* * *
Вот и завязался сюжет. Персонажи явились на свет и начали жить своей жизнью. Отлично. Возвращаемся в ЦДЛ 1974 года.
— Разрешите вас проводить, Светлана, — как бы по-гусарски сказал я.
Она посмотрела на меня и, услышав мою интонацию, ответила.
— Конечно, можно, вот только идти далеко.
Я обрадовался. Идти с Ней, да еще далеко! Класс!
— Ничего страшного. Я готов пройти это испытание.
— Хорошо. Тогда идем.
Мы повернули направо и пошли вниз по улице Герцена. Светка посмотрела мне прямо в глаза, а затем взяла за руку. Она ВЫБРАЛА меня!!! Не я ее, как бы мне хотелось, а она меня. Многие мужчины думают, что они выбирают женщину, но это их глубочайшая иллюзия. Мужчина может предложить женщине: вот я могу это и это, а кроме этого еще и вот это, и поэтому тебе со мной будет хорошо. Но выбор всегда остается за женщиной. Умная женщина делает так, что ты думаешь, что ты сам принял такое важное решение в своей жизни, но на самом деле она-то точно знает, что именно она тебя подвела к принятию этого решения, она сделала так, чтобы ты ощутил себя настоящим мужчиной. Правда, повторюсь, это относится к умным женщинам, точнее сказать, мудрым. Так что, мужчины, ищите мудрых женщин! Мне повезло. Я встречал таких в своей жизни дважды. Могу сказать с полной уверенностью, что именно они и сделали из меня того, кто я есть сейчас, помогли мне добиться всего, чего я добился в своей жизни, и все мое творчество — это лишь попытка вернуть им тот свет, которым они озарили мою жизнь.
— Сережа, давай тогда знакомиться. Рассказывай, откуда ты? Кто? — начала она.
— Да, собственно, нечего рассказывать-то, — сказал я. — Родился в уездном К.. Скрипач, гитарист и пианист. Недавно закончил Консерваторию. Играю в оркестре и в джазовом ансамбле. Вот, в принципе, и все. А ты?
— Я москвичка, — бодро отвечала она. — Сейчас учусь на первом курсе в МГИМО. Буду юристом-международником. А кто твои родители?
— Они… — я немного помедлил и тихо, опустив глаза, добавил, — отца я никогда не видел. А мама — библиотекарь.
— Извини, пожалуйста, — сказала она сочувствующим голосом.
— Да все нормально. А кто твои родители? — спросил я.
— Мой папа — юрист-международник. Работал в Америке, помогал нашему правительству налаживать экономические, если так можно сказать, отношения СССР с зарубежными бизнесменами. А мама — преподаватель русского языка и литературы.
Мы шли по ночной Москве, одиночные машины освещали нас фарами. Медленно падал снег. Улица Герцена бежала вниз, в сторону центра. Впереди появился Малый Кисловский переулок. Справа, позади от нас, осталось здание Театра Маяковского. Мы шли вниз, в сторону Арбатской площади.
— А ты, выходит, тоже любишь джаз? — спросил я, садясь на своего любимого «конька».
До встречи со Светкой мне казалось, что я много знаю об этом музыкальном направлении. Я частенько заводил разговор о джазе, когда хотел поразить девушек своими познаниями, но сегодня у меня ничего не получилось. Все произошло точно наоборот.
— Да. Очень, — радостно начала она. — Мне кажется, что в нем есть все: и любовь, и радость, и горечь расставаний, а самое главное — свобода.
Я, пока что еще ничего не понимая, захотел поставить ее в тупик.
— А кто тебе больше всего нравится? — спросил я небрежно, как бы играя. — Глен Миллер или Дюк Эллингтон?
Она с улыбкой посмотрела на меня.
— Нет, Миллер, конечно, очень мелодичен, а Эллингтон — это вообще просто классика бигбендовской музыки, — начала она. — Но мне, если честно, больше всего нравится Каунт Бэйси. Он очень лаконичен в своей игре. Всегда пропускает своих музыкантов вперед, давая им место для импровизации, а главное, у него была и есть ну просто сумасшедшая ритм-секция.
Я был поражен наповал точностью ее суждения. Она говорила все абсолютно правильно, а самое поразительное — ей тоже нравился мой любимый Бэйси.
— Ты знаешь, — радостно воскликнул я, — вообще-то, он и мой любимый музыкант!
