(Приобрести роман "Претерпевшие до конца" можно в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/11392/
Электронная версия доступна на сайте Литрес - см. ссылку в профиле автора)
Этот летний день знаменательным выдался для молодых чекистов. Выступал перед ними не кто-нибудь, а сам товарищ Ежов. Варсонофий впервые на мероприятии столь высокого уровня очутился и внутренне мандражировал: начальство оно ведь что медведь-шатун – никогда не знаешь, что в башку взбредёт. Впрочем, чин у Варса покуда невелик, а, значит, невелика вероятность, что нарком обратит внимание. Хотя… Что, в самом деле, ещё вчера был этот нарком? А вот же выхватил его товарищ Сталин и вознёс на невиданную высоту, низвергнув казавшегося всесильным Ягоду, которому вождь прилюдно не подал руки, после чего все поняли, что тому недолго осталось.
Странное время наступило: можно во мгновение до неба подняться и боженьку за бороду ухватить, а можно головы лишиться ещё скорее. А как бы ухитриться прожить так, чтобы и до неба взобраться, и головы не потерять? Серьёзная задачка! Ловчей ужа извиваться надо, чтобы достичь её.
- Самые худшие операции — это на Украине — хуже всех была проведена на Украине. В других областях хуже, в других лучше, а в целом по качеству хуже. Количеством лимиты выполнены и перевыполнены, постреляли немало и посадили немало, и в целом если взять, она принесла огромную пользу, но если взять по качеству, уровень и посмотреть, нацелен ли был удар, по-настоящему ли мы громили тут контрреволюцию — я должен сказать, что нет[1], - на трибуне маленький человечек, Варсу, должно быть, по грудь окажется, заливается злющим собачьим лаем. По воле хозяина эта цепная шавка порвёт кого угодно, не остановится ни перед чем. И правильно. И Варсонофий бы не остановился. Потому что усвоил с малолетства – надо всегда быть с большинством, быть там, где сила, сильному дозволено всё или почти всё, поэтому к силе надо стремиться, а вставшего на твоём пути – раздави. Иначе найдётся другой, кто раздавит тебя.
Это убеждение окончательно сформировалось в нём в годы Гражданской войны, пришедшейся на его детство. Сын тамбовского крестьянина, он питал к большевикам двойное чувство: злобу за то, что они отбирали у его семьи, у него последний хлеб, и завистливое восхищение. Власть – вот, к чему стоит стремиться в жизни! Власть обеспечит тебе и хлеб, потому что его всегда можно будет отнять у не имеющего власти, и уважение, потому что никто не посмеет плюнуть в того, одного слова которого хватит, чтобы отнять жизнь. Отнять жизнь! Не раз наблюдал Варс расстрелы, никогда не избегая этих расправ, но, наоборот, ища случая посмотреть. Было что-то завораживающее в том, как легко и бестрепетно командир отдаёт приказ, и оружейным залпом отнимается жизнь сразу у десятков людей. Власть даёт и это право – отбирать жизни! Да, вот, что такое власть! Право отбирать! Всё, что пожелается – имущество, жён, жизни… Именно этого желал Варсонофий, именно это поставил себе целью.
Когда отец ушёл в отряд повстанцев, Варс негодовал. Он и прежде втайне ненавидел родителя, считая, что тот обращается с домашними, как с крепостными, принуждая их целыми днями вкалывать на его проклятое хозяйство. А уж отцовскую палку крепко запомнила спина. Не раз потчевал ею родитель, обзывая лодырем и мошенником. Что и говорить, крут был норов у Гаврилы Федотыча.
Уход отца привёл Варсонофия в ярость. Каким дурнем надо быть, чтобы против силы идти! И ладно бы своей башкой старый чёрт в петлю юрил, так нет же, всю семью в неё же совал! Когда большевики вошли в деревню, Варс спрятался, понимая, что старшему сыну повстанца головы не сносить. Позже он узнал, что когда красноармейцы ворвались в их дом и, глядя на испуганную ребятню, грозно спросили, кто среди них старший, двенадцатилетний Павлуша гордо выступил вперёд:
- Я – старший!
