было целое приключение. Местный бык зажевал модные штаны нашего Шурика. Да и к остальной нашей одежде он долго не подпускал. Мы вынуждены были спасаться от него вплавь, «бегом» через реку. Шурик ему с другого берега угрозы кричал. И бык через некоторое время нехотя убрался восвояси. Потом столько смеху было, хотя нижняя часть гражданской одежды безнадежно погибла.
P.S.S. Не верь первому моему письму. И его восклицательным знакам. У меня все бывает отлично, только тогда когда мы с тобою вместе. Света! Я даже не знаю, где ты? Хотя, пожалуй, это не так важно. Я приеду. И где бы ты ни была, все равно найду Тебя.
***
5-6 сентября, год 1982
Ты знаешь, мне никогда так плохо не было, как сегодня. Взять и не пустить в увольнение. Просто так взять и не пустить. И это тогда, когда они нужны как воздух. Да, что воздух. Я и без него проживу. А без тебя не могу. Не вижу тебя и не могу. Ничего. Все валится. Ничего не хочется делать. Столько книг интересных друзья достали мне. Сколько раз предлагали пойти заниматься спортом. Не надо. Не надо, когда отнимают самое дорогое. Тебя. Кто дал им такое право? Вот сейчас лежу на верхней полке и пишу тебе. А до этого лежал просто так, в бездействии.
Ты знаешь у тебя очень мягкое и поэтическое имя получается, если отбросить букву С. Вета. Я произношу его про себя и чувствую твою нежность. Вета! А ведь у меня энергии на всю роту. И рвется она наружу, и рвет меня изнутри. Вот и сейчас, закончу письмо и буду читать твою книжку про математику, потому что она напоминает мне о тебе. Я инстинктивно порой ищу то, что как либо связано с тобой.
Хандрю что-то. Редко бывает. А когда бывает, то кажешся никому не нужный, как старая выброшенная игрушка.
Вета! Милая моя! Скажи мне что-нибудь хорошее! Ведь до субботы еще долгих шесть дней!
***
Прошел, пробежал еще один день. Сегодня решительно стал бороться с хандрой, на которой далеко не уедешь. Как? Самым верным способом. Забил, заполнил, уплотнил (насколько это еще возможно в училище) свой день до отказа. Ни минуты, чтоб не было свободной. Так быстрее он кончился. Но так получается, что все время думаю о тебе, о нас с тобой. Вечером бегал, отталкивая Землю в другую сторону. Чтобы быстрее крутилась. Когда бегаешь – хорошо думается и вспоминается.
Вспомнил день, когда решил пробежать полностью от училища до твоего дома. Тогда стал усиленно тренироваться, т.к. очень этого хотел. Хотел быть свободным, чтобы расстояния не были преградой для меня, чтобы победить эти километры, которые разделяли и пока разделяют нас с тобой. Победить легко, свободно, как это делали древние.
Потом вспомнил первую 15 километровую дистанцию. Бежал за Сашкой. Ну и помучил же он тогда меня. Под конец бежал как рохля, плелся как тюфяк. А отставать не хочется, обидно, потому пришлось все стерпеть. Может быть за это и нравится мне бег. Как бы ни было трудно, надо вытерпеть, ну и победить, конечно.
Как всегда хочу добежать и поцеловать тебя. И как тогда говорю себе сам: «Я смогу пробежать. Я. Так. Решил».
С надеждой. Верой и Любовью.
А.
***
9 сентября, год 1982
Сегодня не шла, а просто бежала домой. Знала, что ждет меня твое письмо. И действительно открыла ящик, а оттуда прыгнул ко мне в руки твой конвертик, а уже потом вывалилась остальная газетная начинка. Вбежала на 2-й этаж, щелкнула замком и … Все! Ты здесь, ты рядом, совсем близко и больше ничего.
Здравствуй милый мой лейтенантик (хотя и младший, хотя и еще с курсантскими погонами)!
Твоего звонка жду всегда. А в воскресенье он прозвучал как-то тревожно. И все стало ясно. Знаешь, стою возле телефона, а снимать трубку не хочется. Потому что уже наперед знала, что услышу. И так хотелось сказать: «Ну что же ты, Андрей! Приезжай! Я так тебя ждала!» А сказать не могу.
Наверно ты не раз еще мне это скажешь, а я не раз скажу не то, что хотела бы сказать. Вот только ночью, когда совсем-совсем никто не мешает, начинаю говорить с тобой. Я думаю, что ты меня слышишь, потому что ну как же иначе. Ведь если самые хорошие слова – Тебе, ты же не можешь их не услышать.
Милый мой, славный Андрюшка!
Какой ты далекий, и все-таки такой близкий. Самый близкий и самый родной. Мне так нужна твоя добрая светлая улыбка, нежный взгляд, тепло твоих губ, твоя забоа, твои сильные, очень крепкие и ласковые руки. Я очень жду тебя. Жду каждый день и миг. Я думаю только о тебе и вспоминаю только тебя. Раньше, когда настроение бывало ниже «0», старалась забыться в музыке, а теперь начинаю перечитывать твои письма. Ты – мой Паганини, мой Шопен, мой Бетховен. Ты - мой добрый гений, мой славный Рыцарь.
Светлана.
***
13 сентября, год 1982
Твои письма хочется учить наизусть. Хочется вглядываться в каждую черточку твоего письма, которое я получил сегодня. Прочитал взахлеб как выпил залпом. А потом еще и еще… И кажется вновь обвили меня твои нежные лебединые руки. И все перевернулось, опрокинулось. И не было никого, только мы с тобой. Снова вместе. Ты и я.
