Под ее руками старенькое пианино, примостившееся в уголке махонькой сцены, начинало чувствовать себя большим концертным роялем – так виртуозно играла эта невысокая женщина с всегда усталым лицом. «Несравненная Инга Басалаева», – объявляли ее ведущие концертов. Не избалованная жизнью, она сохранила в себе необыкновенную отзывчивость к людям и доброту, и надёжность. Её мимолётная рекомендация служила беспрекословным пропуском для участия в самом ответственном концерте человека, абсолютно незнакомого устроителям мероприятия. «Так сказала Инга Басалаева», – это звучало как пароль.
Концертмейстер оперного театра и театра музыкальной драмы – в нашем маленьком творческом коллективе она вела вокальную студию. Очень естественно и незаметно учила она профессионально петь непрофессионалов. И очень успешно.
В последнее время Инга Александровна приходила на репетиции со своим мужем, в недавнем прошлом ведущим артистом оперного театра. Иногда он пел в наших концертах, вызывая долго несмолкающий шквал аплодисментов, потому что был также по-настоящему талантлив, как и его несравненная жена. Теперь он был болен и беспомощен, как ребенок. Он почти ничего не помнил, и Инга Александровна не рисковала надолго оставлять его одного.
В тот вечер в зале нас было немного: наши лучшие солисты проводили последнюю репетицию, а я еще раз перепроверяла составленную программу. Уже давно было по-братски поделено и съедено всё, у кого что нашлось, и все снова успели проголодаться. Солисты решили спеть ещё пару песен и на этом закончить. Чтобы не мешать им, мы, четыре человека, ушли в дальний уголок зала и тихонько там разговаривали. Муж Инги Александровны был с нами.
И тут я обнаружила в сумке маленькое яблочко. Разде-
лила его на четыре микроскопические части и дала каждому по кусочку. Я уже поднесла свою порцию ко рту, когда случайно взглянула на мужчину и замерла. Он держал свою дольку яблока на раскрытой ладони и смотрел на него с каким-то мучительным выражением, словно изо всех сил пытался что-то вспомнить.
– Александр Федорович, ешьте, – сказала я, – оно вкусное, хоть и маленькое.
Он взглянул на меня откуда-то издалека.
– Нет, – сказал он, – это ей, это Инге.
Лицо его при этом так чудесно просветлело, и такая неизъяснимая нежность прозвучала в его голосе, что я не могу этого передать. Это надо было слышать. Так он и направился к сцене, где играла в это время Инга Александровна – с просветлённо-счастливым лицом, держа на открытой ладони крошечный кусочек яблока.
А я так и стояла, замерев. В душе поднялась какая-то необъяснимая буря чувств – изумление, нежность и любовь к этой немолодой супружеской чете, благодарность за настоящее человеческое, чего так мало в наше время. Почти все забывший, беспомощный, абсолютно не ориентирующийся в жизни, он помнил и знал одно: у него есть Она – Инга. Он и сегодня, на мгновение потеряв жену из виду, просто повернувшись спиной к сцене, сразу спрашивал:
– А где она, моя Инга?
Он мог выйти из дома и бесцельно пошагать в неизвестность, не помня адреса, собственного имени, не зная, кто он, чего хочет, и лишь одно оставалось нерушимым в глубине угасающего сознания – его Инга. Не осознавая своего пути, он был уверен, что идет к Ней. А в это время обнаружившая дорогую пропажу Инга Александровна уже шла за ним. Однажды она обмолвилась о том, как ищет мужа,
если тому удается незаметно уйти. Она безошибочно сразу же
шла в том направлении, в котором тот утопал.
– Сама не знаю, как это получается, – ответила она на наш вопрос. – Просто сердце меня ведет.
Это было правдой. Не самые чёрствые из нас не однажды замечали внутреннюю связь двух немолодых, усталых сердец, такую крепкую, какой редко могут похвастаться и молодые.
И вот сегодняшний, на первый взгляд ничем непримечательный случай, потряс меня до самых потаённых глубин души. Этот тяжело больной, потерявшийся в жизни человек, был больше Человеком, чем те, кто бросают к ногам своих купленных возлюбленных драгоценности; ничего не помнящий, голодный, он не съел сам, а преподнес эту, почти незаметную дольку яблока Ей, своей Инге, так, как в далекой юности принес ей в раскрытых ладонях свое любящее сердце.
Этот эпизод из моей памяти уже не изгладится. Так и стоит перед глазами седой, с неуверенной улыбкой мужчина, протягивающий на раскрытых ладонях дольку яблока своей Единственной.
Нет, Вселенная еще поживёт, раз живут в ней такая трепетная нежность, такая преданность, такая память о Ней.