Мальчонку не пожалели… После этого Варс решил обеспечить себе и своей семье дальнейшее безопасное существование. Он знал, где скрывался отец со своим отрядом – мать однажды посылала его отнести им кое-что из снеди. Ни мгновения не колеблясь, Варсонофий ночью заявился в штаб и вызвался показать красноармейцам повстанческое логово.
Отца взяли живым. Его и ещё нескольких уцелевших расстреляли на деревенской площади. И эту казнь Варс также не отказал себе в удовольствии посмотреть. Ему не было жаль отца. Слишком зол он был на него за прежние унижения, а к тому не большевиков, а именно его и других повстанцев считал виновниками гибели Павлуши. Большевики – что ж? Они – сила, и они защищали свою власть. А в таких случаях в ход идут все средства, иначе – поражение. А, вот, повстанцы должны были думать о своих ближних и не подставлять их под удар!
Одно худо, деревенская молва быстро донесла до ушей матери, что сын её – иуда. А мать оказалась столь же глупа, сколь отец…
- Проклясть тебя сердце мне не позволяет, но видеть тебя я больше не хочу. Вон ступай от моего порога!
Обидно было такие слова от родной матери услышать, но Варсонофий не слишком печалился. У большевиков был он отныне на хорошем счету, и это открывало ему заветную дорогу.
Для делания карьеры Варс избрал Тамбовское Краснознаменное кавалерийское училище имени 1-й Конной Армии, по окончании которого началась его служба в рядах вооружённых сил. В родную деревню он не показывался несколько лет, но судьба распорядилась так, что в 1930 году его с отрядом бойцов послали туда для оказания помощи в проведении коллективизации.
Тяжёлое то было зрелище… До того, что один из комсомольцев получил нервное расстройство и слёг. Видел Варс, что и бойцам его куда как неуютно от обязанности воевать с бабами да детьми, высылаемых из родных домов на север. Противно было и самому Варсонофию. Оттого ещё, что так и сопровождало всюду шипение вслед: «Иуда! Каин!» Один из кулаков, дядька Панкрат Говоров и в полный голос крикнул ему: «Будь ты проклят, отцеубийца!» А встреченная на улице старуха прошелестела: «Чтоб глаза твои бесстыжие потемнели навек, душегубец!» Размахнулся Варс в досаде, огрел старую ведьму наотмашь, так, что кровь на белый снег брызнула. Охнула горбатая, рухнула ничком, да так и не встала.
После той «операции» Варс целую неделю заливал душевную смуту самогоном и в итоге успокоился. В конце концов, для того и стремится он достигнуть высокого положения, чтобы его детей никто и никогда не посмел выкинуть из дома, чтобы одного слова его было достаточно, чтобы кого надо лишили всего, а кого надо отправили в расход.
- Вот, возьмите, я не помню, кто это мне из товарищей докладывал, когда они начали новый учёт проводить, то у него, оказывается, живыми ещё ходят семь или восемь архимандритов, работают на работе двадцать или двадцать пять архимандритов, потом всяких монахов до чёртика. Всё это что показывает? Почему этих людей не перестреляли давно? Это же всё-таки не что-нибудь такое, как говорится, а архимандрит всё-таки. Это же организаторы, завтра же он начнёт что-нибудь затевать!
Услужливый смех всего зала приветствовал это остроумное замечание Николая Ивановича. Смеялся и Варс. В сущности, действительно, смешно. Только год назад говорил товарищ Ежов, что за 1935 год репрессировано 293681 человек, и поражался огромности этой цифры и ставил вопрос в этой связи о «разгрузке аппарата ГУГБ от несвойственных ему функций». И ещё не ведал сам, что через год будет произведён Хозяином в палачи, жертвы которого будут куда многочисленнее. И какие это будут жертвы! Один маршал Тухачевский чего стоит!