Милая, славная моя Веточка!
Ты всегда со мною рядом, в моем сердце звучит твой колокольчик. Звучит также звонко, как летний ручеек в лесу, и в тоже время неброско, мягко, тонко и нежно переливаясь, перепрыгивает через камушки, вьется и снова перескакивает. Журчит, волнуется, грустит, а потом как зазвенит и бежит, бежит, бежит. И нет в это время на свете ничего прекраснее его.
Светланка. Ты единственный, живительный мой родничок. Бережно становлюсь на колени, припадаю к тебе. Пью как путник прошедший пустыню. Живая вода. С каждым глотком становлюсь все сильнее. Я вновь все могу. Вновь вернулась ко мне моя сила, энергия, радость. Люблю, люблю тебя еще крепче, еще тоньше, еще сильнее, трогательнее, нежнее. Люблю улыбаясь и повторяю твое светлое имя Светланка. Как хочется показать тебе всю красоту наших среднерусских лесов, когда идешь-бредешь и вдруг выходишь на лесную поляну всю залитую солнечным светом, отраженном в бесконечном море ромашек. Они ждут нас, и мы обязательно с тобой надем такую поляну, которую назовем поляной нашей любви.
А.
***
16 сентября, год 1982
Ночь. 2. 30. Меня полусонного разбудили в наряд. Сейчас моя очередь дежурить. Я так хочется спать. Что поделаешь - служба. Помню свой первый караул и запавшие в меня слова взводного: «У вас еще много бессонных ночей впереди». И вот снова ночь. Такая уже не первая, но и далеко не последняя.
Здравствуй!
Ты спишь? Тсс… Тогда я прикладываю указательный палец к губам. И буду тихо разговаривать с тобою. О чем? Еще не знаю. Ведь нельзя же придумать разговор заранее. Иначе он потеряет свои крылья и перестанет в этой принужденности быть свободным.
Вчера дочитал «Три возраста Окини-Сан». Действительно очень грустный и сентиментальный роман. Грустный в смысле по настрою, по ощущению, послевкусию, которое остается после романа. Вот именно сразу, как только заканчиваешь читать последнюю страницу. Я верю именно этому ощущению. И только уже потом оборвавшиеся ощущения уступают свою дорогу и становятся более или менее стройными мыслями. Мне понравилось. Пикуль молодец. Вот смотри, это один из эпиграфов к третьей части романа:
«Нет, то не снег цветы в саду роняет,
Когда от ветра в лепестках земля,
То седина!
Не лепестки слетают,
С земли уходят не цветы, а я»
Постарайся прочитать медленно-медленно, вдумываясь в каждое слово, в общий смысл. И ты получишь ощущение этого стиха – большую грусть. Это очень выразительные строки. По-моему, японцам, как никому, присуща способность делать человеческие ощущения очень образными. Точнее японским поэтам. Я думаю, что Пикуль хотел добиться того же самого, но иным, своим способом. И мне кажется, он этого добился. Мне удалось ощутить от последней части романа тоже, что я ощутил от этого эпиграфа. Редкостное явление. Короткий эпиграф как фигурный ключ к сложному замку своеобразно сочетает в себе: ощущение от произведения, его главную мысль и даже в какой то мере его содержание, его главную канву. Мой учитель литературы учила меня относиться к эпиграфам очень бережно и внимательно. И я только сейчас особенно ярко понял ее. Так что я еще школьник и продолжаю учиться поэзии и прозе жизни. За последнее время в этом жанре я не встречал более достойных произведений.
Сентиментальный роман! Как звучит. И пожалуй именно здесь, как нигде нужны ощущения, чувства и так трудно уловимый эффект присутствия. И первое и второе и третье удалось. Про первое и второе при встрече. А третье, особенно чувствуется при описании Цусимского сражения. Нет, пожалуй, описание (это слово) не подходит. Не описание, а рассказ-быль талантливого очевидца. И с этим я тоже нечасто встречаюсь. Читая роман, я чувствовал себя если не участником, то наверняка внимательным слушателем свидетеля всех тех событий, которые тогда происходили. И слушая не только слышишь, а и видишь. Так что роман претендует не только на звание сентиментального, но и исторического. В романе нет ни одного места, которое бы читалось с трудом, под тяжестью исторического груза. А потому прочтен быстро, легко, на увлекательной волне.
Таковы мои первые впечатления – еще слабые, отрывочные, неоперенные.
Сейчас прочел письмо. Ну, прямо, профессор, «очки – велосипед», бородка. Сидит на одном диване рядом с Пикулем и похваливает, похлопывает его так небрежно по плечу. Басит степенно: «Ну… Вы батенька молодцом, уж постарались, постарались, образовали, умно придумали» и пр. пр.
Смеюсь. Самому себе смешно. Так что не суди меня строго за мои первые фантазерства. Думаю, что мы еще поговорим о героях этого романа.
С улыбкой, Андрей.
***
1 октября, год 1982
Андрей!
Скажи мне, почему бывает так: все хорошо, хорошо, цветут розы и солнце улыбается и для тебя гора – не гора, а обыкновенный камешек. Стукнул ногой и убрал с дороги. И все спорится и все можешь. А потом вдруг раз… и все нехорошо, все не ладится, все меркнет. Вот у меня сегодня такой день. И если бы не ты, не твое письмо и не твои слова, все бы было совсем мрачно.