«Да. С этой девушкой не стоит играть. С ней надо быть самим собой, а то чего доброго, потеряешь ее», — думал я про себя, и следующий вопрос я уже задавал без подвоха, с глубочайшим интересом ожидая ее ответа.
— А какие пьесы тебе нравятся у него больше всего? — спросил я.
— Если честно, то мне нравятся у него целые альбомы. Вот, например, «Frank Sinatra Meets Count Basie» или, например, «Basie On The Beatles». Как же они великолепно переиграли Beatles! — восторженно говорила она.
— Знаешь, это уже чересчур, — сказал я. — Это МОЙ любимый альбом, — добавлял я, играя, голосом обиженного ребенка. — А из Миллера? – продолжал я.
— Из Миллера «In The Mood», «Moonlight Serenada» — она очень нежная и какая-то совершенно простая, искренняя, пронзительная… Еще «April In Paris» — там есть совершенно фантастическая тема на саксофоне. Когда я слушаю эту композицию, мне каждый раз хочется плакать.
Я опять был удивлен.
— А еще «Pennsilvania 5000» — очень задорная. Я бы даже сказала, хулиганская, — продолжала она. — И, конечно же, «Chatanoga Choo Choo» — это вообще, по-моему, лучшая композиция Миллера, хотя многие, возможно, не согласятся со мной.
— Ты знаешь… Такого не может быть, но ты называешь все те пьесы, которые и мне тоже нравятся, — сказал я.
— Да? — радостно спросила она меня. — Видишь, значит, такое бывает. Так что, придется тебе в это поверить, — и мы оба рассмеялись, уже не в первый раз в этот вечер.
Да, нам тогда было так весело, так легко! Происходил процесс взаимопроникновения во внутренний мир друг друга, и оказывалось, что у нас было очень много общего, если не сказать, что все. Это было потрясающе —- найти человека, который, любит твою любимую музыку.
— А откуда ты столько знаешь про джаз? — спросил я.
— У меня мама с папой очень его любят, к тому же, у нас много пластинок, — отвечала она. — Мы их привезли из Америки. Если что там выходило интересного, папа сразу покупал. А тебя кто с джазом познакомил?
— Я начал слушать его еще у себя в К. Потом в Москве, но это уже Василий Павлович нам стал поставлять пластинки. Он в меня буквально закачивал джаз, да и не только его, а вообще всю мировую культуру. Он всегда говорил нам, что если мы хотим быть «создателями культуры», то должны переработать все ее лучшие образцы, должны быть такими же разносторонними, как люди Возрождения, должны разбираться во всем и обязаны стать профессионалами. Ты знаешь, я с ним сейчас полностью согласен.
— Я смотрю, у тебя с Василием Павловичем очень теплые отношения, — сказала она.
— Да. Он мой учитель, и мне бы хотелось думать, что он мне еще и друг, если я, конечно, имею на это хоть какое-то моральное право. Просто мы с Маэстро из разных поколений, но у нас есть общая любовь — к джазу, к поэзии и к нашей Родине.
Мы шли по переулку, и как же радостно было у меня на душе оттого, что я видел ее интерес ко всему, о чем я говорю. Мне казалось, что я люблю этого человечка уже целую вечность. Если бы кто-то посмотрел на меня в эти мгновения со стороны, то увидел бы, что я иду, практически не касаясь земли, словно лечу при помощи каких-то невидимых крыльев. Это был настоящий кайф. Так внезапно для меня самого в моей жизни появилась прекрасная юная женщина, разделявшая со мной мои пристрастия.
— Но знаешь, Эллингтон мне все равно тоже очень нравится, — продолжал старую тему я. — Он ведь новатор. Он постоянно меняется. У него всегда новые ритмы, темы и самое главное, — он не повторяется. Да и стиль «Джунглей» — это он создал.
— Да, — соглашалась она. — А еще он изменил роль контрабаса. А как у него зазвучали тенора и саксофоны! Да и человеческий голос он первым начал использовать как музыкальный инструмент.
— Молодец, — сказал я. — Все правильно говоришь. Откуда тебе известны такие тонкости?
— Я хорошо читаю по-английски. У отца много джазовых журналов и книг, — отвечала она. — Про что мы говорили до этого? Да, про Эллингтона. Он ведь написал великий «Караван». Мне кажется, с этой композиции начался весь джаз с латиноамериканскими мотивами. А какой он пианист! У него прекрасно отточенная «ударная техника» и при этом всегда сложные гармонии. Ты знаешь, мне кажется, его произведения — будто маленькие симфонии.