Варса вообще очень радовали начавшиеся наверху чистки. Старая гвардия сходила со сцены, значит, появлялись шансы занять освобождённые места молодым волкам. Но расправа над Тухачевским сотоварищи порадовала особенно. Гнев на повстанцев нисколько не мешал ему ненавидеть маршала, по указанию которого расстреляли столько его односельчан, его собственного брата, травили крестьян ядовитыми газами. А сколько наглого тщеславия, сколько надменности было в этом жирном, белом борове! Ничего, в кабинете следователя с него согнали спесь! Помни, сволочь, потравленных мужиков! Слышал Варс, что среди конвойных солдат, ведших бывшего маршала к месту расстрела, был один тамбовец. И будто бы даже напомнил он тамбовскому палачу его «подвиги». Пожалел Варсанофий, что сам не стоял в расстрельной команде – посмотрел бы в глаза свинье в последний миг…
- Вот расстреляли полтысячи и на этом успокоились, а сейчас, когда подходят к новому учёту, говорят, ой, господи, опять надо. А какая гарантия, что вы через месяц опять не окажетесь в положении, что вам придётся такое же количество взять?
Маленький нарком звал к чисткам, беспощадным и опережающим врага на дальних подступах, когда ещё и мысли преступной не успело вызреть в нём. Незадолго перед этим совещанием Политбюро одобрило приказ НКВД №00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», перечисляющий категории, подлежащие репрессиям:
1. Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и продолжающие вести активную антисоветскую подрывную деятельность.
2. Бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпосёлков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания, которые ведут антисоветскую деятельность.
3. Бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях, отбывшие наказание, скрывшиеся от репрессий или бежавшие из мест заключения и возобновившие свою антисоветскую преступную деятельность.
4. Члены антисоветских партий (эсеры, грузмеки, муссаватисты, иттихадисты и дашнаки), бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты, скрывшиеся от репрессий, бежавшие из мест заключения и продолжающие вести активную антисоветскую деятельность.
5. Изобличённые следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований.
6. Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых посёлках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу.
7. Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, скотоконокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой.
8. Уголовные элементы, находящиеся в лагерях и трудпосёлках и ведущие в них преступную деятельность.
Репрессируемые делились на две категории: первая подлежала расстрелу, вторая – десятилетнему заключению.
- Если во время операции будет расстреляна лишняя тысяча людей - беды в этом особой нет, - подвёл итог Ежов.
Одновременно партия приняла решение расширить владения ГУЛАГа и разрешила применение пыток при допросах. Сомнения относительно последних разрешил сам товарищ Сталин – на внутренних инструктажах цитировалась его телеграмма: «Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманной в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».
Варсонофий с этим был, пожалуй, согласен. Власть всемогуща, но она требует постоянной и неусыпной самозащиты. Она и защищалась, и теперь в следовательских кабинетах зачастую не только допрашивали, но избивали, выжигали глаза, ломали спины – мало ли можно изобрести способов, чтобы заставить человека признать себя, к примеру, шпионом сразу трёх держав.
- Когда какого-нибудь человека присуждали к десяти годам тюрьмы, то все мы думали, и я, в частности, грешный человек, думал, что это настоящая тюрьма, что там люди сидят в строгом заключении... Не предполагали, что наши изоляторы скорее похожи на дом отдыха, а не на тюрьму... такие плохенькие дома отдыха. Только пребывание там было обязательным. Хочешь - не хочешь, все равно заставят отдыхать... Отдельные факты... являются совершенно вопиющими... если муж и жена осуждены, их обязательно сажают в одну камеру и они там, если хотят, размножаются... Когда я посмотрел продовольственный рацион заключенных, то я должен сказать нечего удивляться тому, что Смирнов (я знаю его с 1922-1923 годов по Сибири, он был тогда туберкулезным), когда его привели из политизолятора, то это был мужчина - кровь с молоком... Недаром на процессе иностранцы так удивлялись здоровому виду заключенных!