Вот сейчас «сбежала» от своих к тебе, закрылась у себя и беседую с тобой, самым близким. С мамой сейчас нельзя, как бы трудно не было. Потому что знаю, что она меня поймет, но вначале сильно расстроится. Мои неудачи обращаются для нее просто бедами. Потому выдала традиционное «все нормально», улыбнулась и сбежала. А к кому? К тебе, конечно. Знаешь, что решила, когда закончила сегодня урок. Нет, немного позднее. Никогда не буду учителем!
Почему? Когда-нибудь, не сейчас. Остыну и расскажу. А то чувствую, сейчас лист начнет покрываться кляксами. Надо быть сильной, смелой и уравновешенной. Это я говорю себе. Надо, надо, надо. А сейчас не могу. Но все равно надо!
Ты же у меня сильный. Ты бы не позволил себе так «раскапуститься». Хорошо! Завтра я опять буду сильной, уравновешенной и даже милой. Завтра опять буду улыбаться своим девочкам и мальчишкам (они то не причем). А мне так хочется улыбнуться тебе. И получить улыбку в ответ, твою. Знаешь, мне последнее время дарят много улыбок, добрых улыбок. Но за твою отдала бы все!
***
12 октября, год 1982
… почему то так хотелось поговорить с тобою. Наверно потому что не дали поговорить вчера. Наверно потому, что надоели эти наряды, когда кричат, требуют, требуют и еще раз кричат. Наверно потому, что хочу спать, а еще больше слышать твой голос. Наверно потому, что хочется «слышать» твою добрую улыбку, а не угрозы. Наверно потому что завтра снова в наряд. Наверно потому, что не просто соскучился, а стосковался по тебе. Наверно потому, что не могу без тебя. Наверно набирали не тот номер, в котором никого, наверно не ждали.
Нет не наверно, а точно.
Точно, что не дали поговорить вчера. Точно, что надоели эти наряды. Точно, что хочется спать, а еще больше слышать твой голос. Точно, что не просто соскучился, а стосковался по тебе. Точно, что не могу без тебя. Точно, что набирали не тот номер, а там никого не ждали.
Все точно. И точно только потому, что я верю, что ты всегда ждешь моего звонка.
Вера и верность – язычки красивого пламени настоящей любви!
Я проваливаюсь в сон…
До завтра.
***
15 декабря, год 1982
Здравствуй милый мой Светлячок!
Хочется сказать тебе много-много добрых, теплых, хороших слов. Хочется крикнуть всем на этой Земле: «Люди! Я счастлив! Я родился на этой планете для большой любви. Я искал ее, я долго-долго искал ее и нашел! И отдал Тебе. Человек рождается для счастья. И мы были рождены друг для друга. А через 20 лет отдали друг другу все.
Я часто думал, можно любить как Паоло и Франческа, Ромео и Джульета? Да можно. Да! Можно! И я люблю и буду любить тебя еще сильнее, потому что сердце мое не знает пределов, когда оно наполняется счастьем подаренным тобой.
Так получилось, что я и ты писали письма в один день. Мне хотелось услышать искорки твоей души. И ты написала мне, подарив свои алые розы. Огромное чувство нежности заполняет меня. Хочется, чтобы твои ласковые руки вновь обняли мою шею так нежно, как это делаешь только ты. Кажется, что я в весеннем теплом лесу. Все распустилось, цветет. Я вновь лежу на земле жадно припав к чистому твоему ручейку. Он маленький и веселый и нежный. И зовут его Веточка. Это твое имя: ласковое, светлое, родное.
Твой А.
P.S. Когда писал тебе письмо наворачивались слезы. Ты единственная, кто знает, что у меня бывают слезы. Слезы от большой человеческой радости.
***
15 декабря, год 1982
Знаешь, Андрей.
Я вчера совсем не ждала этих слов. Ты говорил, а я слушала. И перед глазами распускался алый цветок. Лепесток отбрасывается за лепестком и он от этого становится все краше. Он распускается, значит хочет жить. И твои слова живут во мне. Ты подарил мне весь мир и целый свет. За это не говорят, наверное спасибо. Да и все другие слова благодарности это просто слова. Лучше я подарю тебе радость, наполню твое сердце счастьем милый мой, добрый, единственный.
С.
***
С тех пор как он узнал и полюбил Ее не одна сотня писем была выпущена из его рук. Разные, непохожие друг на друга были частицы его души. Порой рассыпались они незаметной речной галькой, порой он старался придать им нежность лепестков розы, порой они были горячными и нетерпеливыми, как встающий на дыбы молодой конь. А иногда становились вороными или каурыми его памяти и уносили к самым истокам его еще небольшой по 20 летней мерке жизни. Были легкие и были веселые, были большие и маленькие, длиною в ночь и всего в несколько строк, были удачные и не очень. Но чем они оставались всегда, так это письмами его любви к Ней.
***
16 апреля, год 1983
На свадьбе Андрея и Светланы гулял весь его родной взвод. Каким бы ни был тогда вредным ротный, он все же отпустил в увольнение всех 29 человек. Хотя и в этом случае изобретательность его практичного ума извлекла максимальную пользу из данного события. Училище, а соответственно и его рота сдавали очередную инспекторскую проверку Киевского военного округа. Среди обязательных предметов была физическая подготовка, апофеозом которой являлся марш-бросок в полном полевом снаряжении на 6 километров. Условие, которое поставил ротный, «подкупало» своей драконовской простотой: взвод должен был показать лучшее время в батальоне. И тогда в увольнение идут все или никто, кроме жениха. Пожалуй, никогда так не ломили 30 курсантских ног как в тот апрельский забег. С отстававших снимали автоматы, «раздевали», перекладывая на свои плечи их амуницию. На бегу тянули за руки, толкали в спину и порой еще жестче пониже. Некоторых местами несли на руках, когда дыхания им не хватало вовсе. Вспоминался весь имевшийся в курсантском запасе действенный мужской лексикон. Каждый понимал, что финишное время взвода будет засекаться по последнему.