Что я мог добавить к этому? Между тем, незаметно, за разговорами, мы подошли к дому номер десять по Малому Кисловскому переулку. Вдруг она остановилась и, посмотрев так пристально и так собранно мне в глаза, приблизилась и очень нежно поцеловала меня прямо в губы. Я оторопел. Как же просто и легко, как искренне это получилось! Светка мне как-то позже призналась, что в то мгновение она почувствовала, как я стал для нее родным, и ей очень захотелось поцеловать меня.
— Вот мы и пришли, — сказала она.
Меня очень расстроило это известие. Мы стояли у дома «Моссельпрома» — первой советской высотки в 11 этажей. Я-то думал, что мы будем идти долго, что она будет мне что-то рассказывать, а я буду слушать ее переливающийся голос, буду смотреть в ее удивительные глаза. А тут — все. Пришли…
— Но ты же говорила, что долго идти, — выдавил я из себя, потупив взор. Наверное, я был похож на надувшегося мальчишку, у которого отняли любимую игрушку и он вот-вот из-за этого заплачет.
— Не обижайся, я просто пошутила, — нежно сказала она. — И чтобы загладить свою вину, я предлагаю тебе зайти ко мне и попить чаю. Если ты не против, конечно. Родители на даче. Заодно посмотришь нашу коллекцию пластинок, — продолжала она. — Мне кажется, тебе будет интересно. Так… Я не поняла, ты идешь ко мне в гости или нет?
Я был на седьмом небе от счастья. Глаза мои вновь заблестели от радости, и радость эта была настоящей и всеобъемлющей. Мне показалось, что все вокруг преобразилось и стало совсем другим, каким-то более полным, более насыщенным.
— Конечно. Что за вопрос, — выйдя из оцепенения, опять улыбаясь, быстро выпалил я, боясь, как бы она не передумала и не взяла свои слова обратно.
— Ты знаешь, если честно, то я так и думала, — радостно отвечала мне Светка, улыбаясь той улыбкой, которой, наверно, улыбаются женщины, когда понимают, что этот мужчина теперь только ее, и ничей другой!
Мы вошли в открытую калитку палисадника перед домом, спустились по ступенькам и вошли в арку. Там горела, еле светя тусклым желтым светом, лампочка. И вдруг со мной что-то произошло. Я остановился, снова взял ее за талию и начал приближать к себе, чтобы поцеловать. Мне хотелось сделать это все сильнее и сильнее, хотелось повторить то ощущение, которое я получил от первого поцелуя, точнее, просто его продлить и сделать так, чтобы этот поцелуй длился как можно дольше, а если можно, то и бесконечно. И я предпринял неумелую попытку. Светка избавилась от моих рук и отстранилась.
— Не надо. Не спеши, — спокойно и уверенно, без привычной уже для меня улыбки, но совсем не жестко, а как бы успокаивая меня, сказала она. — Еще успеешь, — добавила Светка, глядя мне прямо в глаза и снова беря меня за руку.
Как же я испугался в тот момент! «Господи, какой я дурак, — говорил я про себя. — Я сейчас чуть не погубил все своими руками. Ведь я же мог обидеть уже ставшего мне столь дорогим за этот вечер человечка. «Ну, и дубина же ты, Сережа... Ты как не умел обращаться с девушками, так и не умеешь. Сиди спокойно. Не надо, не делай никаких резких движений, и все будет хорошо», — думал я про себя.
— Извини, — смущенно сказал я. — Я тебя не обидел? — испуганно и нежно спросил я Светку.
— Все нормально, — сказала она спокойным и ровным голосом.
«Ну, слава Богу, пронесло. Все хорошо. Давай, Сережа. Ты будешь нормальным человеком, а не самцом-приматом», — продолжал рассуждать я. Чтобы перевести тему, я объявил:
— Какой у вас красивый дом!
— Да, это дом «Моссельпрома». Я его очень люблю. Мне кажется, что он — живое существо. Это, кстати, первый советский небоскреб. Он вот так выглядит уже с 1925 года. Прямо на здании в первые годы была написана фраза: «Нигде, кроме как в Моссельпроме». А знаешь, кто был ее автором? — спросила Светка.
