– Доченька? – мама поводила ладошкой перед моими глазами. – Ты хоть слышишь, что я рассказываю?
– Конечно, и что они ответили? Скоро?
– Да ну тебя, – махнула рукой мама, – ты всегда была разиня. Опять не слушаешь, такая рассеянная. Скоро салфетку начнешь жевать вместо хлеба. Где ты вечно витаешь?
Мы пили чай на кухне. Мама аккуратно, как учила в детстве, размешивала сахар беззвучно, почти не касаясь краёв чашки. Дрожащие тени от листьев плясали на стенке, противоположной окну. Ветер раздувал тюль, даже кухонное полотенце колыхалось. Стоял конец лета. На небо наплыла черная туча.
– Что бы тебе приготовить? – мама открыла дверцу холодильника и вытащила единственное, что там было – пачку майонеза. Она подозрительно посмотрела на меня, залезла в шкафчик и увидела пирамиду Доширака.
– Нас на работе кормят.
Мама поджала губы и, надев очки, стала в упор меня разглядывать. – Я же вижу, что ты похудела, материнское сердце не обманешь. И не надо мне заливать про йогу. Желудок?
– Ну иногда, – нехотя призналась я, – когда голодная потягивает немножко и тошнит. Бывает прихватывает. На прошлой неделе два раза ночью не спала. Думала отравилась. Но-шпа помогает.
– К врачу ходила?
– Я собираюсь, честное слово. Страшно глотать кишку.
– Срочно к доктору. Я звоню твоему отцу, он лучший врач.
– Ну мам, зачем так сразу? Я ведь его и не помню, боюсь, не узнаю даже.
– Вот и вспомнишь, – твердо сказала мама и пошла за телефоном.
– Ну ничего, ничего, – твердил высокий густобровый старик, крепкий еще и подтянутый, с курчавой седой бородой. Волосы прилипли к потному лбу. Он почесал крупный мясистый нос с черными точками и задумался:
– Это ничего. Травяной чаек, гулять побольше, нервничать поменьше. Не ешь острого и жареного, лучше молочка.
Он стал возиться с пуговицей на зеленой медицинской куртке с желтенькой биркой на кармане. Пуговица не желала застегиваться, он крутил её плохо сгибающимися пальцами. Куртка была надета на что-то странное, типа пурпурного шелкового халата, по-стариковски, замусоленного, с жирными пятнами и бурыми подтеками, так же, это походило на рясу, или даже мантию опустившегося владыки, потому что из-под рукавов медицинской куртки торчали обшлага, шитые золотом, но заношенные так, что нитки свисали. Заметив мой взгляд, отец взял маленькие медицинские ножнички и стал аккуратно подстригать манжеты.
– Это ничего, ничего, главное вовремя подстригать. То же самое он проделал и с другим рукавом. Нет времени, дочка, – он впервые обратился ко мне так, – я же бесплатно лечу, такие очереди, особенно последнее время, не помню, когда и выходной брал. Да, – прибавил он неожиданно, – давно надо было сказать: у тебя есть две сестры и три брата.
От неожиданности я снова села на кушетку.
– Эстель! – крикнул отец.
В комнату вошла златокудрая красавица, её лучистые глаза сияли, солнце отражалось в светлых волосах, и они светились. На девушке было светло-пепельное платье очень прямое и очень строгое, лишь отточенное внизу тонкой золотой каймой.
– Знакомься, это твоя сестра.
Лицо девушки расцвело. Девушка первой протянула мне руку:
– Здравствуй, – сказала она.
Рукопожатие было неожиданно крепким.
– А вот и твои братья, – папа, приобняв меня, подвел к окну, которое выходило на широкое поле. По полю шли трое прекрасных юношей и оживленно беседовали.
– Философия, – сказал папа, – нет смысла кричать им, все равно не услышат. Эстель, принеси-ка нам чаю! Или кофе? Нет, чаю и с вареньем. Ну дочка, расскажи, как ты? Что делаешь?
Я принялась рассказывать о том, что училась в МАРХИ, работаю в бюро, вот новый проект мы готовим. Эстель принесла чай на серебряном подносе, чашки были тончайшего фарфора. Я залюбовалась:
– Ой, царская посуда!