Взвод выполнил поставленную задачу. Такова была сила курсантской дружбы.
***
Обратно взвод возвращался уже отдельными разрозненными группами. И в начале четвертого утра лишь безмолвно-знаменитый бетонный училищный забор мог наблюдать следующую картину…
По пустынной улице, что прилегала к заднему КПП человек 6 или 7 курсантов пошатываясь несли на руках своего собрата. Гусарских сил у последнего явно не хватило на обратный дорогу. Периодически, метров через 300 они сваливали его на асфальт и, упираясь друг в друга отдыхали, напрочь забывая о его существовании. Потом, снова обнаруживали, искренне удивлялись, дергали за голову, тянули за все подворачивающиеся конечности. Наконец, снова закатывали себе на плечи. И со словами «своих не бросаем» продолжали этот далеко нестройный путь.
Кое-как добравшись до забора, они стоймя прислонили беднягу и стали совещаться, как перенести его через последнее препятствие на пути к казарме. «Гусар» в это время сполз на землю и мирно захрапел. Трое наиболее тверезых первыми перелезли бетонный забор и с внутренней стороны стали «координировать» действия оставшихся.
С внешней «уснувшего» закатывали как сосиску. Учитывая вес последнего и разделившиеся наполовину силы, это оказалось не таким простым делом. Напрягая последние силы с криком: «Лови!!», перевалили его через ребро забора. Все бы ничего, если бы две группы по разные стороны забора стояли бы друг напротив друга. Бедняга рухнул в пяти метрах слева от «принимающей» стороны, проснувшись уже много позже в училищной санчасти.
***
А потом был выпуск, и распределение в полк, напряженные войсковые будни, приказы, проверки, полевые выходы, учения, лагеря, боевые стрельбы. Эшелоны, марши ночные, зимы в лесу и летние месяцы далеких армейских полигонов. И вновь были письма, восстававшие против разлуки и печали, бросавшие вызов километрам расстояний. Как родные руки, тянулись они изо всех своих сил навстречу друг другу, превращая их любовь в тугой, крепкий, и уже не возможный на разрыв узел. От Него - чуть реже, накоротке, от Нее - все больше и чаще…
***
17 января год 1984
Милый мой Андрюшка, здравствуй!
Наконец я дома, так ведь мечтала об этом. А успокоенности нет. Ведь мы с тобою не вместе. Доехали мы не плохо, если не считать ночи, проведенной в аэропорту. Даже не думала, что наш Донецк может быть таким «хмурым». Теперь все позади. Честно говоря, побаивалась перелета. Меня все предупреждали, что лететь в моем положении нежелательно. Но, слава Богу, сам полет прошел для меня относительно спокойно. Вот теперь хочу сходить к врачу и как следует проконсультироваться.
Здесь созданы для меня все условия. Я так благодарна родителям. Сейчас ведь очень ответственный период. Родители ждут тебя и скучают.
И у меня, Андрей, нет другой мысли, кроме мысли о тебе. Тоскую. Очень! Милый мой, родной, как ты там? Очень волнуюсь за тебя. Береги себя. Наконец увидела наш свадебный портрет. Вспомнила тот день, весенний, прекрасный. Наверное это был самый красивый день в нашей жизни. У нас здесь прекрасная погода: тепло, безветренно и лежит снежок. Как здорово, если бы ты был здесь, сейчас и всегда со мною рядом.
Если что случится на службе, не переживай. В конце концов все это ерунда и чепуха. Я постараюсь писать тебе почаще. Вот только если ты уедешь на стрельбы, будет ли куда писать? Обязательно одевайся теплее, а то за два этих зимних месяца превратишься на полигоне в сосульку.
Каждый вечер шепчу твое имя, самое нежнее и родное, самое любимое. Чуточку с тобой «поговорю» и засыпаю. Очень скучаю и жду тебя, мой родной.
Целую. Света.
***
21 января год 1984
Здравствуй, моя дорогая!
Как ты там? А как там наш маленький человек? Я почему-то представляю тебя с ним, с таким крохотулечкой. Нет, я не загадываю. Но мне так хочется домой, к тебе. Так хочется чтобы у тебя было все хорошо там. Милая, дорогая моя женушка, нежная, любимая, береги себя, береги себя очень.
Дела мои на службе идут полным ходом. Каждый день что-нибудь открываю для себя, набираюсь опыта. На службе от отбоя и до подьема, вернее наоборот. Иногда чуть больше, иногда чуть меньше. Стараюсь анализировать каждый свой день. Пришел к выводу, что нерационально трачу свое служебное время, потому, естественно, приходится забирать личное. Уверен, что научусь, т.к. это моя первейшая задача, которую я должен решить, пока ты у родителей дома. Так как когда ты приедешь в Горький, я хочу сделать так, чтобы на службе было все хорошо. И я все успевал. И имел, надеюсь, постоянно 1 раз в неделю выходной.