— Нет, — ответил я.
— Мой любимый поэт — Владимир Владимирович Маяковский. Вот так. Представляешь? — спросила снова она меня.
— Ничего себе, — ответил я. — Не знал, что он и рекламу писал.
— На этом доме в 20-е годы вообще много рекламы было. А в 30-е, когда папины родители сюда заселились, уже все постирали со стен. А жалко. Красиво, наверное, было. Во всяком случае, он как-то выделялся из ряда других домов. Ну, вот мы и пришли. А это моя квартира, — сказала устало Светка.
Это был самый верхний жилой этаж.
— Знаешь, когда я еще жила в Америке, мне очень нравился Луис Джордон, — продолжала она, открывая дверь. — Его бигбенд по популярности уступал лишь Дюку Эллингтону и Каунту Бейси. Папа его много слушал, и мне тоже понравилась эта музыка, — говорила она входя и снимая ботинки. — А знаешь, как американцы его называли?
— Нет, — понимая теперь свое большое незнание в джазе, сказал я. — А как?
— «Король музыкальных автоматов», — ответила она, остановившись на секунду, и обернулась ко мне.
Я смотрел на нее глазами, полными любви, и не хотел этого скрывать. Откуда на меня свалилось это чудо, этот прекрасный, интересный и умный человек? Наверное, Господь Бог увидел все наши страдания и немного помог нам оказаться в нужном месте в нужный момент.
— У него были прекрасные мелодии, — продолжала она. — «Is You or You Aint My Baby» и, конечно, «Caldonia». Ты чего не раздеваешься?
— Заслушался тебя, — ответил я, улыбнувшись.
— У меня немного не прибрано, — сказала она. — Проходи пока на кухню.
Мы разделись, и она опять оказалась в своем белом свитере, без которого я уже не мог ее себе представить.
— Будь как дома. Поставь чай, я скоро приду, — уверенно и ласково сказала Светка.
Я прошел на кухню. Она, как мне показалось, была огромной, после нашей общажной или после кухни у Славки Дубницкого на Бауманской, где я временно проживал в тот год. Я включил чайник и присел на стул. Светка вернулась ко мне.
— А кто тебе нравится из барабанщиков? — спросил я.
— Конечно же, Арт Блейки, — ответила Светка. — Судьба у него, правда, непростая была. Ему сначала пришлось брать уроки игры на фортепиано, выступать в барах, чтобы содержать семью, а уж потом он стал таким барабанщиком. Помню, я прочитала о нем в журнале, а потом всю ночь проплакала.
— Слушай, а ты ведь о джазе знаешь больше, чем я. Я-то только саму музыку слушаю, а ты про музыкантов так много знаешь, об их жизни, о судьбах. Здесь такой информации почти нет, — говорил я. — Да, Блейки — красавец. А мне еще Макс Роуч нравится. У него есть альбом 1960 года с Аббей Линкольн, просто потрясающий. Прямо с первой «Priva Man» — настоящая Африка.
— Да, — сказала она. — А мне там нравится больше всего «All Africa».
Я уже ничему не удивлялся.
— Сейчас приду, — сказала Светка и вышла из кухни в комнату.
Я подошел к окну. Легкий снежок продолжал падать на землю. Из окна был виден Кисловский и все прилегающие к нему маленькие домишки, оставшиеся целыми еще от господ дворян. «Как же здесь уютно», — подумалось мне. И вдруг из соседней комнаты послышалась музыка. Это была та самая «All Africa». Я пошел на эти звуки. Светка стояла рядом с проигрывателем и расставляла на полку пластинки. Услышав мои шаги, она обернулась.
— Девушка, а вас можно пригласить на танец? — спросил я нежно, без всякой иронии.
— Можно. О чем вы спрашиваете, молодой человек?
Она подошла ко мне и положила руки мне на плечи, а я, в свою очередь, взял ее за талию. Запел вначале женский голос, потом подключились трубы, затем вступил мужской вокал... Было ощущение, что это поют африканцы, и мы находимся в каком-то племени. Мы медленно вращались в ритме танца. Она приблизилась ко мне, и я снова услышал запах ее волос, ощутил упругую грудь. Я понимал, что я сейчас самый счастливый человек на всей Земле. Я был молод, легок и страстен, у меня прошел великолепный концерт, и я нашел наконец-то настоящую любовь. Сейчас, по прошествии стольких лет, когда я ставлю послушать эту композицию, я удивляюсь, как под нее можно было танцевать медленный танец, а мы тогда кружились, кружились, кружились. Но… всему когда-нибудь приходит конец, и эта пьеса тоже закончилась.