– Ну а как еще? – усмехнулся отец. Он разлил чай, земляничное варенье было ароматным. Я продолжала:
– Была замужем, голливудский брак – три года. Развелись. Детей нет. Живу сейчас одна, ну есть, конечно, бойфренд, в Венецию ездили недавно.
– Нет-нет, я не об этом. Этому тебя мать научила, а что ты умеешь?
– Я архитектор.
– Да нет же, – махнул рукой отец, – а ты летать, например, можешь?
Я рассмеялась:
– Конечно могу, часто во сне.
– Не во сне, дочка, а наяву.
Я поперхнулась чаем, посмотрела на папу, затем на Эстель, их лица были серьезными.
Я летела в межгалактическом пространстве. Однако то, что действительно, это была я, вызывало сомнения, по крайней мере, я была не в привычном теле. Это хорошо, а то видок бы был еще тот. Не чувствовался холод, не волновал кислород, и я не боялась погибнуть. Где-то мерцал Орион. Значит созвездие Кита позади. Но было ли это пространством? Тут не работали обычные соотношения углов, диаметров, линий; а также, про всю эту хрень, евклидову – не евклидову, можно было забыть. Положа руку на сердце, если б оно, конечно же было, все выглядело скучно. Как множество лампочек на электрическом щитке – если бы не моя фантазия.
И, расстояние в миллион световых лет стало равным шагу.
Время, когда рождались и гасли звезды, было равно
мгновению падения яблока, звездной ночью в августе.
Собственно, времени не было. Все эти понятия исчезли.
Остались эмоции – желания, страхи, надежды –
всё, что казалось всегда эфемерным и зыбким.
Но, именно чувства стали артефактом нового, иного измерения. Я испытала наплыв неземной, простите за каламбур, тоски, когда едва не угодила в черную дыру, которая, к счастью, оказалась стационарной. С большим трудом удался маневр, и я обогнула опасность. Испугала внезапная пульсация сверхновой, будто неведомый дальнобойщик включил фары на темном шоссе «Млечный путь». Тускло и жалобно мерцал белый карлик, будто скулил, угасая навечно. Сияла межзвездная пыль, как во время заката, на проселочной дороге, которую обдувало звездным ветром. Я бы охнула, если могла, когда передо мной заиграл, переливаясь огнями разноцветный сгусток Большого Маггеланового Облака. Ну а потом потянуло к земле.
Когда я оказалась в верхних слоях атмосферы, мне стало странно, что я не вижу нашей планеты, сплошные клубы пара снизу и по бокам. Может так и должно быть? Один лишь дым или туман, не знаю. Вдали показалось уплотнение, нечто похожее на клубящуюся тучу, и оно надвигалось. Я смотрела зачарованно. Вскоре эти клубы приобрели человеческие очертания – всадники показались в тумане. Их было шестеро. Первым скакал высокий худой старик с седой бородой, его пурпурная мантия развевалась. За ним златокудрая девушка в пепельном платье, и её волосы светились. Следом неслась рыжеволосая, и замыкали отряд трое прекрасных юношей. Старик махнул мне рукой, указывая перстом моё место, и я встала меж ним и златовлаской. Ма, ты хоть слышишь, что я говорю?
– Конечно же, слышу. Они до шести сегодня, ведь пятница. Не веришь, позвони, у меня уже было такое.
– Я говорю, мы скакали по небу в облачных клубах, за нами вихри и грозы, молнии сверкали.
– Не может этого быть, деньги на карту придут, не волнуйся, правда бывает не сразу. Но ты подстрахуйся, съезди туда.
– Мы мчались в тумане, передо мной развивалась пурпурная мантия старика, дул ветер, златовласая девушка что-то кричала рыжей, показывая вперед рукой, старик не останавливался, не сбавлял скорости, мы скакали по небу, сзади смеялись братья, и смех их был страшен.
– Это лохотрон, никогда с ними не связывайся больше, и товарный чек, конечно, ты не взяла, разиня.
– Ма, ты хоть понимаешь, что земли не было?! Земли больше не было! Сплошной туман или дым, не знаю, ничего больше не было, только всадники в черной туче. А кругом сверкали молнии. Потом эта туча пролилась вниз, на землю или куда там, что осталось, не знаю.
– Значит вернут они деньги.
– Я ухожу.
– Когда придешь?
– Вечером.
– Зонт не забудь. Смотри вон какая туча. Ветер поднялся.