Очень хочется в отпуск, хотя бы краткосрочный: так долго я не видел тебя. Это тяжело, это почти невозможно. Я очень и очень скучаю за тобой. И хотя дела настолько навалились, что не дают не то что скучать, а и продохнуть. Нет-нет и взгрустнется и словно стрелой пронзит мне сердце.
Ничего мне не надо, без всего могу жить, везде выживу, но только когда ты рядом, когда ты со мной. Люблю тебя, люблю и очень скучаю. Жду того заветного дня, когда снова увижу тебя.
Много-много раз целую, Андрей.
P.S. В сущности, жизнь человека состоит из ожиданий, разделенных лишь мгновениями счастья. Отними их у него, и лишится человек смысла своей жизни и через это ее самое. Ждать – значит верить и жить!
***
27 января год 1984
Андрюшка, милый мой, Андрюшка!
Наконец получила твое письмо. Наконец! Каждый день заглядывала в почтовый ящик. Приходили письма от одной подруги, от второй, а твоего все нет и нет. Я так его ждала! Я так жду тебя! Ну когда же подойдет твой отпуск. Я продолжаю жить той нашей жизнию, потому что ты всегда каждую минуту со мной, в моих мыслях. Представляю как ты входишь в квартиру темную и холодную. В такие минуты хочу окружить тебя теплом и лаской. Уже второе воскресенье я у мамы. И знаешь, это может быть странно, но часов в пять появляется чувство, что сейчас позвонишь ты и войдешь, как раньше приезжал в увольнение. А по утрам просыпаюсь от ожидания легкого стука в окно, который давал знать, что ты вновь добежал.
Родной мой, любимый, единственный! Так хочется закрыть глаза, уснуть, чтобы скорее прошли эти томительные долгие дни. А потом проснуться и почувствовать твое дыхание, твое тепло. Открыть глаза и увидеть тебя.
Приезжай скорее. Очень жду тебя, Андрюшка, и очень скучаю.
Твоя Светлана.
***
05 марта год 1984
Андрюшка, здравствуй!
Могу читать твои письма 100 раз, нет, 100 тысяч, даже 300 миллионов раз, бесконечно. И целовать их, потому что к ним прикасались твои руки, самые сильные, нежные, родные, любимые.
А ведь я верю в чудеса. С тех самых пор, когда однажды холодным зимним вечером, тоскливым и каким-то беспокойным в моей комнате появились цветы, какие-то робкие, но очень нежные желанные розы. Ты помнишь, ты послал их, когда никого из вас не выпускали из училища. И еще было письмо. И я узнала самое главное. Ты нашептал мне самое красивое слово. А вот сегодня я услышала твой голос: родной, любимый, нежный, веселый, самый чудесный. Ведь это действительно чудо. Вчера вечером, засыпая, я подумала: мне бы услышать его голос, хотя бы дыхание. Андрей, я совсем не могу без тебя. Когда уезжала, даже не представляла, что будет так трудно.
Мне нужен только ты. Жду тебя всегда, даже во сне. Во сне ждать даже легче. Ведь ты всегда, каждую ночь приходишь ко мне, мой родной. И ты рядом.
Закрой глаза. Я поцелую тебя…
Береги себя.
Твоя Светлана.
***
10 марта год 1984
Веточка!
Я хочу приехать к тебе. И как прежде, хотя бы на мгновенье увидеть тебя. Я наверно авантюрист? Наверно. Но я с каждым днем думаю об этом все больше и больше. Я все-все отдам, чтобы приехать. Я уже разработал головокружительный план. Мне осталось просчитать рейсы самолетов. Только бы получилось!
Помнишь, я к тебе прибегал рано-рано утром. Я тогда тоже был неисправимым авантюристом. Мне отчаянно везло. Сколько раз я возвращался назад и никогда не был замечен. Порой я удивлялся, поражался просто, как считанные минуты спасали меня. Мне везло. А сейчас я понял, что ты, мой ангел, хранила меня.
Ты не представляешь, как я радовался, когда добегал к тебе утром. А убегая, каждый раз думал, что эти бега уж точно станут последними. Но мне везло. Так и не смог ротный поймать меня. Может быть, поэтому и вычеркнул он меня на 4-м курсе из кандидатов на золотую медаль.
И сегодня, я хочу как и раньше прибежать к тебе, моя милая Веточка. Но уже не тридцать, а более тысячи километров разделяют нас с тобой. Как хочется верить, что мне и на этот раз повезет.
Целую тебя неимоверное количество раз. Чувствуй себя хорошо и каждую минуту «поправляйся» хотя бы на один грамм, нет пусть будет побольше.
Еще не было дел, которые я задумал и не осуществил.
Из нижегородского леса, офицерской палатки. Андрей.
P.S. Это письмо, очень надеюсь, придет позже, чем ты увидишь меня.
***
13 марта год 1984
Здравствуй, мой родной!
Ты уехал и сразу все опустело. Теперь опять начну считать дни. И так много еще впереди. Я буду очень терпливо ждать. Лишь бы у тебя все было хорошо. Андрюшка, нам обязательно надо быть вместе. Мне хорошо у родителей, мне легче, но у нас уже своя семья. Нам нельзя жить отдельно. Я это очень остро чувствую. А ты?
Очень жду тебя, тревожусь и очень, очень скучаю, мой милый, мой единственный. Уже вспоминаю эти два денечка, два мгновения, такие прекрасные и такие далекие. Андрюш, ты мне вновь снишься каждую ночь. Только под утро «убегаешь» куда-то. На службу, наверное.