— Пойдем на кухню, — сказала она, освобождаясь из моих объятий. — Кстати, а как тебе Майлз Девис?
— О, Майлз — король модального джаза.
— А мне у него больше фьюжн нравится.
— Это вы правильно заметили, девушка, — сказал немного играючи я. — Он, конечно, не обладает такой виртуозной техникой, как Гиллеспи, но его длинные ноты без вибрато божественны. А еще мне нравится, что он играет короткими фразами и делает многозначительные паузы.
Она улыбнулась, поняв мою интонацию академического критика.
— И все-таки альбом «The Birth Of The Cool» — это первый альбом, где появляется термин «Cool». А это, ни много ни мало, новое направление в джазе, — парировала она, подхватив мою интонацию. — Вот только всякими глупостями ему надо было меньше заниматься. Кстати, мы забыли про Гиллеспи. Как он тебе?
— Диззи — бог. 75 процентов современного джаза — это все он. Вся импровизация — тоже он, ну и, конечно же, его друг Паркер, — уверенно, смакуя фразу, говорил я.
— Согласна. А еще что? — спросила Светка.
— А еще, — ускоряясь и показывая знание урока, говорил я, копируя интонацию главной героини из кинофильма «Девчата» и загибая пальцы, — у него нервно-импульсивный свинг, повороты и изломы мелодии, неожиданные акценты и паузы, — заканчивал я совсем быстро.
— Да, ты тоже много чего знаешь о джазе, — говорила Светка. — Я-то его люблю и что-то знаю о музыкантах, а ты понимаешь его изнутри. Ты видишь его суть.
— Хочется на это надеяться, — ответил я.
— К тому же Диззи еще и родоначальник латиноамериканского джаза, — радостно продолжала она. — А какой у него был перкуссионист — Пако Гансалве! Знаешь, почему у него была изогнутая труба? — спросила она.
— Нет. Не слышал.
— На вечеринке в честь дня рождения одного музыканта он оставил свою трубу на подставке для инструментов, но кто-то из танцоров свалился на нее и погнул. Теперь ее раструб был направлен вверх, и появилось новое звучание, — рассказывала мне с большим интересом она.
— Вот, оказывается, как все просто — удивленно отвечал я. — Ну, а про Паркера, как я понимаю, и говорить не стоит? — спросил я Светку.
— Да, «Птицу» надо слушать. Мне очень нравится «Yardbird» и «Bird Feathers» — уверенно ответила она.
— Опять ты называешь мои любимые композиции, — уже как бы обреченно сознался я.
— Что же делать, если у нас с тобой вкусы так совпадают. Я думаю, тебе придется с этим смириться, — играющим и повелительным голосом сказала мне Светка.
И в эту минуту в кухню вошел, а точнее, величественно вплыл красавец кот сибирской породы, абсолютно белого цвета.
— Ой, а кто это у нас проснулся? — с любовью спросила она, глядя на кота. — Даже не встретил меня. Вот, Сереж, знакомься, это мой Рич, а точнее говоря, Ричард, и, поверь мне, у него настоящее львиное сердце. Он мой защитник и персональный доктор.
— Да, красавец, ничего не скажешь, — ответил я, глядя, как она берет его на руки.
— Ё моё, — сказал я, посмотрев на часы. На них было уже полвторого ночи. — На метро опоздал. Придется пешком идти.
Светка взглянула на меня и, немного помедлив, предложила:
— Сереж … Если хочешь, то оставайся.
Это прозвучало как-то по-взрослому, как-то очень аккуратно и совершенно не пошло.
— Да… вроде, неудобно...
С одной стороны, я этого хотел больше всего на свете, с другой — было немного странно, что все вот так быстро развивается. Других девушек приходилось долго уламывать, обхаживать, и не всегда получалось дойти до того, о чем ты мечтал, точнее, вообще редко получалось приблизиться к желаемой цели, если, конечно, это были не медички. Те знали то, чего не знал среднестатистический строитель социализма, и умели это делать.