Сегодня упали с крыш первые капли. А солнце было ласковое, ласковое. Скоро, наверное, вновь появятся у меня веснушки. Ну и пусть! Скорее бы весна!
Целую тебя. Целую много, много раз. Береги себя и жди нашей встречи! Ждать значит любить и верить!
Твоя Светлана.
***
13 марта год 1984
Вета!
Пишу на коротке, вновь из нашего полкового района. Не волнуйся. У меня все хорошо. Долетел неплохо. Спасибо пилотам, выручили. Настоящие мужики! Вылетели ночью, в половине второго, на полчаса садились в Воронеже, а в 5 30. я уже прилетел в Горький.
В полку все в порядке. Вроде бы пока обошлось, никто и не заметил. Замполита, «доброжелателя» своего, еще не видал. Он болеет. Так что я за него и, как бывший донецкий курсант, еще и за начальника связи полка. Пашу за двоих. Командир доволен и это факт!
Улыбаюсь и крепко обнимаю тебя.
Твой Андрей.
***
3 августа, год 1984 (утро)
- Товарищ подполковник разрешите обратиться?
- Разрешаю.
- У меня дочь родилась!!!
- Поздравляю!
- Разрешите в краткосрочный отпуск?!
- Не разрешаю! Приказ командующего ПВО армии: «ни одного офицера не отпускать с полигона до окончания боевых стрельб полка». Все понятно, лейтенант?!
- Не отпустите, напьюсь!
- А вот напиться разрешаю.
3 августа, год 1984 (вечер)
- Лейтенант, зайдите ко мне.
- Разрешите?
- Да, входите. …ты не обижайся. Приказ есть приказ. Когда-то лет двадцать назад меня, такого же как ты «безусого» не отпустили из лагерей. Так что жену и сына мне из роддома забрать не довелось. Только поэтому иду на нарушение. Формальный повод есть. Повезешь вместо секретчика документы в расположение полка. На все про все тебе 5 суток с дорогой. Ни часа больше. С утра есть «борт» на Горький. Оружие на время полета сдать командиру экипажа. Все понял?
- Спасибо.
- Андрей. Не меня благодари, а жену свою, да мой случай. Ну все. Свободен.
***
1 февраля, год 1985
Любимый мой и славный! Мой единственный!
Хочу поговорить с тобой. Мне станет теплее. Я почувствую. Твое дыхание, которое коснется этого листка, согреет меня. Как давно я тебя не видела! Время летит как будто бы быстро, не успела оглянуться, месяца нет. А вот тебя, кажется вечность не видела. Как ты там, мой дорогой? Так хочется тебя увидеть и быть рядом. Зачем опять разлука. Хочу к тебе, очень хочу. Быстрее бы поправлялась Машутка. Ей чуточку получше, но не буду ничего писать пока (я суеверная). До этого, несколько дней, я была просто в отчаянии. Сейчас понемногу стала приходить в себя и успокаиваться. Мне так сейчас не хватает твоего спокойствия и уравновешенности, твоего спокойного, уверенного, теплого голоса., всего тебя. Если бы ты был сейчас здесь, мне бы было гораздо легче. Я просто не могу без тебя! Люди, к сожалению не придумали такое лекарство, одна капля которого лечила бы мгновенно, прямо на глазах. А у меня есть такое лекарство – твои письма. Когда их нам приносят, мы всесь вечер хохочем и пляшем с Маняшкой. Пиши нам почаще, мой дорогой Доктор.
Маняша очень похудела. И сейчас нет никакого сравнения с тем что было. На фотографиях она такая пышечка. Ты знаешь, получила эти фото и ахнула. Она ведь совсем на меня не похожа, вылитая ты. А я рада. Ведь сейчас со мной кусочек тебя, наш маленький, теплый комочек, маленькая Андрюшка.
Целуем тебя, наш родной, я и Фунтик. Только Фунтик целоваться еще не умеет. Он просто немного полижет твою щеку теплым маленьким язычком и обнимет вот этими нарисованными маленькими ручками.
Твои Света и маленькая Андрюшка.
P.S. Папа! Это мои ручонки. Я немного вертелась, перебирала пальчиками и их сжимала. Вот и получилось немного криво.
***
8 марта, год 1985
Дорогой мой Светлячок! С праздником!
Пусть:
- Любовь наша будет самой большой и вечной на Земле!
- Разлука – самой короткой!
- Мечта – самой возвышенной!
- И память – самой светлой! Как светлое имя твое, Светлана!
Посмотри на наше свадебное фото. Я держу тебя на руках. И мы оба смеемся. У нас такие счастливые лица. Ты знаешь, это наверно и есть одно из редких мгновений жизни, когда весь мир дышит счастьем. Как жаль, что этой фотографии нет сейчас со мной рядом. Рядом лишь бойцы с кухонного наряда, прапорщик – начальник продслужбы, да полевая кухня. Мы в эшелоне, третьи сутки в пути. На этом перегоне, я заскочил к ним в кухонную теплушку, там можно спокойно писать письмо.
А фото все равно стоит перед моими глазами, потому что у меня есть такая классная вещь как память. А кроме нее есть мечта – о новых счастливых мгновениях.
Посмотри на наше свадебное фото. И ты обязательно улыбнешься мне так, как я улыбался тебе тогда. Вот видишь, у двух так знакомых нам с тобою «сестер»: «любви» и «разлуки», есть еще две: «мечта» и «память».
С этими поздравлениями пишу тебе свой маленький «подарок»:
«…Глаза ее заблестели, как у ребенка, которому принесли подарок. И она вдруг рассмеялась гортанным звенящим смехом. Так смеются женщины от счастья. Они никогда не смеются так из вежливости или над шуткой. Женщина смеется так всего несколько раз в жизни. Она смеется так только тогда, когда что-то затронет самые глубины ее души, и счастье, выплеснувшееся наружу, так же естественно, как дыхание, как первые нарциссы или горный ручей.
Когда женщина так смеется, что-то происходит и с вами. И неважно, какое у нее лицо. Вы слышите этот смех и чувствуете, что постигли какую-то чистую и прекрасную истину. Чувствуете потому, что этот смех – откровение. Это – великая, не обращенная ни к кому искренность. Это – свежий цветок на побеге, отходящем от ствола Всебытия, и имя женщины, ее адрес ни черта тут не значат. … Ибо единственное, чего, в сущности, хочет мужчина, – это услышать такой вот смех». (Это Р. Уоррен и его «Вся королевская рать»).
Твой Андрей.
***
14 мая, год 1986
Андрюшка! Здравствуй! Любимый! Милый мой! Мой хороший!
Мы опять одни. Еще два дня и будет ровно месяц, как ты уехал. Даже не верится. Почему так все несправедливо складывается. Некоторые пары стремятся отдохнуть друг от друга и они то, как раз постоянно вместе, а нас постоянно что-то разъединяет. Когда же кончится эта разлука!?! Когда я вновь увижу тебя!?! Никого и ничего я не ждала в жизни больше, чем жду тебя сейчас. И никогда, наверное, не привыкну к одиночеству. Потому что очень люблю тебя!
Жаль, что ты не видишь как подрастает наш маленький Фунтик, какой она забавной становится день ото дня.
Андрей! Пиши и звони мне в любое время. Целую тебя, мой дорогой и единственный и жду нашу встречу, жду когда мы снова будем вместе, рядом. В тот день, когда ты приедешь, я не скажу ни слова. Только буду целовать тебя и крепко-крепко прижму к себе.
Ты снишься мне каждую ночь!
***
В самый последний день уходящего 1989 года, погрузив все имущество в железнодорожный контейнер, он забрал свою семью из Нижнего Новгорода и увез в Москву, к новому месту службы.
С этих пор они никогда более, надолго не расставались.
***
15 мая, год 2003
- Видите ли… я… вынужден сообщить тяжелую для Вас новость. У Вашей жены рак. Из всех видов опухолей, эта одна из самых неизлечимых. Обычно в таких случаях люди живут не более…
- Мы будем бороться за жизнь! И прошу никогда не говорить ей ни о каких сроках!
***
Сентябрь, год 2009
Здравствуй Ириша! Очень рада, что мы с тобой вновь встретились. Я часто вспоминаю наше студенческое прошлое, наших девочек, и это счастливое время. Последние сведения о тебе, вернее о Саше, мы получили тогда, когда жили в Нижнем Новгороде в 80-е годы. Я смотрела утром передачу о каком-то армейском конкурсе и случайно увидела Сашу. Так узнала, что вы в Германии. Больше ничего о вас не знали.
И представь себе, не так давно, в «Одноклассниках» Саша нашел нас с Андреем. А я уж решилась передать через него мою просьбу. Сообщила, что хочу разыскать тебя через твою дочь, с которой, как он говорил, поддерживает отцовские отношения. Вот так все и сложилось. Я была очень рада, когда услышала по телефону твой голос. Так хочется многое рассказать и узнать о тебе побольше. Как ты? Как сложилась твоя жизнь? Ведь прошло столько времени!
Мы с Андреем вместе. У нас дочь, Маняша. Ей уже 25. Больше, чем нам тогда было в Донецке. Она закончила институт, ин-яз. им. М. Тореза. Сразу после окончания пошла работать. Самостоятельный человек. Мы с ней сохраняем очень теплые отношения. Она наш верный дружочек и помощник, хотя живет уже отдельно. У нее есть друг, с которым собирается оформить отношения. Но он – гражданин Германии. И поэтому, чтобы зарегистрировать брак в России (впрочем, как и в Германии) необходимо собрать кучу документов. Собирались зарегистрироваться в сентябре, но, столкнувшись с такой проблемой, теперь отложили на весну свою свадьбу. Мы, конечно, хотим, чтобы у них все было хорошо, по-человечески. Ты знаешь, ведь мы в этом отношении придерживаемся традиционных взглядов. Хотя Счастье – птица капризная! Ее никакой бумажкой не удержишь, приручать придется. Говорю потому, что уже 26 лет совместной жизни прожито. И бывало… все. Хотя, наверно и по глупости.
Андрея после училища направили в Горький, я следом за ним. Там родилась Маняша. Два года отработала в школе. Потом год перерыв, сидела дома с дочерью. Она очень болела, когда стала посещать ясли. А потом мы вместе с ней пошли в детский сад. Я устроилась воспитателем, чтобы быть поближе и присматривать за ней. В Горьком мы прожили пять с половиной лет.
Потом перебрались в Москву. У Андрея к тому времени отец нуждался в помощи. И командование пошло навстречу. Здесь тоже, пока Маша ходила в сад, я работала с дошколятами. А уж когда она пошла в школу, я сменила работу. Работала в районной администрации специалистом по вопросам образования и культуры, а затем заместителем главы Управы.