— Да ты не бойся, я постелю тебе в маленькой комнате, — уверенно сказала она. — Так. Иди в душ. Полотенце на машинке. Почисти зубы и постирай носки. Повесь их на трубу, — скомандовала она. — Уж очень не люблю я неаккуратных мужчин, хотя ты, вроде бы, к ним не относишься.
— Есть, моя повелительница, — четко, чеканя слог, ответил я, прикладывая одну руку сверху к голове, а другой отдавая честь.
— Молодец, — ответила Светка и подтолкнула меня в ванную.
Я помылся и залез в постель. Как же мне хотелось оказаться там, в душе, вместе с ней, увидеть ее обнаженной, ощутить ее прекрасное юное тело, но я помнил свой неудачный поцелуй в арке, когда мы шли домой, и теперь не хотел форсировать события. Я думал, что если она захочет, то все и произойдет. Она вышла из ванной и, проходя мимо моей комнаты, спокойно и даже так-то обыденно сказала:
— Спокойной ночи.
Я ожидал совсем иного развития событий. Мои фантазии зашли уже очень далеко.
— И тебе тоже, — сказал я голосом побитого пса.
Дверь в ее комнату осталась приоткрытой, и я старался тихо дышать, чтобы лучше слышать, что творилось в ее спальне. Все стихло. «Значит, сегодня не судьба оказаться рядом с ней», — подумал я про себя. Я лежал и все переваривал, что же со мной произошло в этот вечер. Вспоминались то Светкины глаза, то Маэстро, то наше выступление. И вот когда я почти смирился с тем, что лежу один в маленькой комнате, а Светка — совсем рядом, в соседней, я услышал ее голос.
— Сереж, ты не спишь? — нежно спросила она.
— Нет. Чего-то не спится.
— И мне тоже, — все с той же ласковой интонацией говорила она. — Хочешь… — она немного помедлила и сказала очень тихо, — иди ко мне.
У меня перехватило дыхание.
Я ничего не ответил, просто взял подушку и нырнул к ней в постель. Она придвинулась ко мне и положила голову на мое плечо. Как же было прекрасно ощущать ее рядом с собой, понимать, что ты лежишь совсем рядом с родным существом! Она провела рукой по моему телу и … была Ночь, была Радость, была Любовь…
Мы спали обнявшись. Точнее сказать, спала она, а я лежал и смотрел на нее. Я лежал и думал о том, что готов сделать все, чтобы этому человечку было хорошо со мной всю оставшуюся жизнь. Начало светать. Я аккуратно, чтобы не потревожить ее, вылез из постели. Подошел к пластинкам и из всей этой кучи выбрал диск самого моего любимого исполнителя, любимого настолько, что даже вчера я ничего о нем не говорил, когда мы обсуждали со Светкой джаз. Как вы догадываетесь, это был — Чет Бейкер. Да, это был тот самый Чет, который стал первым белым трубачом «кул»-стиля. Тот Чет, который, выходя на сцену, (или сидя на репетиции), каждый раз играл, как в последний, выдавая все, что у него было внутри, в окружающее пространство. Это был тот Чет, который будет найден в 3 часа ночи 13 мая 1988 года в голландском отеле с серьезными ранениями головы, и вскрытие покажет, что в его организме находилось огромное количество героина и кокаина. Да, это был тот самый Чет... Я достал пластинку и поставил мою любимейшую «Wind». И зазвучала прекрасная музыка. Рядом спал мой любимый человек, за окном шел снег, и я был счастлив. Светка зашевелилась. Она проснулась и лежала, беззвучно плача, точнее сказать, она не плакала, а просто слезы сами катились из ее глаз.
— Ты что, малыш? — нежно спросил я, подходя к ней.
— Ты знаешь, — начала она. — Я в него влюбилась сразу, как может влюбиться девчонка впервые в жизни, а он ничего не понял. Точнее наоборот, он все понял и начал просто издеваться надо мной, — говорила она, сглатывая слезы. — Он ненавидел джаз, ненавидел все, что было связано со мной. Он был такой правильный комсомольский вожак…
Я не дал ей договорить и прижал к себе что было сил, чтобы она не разрыдалась еще сильнее. К кровати подошел Рич и, легко подпрыгнув, лег у Светкиных ног. Вот так мы и сидели, обнявшись, в это январское утро в Малом Кисловском переулке, в уютной квартире на верхнем этаже, откуда было немного ближе до звезд, и понимали, что уже не сможем прожить друг без друга и дня.