Андрей закончил военно-политическую академию. Все документы были подготовлены на Москву в научно-исследовательский центр. Он даже туда предварительно ездил, его с удовольствием брали. Но в день подписания Министром обороны приказа о назначении выпускников все переиграли. За месяц до этого он из принципа отказался давать взятку кадровику, ведавшему проектом приказа. Стараниями этого «доброжелателя» не дали ему и золотой медали, на которую он шел. Так в одну ночь изменились все наши жизненные планы и обстоятельства на несколько лет вперед. Представляешь, вся жизнь устроена и вдруг как «гром среди ясного неба».
В Хабаровск и далее в какой-то укрепрайон, куда его «по-доброму» запихнули, он не поехал. Четыре месяца был в «самоволке». Денег естественно не платили, поэтому зарабатывал, чем придется. Он бы оттуда не выбрался. Даже уволиться оттуда не получилось бы. Поэтому, «сидя» в Москве решал вопросы по дальнейшей службе. Решил. Остались в Москве. И уже никуда больше не трогались. Укоренились, можно сказать. Андрей все-таки потом попал куда хотел. В 37 стал полковником, начальником этого центра, написал и защитил кандидатскую. Из-за денег уволился из армии, переживал и сильно жалел… но обстоятельства оказались сильнее.
Что-то я записа'лась, чуть приостановлюсь. Свою «эпопею» постараюсь дописать в следующем письме. Ирина, напиши о себе. Как ты? Помнишь ли ты наши студенческие вечеринки? Надеюсь сейчас у тебя все в личной жизни в порядке. Передай благодарность своей дочери, Оленьке и большой привет маме, если она меня помнит. Желаю тебе удачи. Целую.
Света.
***
13 октября, год 2009
Мне 50 и я начинаю писать Книгу Моих Желаний. Не поздно? В самый раз. Не важно когда. Главное есть Что написать, а значит, есть то самое ХОЧУ, о котором я и пишу.
ХОЧУ… Господь Бог знает о чем я Его прошу и молю. Молю все эти шесть таких трудных лет. И все эти шесть лет ждала, и жду, и буду ждать.
А сегодня я захотела нарисовать свое исцеление. Что это будет? Какой-то конкретный образ или абстракция? Яркие, насыщенные тона или, наоборот, пастельные? Интуиция подскажет. Этот рисунок мне нужен! ХОЧУ ЖИТЬ!
У меня есть еще одно очень простое и настолько трудное для его выполнения желание. Сегодня я сказала об этом Андрею:
- Ты только не смейся! Но мне хочется дожить до того преклонного возраста, когда мы сможем тем редким сентябрьским солнечным днем пройтись вдвоем под руку по тихим арбатским переулкам. Пройтись уже далеко не молодыми «часовыми любви!» Андрей! Ты помнишь ту почтенную пару из наших любимых «Покровских ворот»? И неспешный напев Окуджавы:
Часовые любви на Петровке стоят.
Часовые любви у Никитских не спят.
Часовые любви по Арбату идут.
Неизменно часовым полагается смена.
Пусть поход никогда наш не кончится!
ХОЧУ ЖИТЬ!!!
***
24 сентября, год 2010
- Я тебя никогда не увижу!
- Я тебя никогда не забуду!
- Я тебя никогда не забуду!
- Я тебя никогда не увижу!
***
26 сентября, год 2010
-Господи, упокой душу усопшей рабы Твоей, Фотинии! Прости ей все вольные и все невольные ее прегрешения! Даруй ее светлой душе царствие свое небесное! Она его заслужила своей неповторимой любовью к людям! Веточка, и ты прости, прости меня! …что не смог тебя уберечь!
- Не печалься, мой дорогой, наступит день, когда мы снова полетим с тобою вместе! Ведь ты же помнишь из «Юноны…»: «Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна, жизнь одна, жизнь одна!»
Послесловие.
2011 год
Я живу в Москве, рядом с энергетическим институтом, в простонаречье МЭИ. Теперь к его названию добавилось современное и более громкое - «Технический университет». Я довольно часто бываю возле него. Но я никогда не зайду туда. Мне там нечего делать, в нем нет моей памяти. Хотя, каждый раз, проезжая мимо, невольно поворачиваю свою голову в сторону колонн главного здания. Мне кажется, что именно там, на 4-м этаже, в одном из окон до сих пор незримо живет мой самый главный Случай, сначала так обидно для каждого разъединивший нас, чтобы неимоверно счастливо соединить потом снова. На долгих 30 земных лет!
- Господи! Зачем же Ты после всего случившегося так безжалостно разъединил нас на этой земле?, - я вновь и вновь задаю Ему столь горький для меня вопрос.
- Затем, чтобы позже, уже навсегда, также счастливо соединить вас Там! А пока терпи! У тебя свой Крест! Живи достойно! Неси его не ропща! Позже Я укажу тебе то, что ты будешь обязан за это сделать!
16-е апреля
Я хочу писать! Я вновь хочу взять перо, чтобы Слово мое стало пронзительно-чистым светлым лучом, обращенным Туда, к Ней, в небеса, и одновременно к тем, кто будет со мною рядом, кто когда-нибудь сможет «услышать» меня на этой земле!
Я, напишу, я обязательно напишу о Ней! И назову этот свой рассказ «Аллилуйя Любви!». А начну его, пожалуй, так: «В нашей славной курсантской роте…».
Трудно путнику - надо идти
Он встал, шагнул и вдруг остался
В памяти тех, кто был рядом тогда
20 октября год 2011