В этом месте зал не смеялся, никто не позволил себе и тени улыбки, с видом наряжённого внимания слушая наркома. Слушал, хотя и порядком скучая, Варс.
Когда его пригласили в органы, он не раздумывал ни секунды. Ни одно ведомство не даёт больше власти, больше материальных благ, чем НКВД. Лишь год назад его, как перспективного сотрудника, перевели в Москву, а здесь покамест дали должность в генеральном штабе да велели доглядывать за взятыми в разработку – особливо, за бывшими «господами офицерами», которых власть вынуждена была взять на службу в качестве военспецов. В частности, за комбригом Кулагиным. Скучное это было занятие, настолько, что уже ненавидел Варс комбрига. Такого дурака и пьяницу, пожалуй, и к заговору не приплетёшь. И ведь добро бы болтливый пьяница был – такие просто находка! Так нет – мрачный, угрюмый алкоголик, одиноко и безмолвно напивающийся каждый вечер. И что с такого взять, спрашивается?
И всё-таки удача улыбнулась. Прикатил к Кулагину старый боевой соратник – полковник Василенко, служивший в Киевском округе. Прикатил не просто так, а ища справедливости в отношении своего арестованного комдива. Неужто считал, что партия может заблуждаться и принимать за врагов своих верных сынов? Шалишь! Насчёт врагов остро недрёманное око – осечки не даст.
Кулагин, сперва обрадовавшийся гостю, узнав причину его приезда в Москву, сразу пожух и, хотя Варс, удобно расположившийся в соседнем кабинете, мог только слышать разговор, но не видеть лиц, но готов был дать руку на отсечение, что стал комбриг белее полотна, когда простодушный Василенко принялся выражать негодование по поводу несправедливых по его мнению расправ:
- Ну, чёрт с ним, с гвардейским иудой и жидовнёй вроде Якира! - басил гость, - Может, они и впрямь замышляли что-нибудь этакое. Тухачевский-то, знамо, Бонапартом себя видел. Добонапартился, сволочь. Но причём здесь простые командиры? Которые к политике ни ухом, ни рылом? Которые честно служили и служат Родине? Это же, Жорж, подрыв обороноспособности страны! Неужели там не понимают? Убери всех старших командиров, и кто на смену придёт? Зелёные капитанишки? Много мы с ними навоюем! Оружие! Оружие! Много железа – это хорошо, очень хорошо. Но чёрта ли будет в железе, если армия без головы останется?
- Ты бы мысли такие при себе держал, Витя, - посоветовал Кулагин.
- А что? – простодушно удивился Василенко. – Мы же с тобой вдвоём в этом кабинете!
- А ты никогда не слышал, что у стен бывают уши?
Варсонофий за стеной усмехнулся.
Василенко на мгновение умолк, а затем отрубил:
- К чёрту. Пусть слышат, если хотят. Я ни немчуру, ни басмачей, никого не боялся во всю жизнь. Я всю жизнь служил верой и правдой, служу и сейчас. И буду служить. А если за мою службу меня объявят предателям, ну так что ж – значит, на роду так написано. А червём под чужим сапогом я быть не желаю!
- Служил… Служу… - Кулагин усмехнулся. Несмотря на то, что был вечер, он не успел ещё достаточно набраться, помешал нежданный визит. – Кому ты служишь, Витя? Чему?
- То есть как? – не понял вопроса тот. – Тому же, чему и ты!
- А я чему служу?
- Так… России же… - неуверенно отозвался Василенко.
Кулагин расхохотался.
- Ты что? – опешил Василенко.
- А то, мой милый Витя, что я открою тебе страшную тайну. Сдохла Россия! И труп её сгнил, и черви его сожрали. Ты не знал?
- Ты что плетёшь? Ну, Царская Россия – само собой, сдохла. Но новая-то – вот она! Живёт и здравствует, мощью наливается. Пройдёт ещё время, и снова мы будем сильны так, что ещё всем нашим супостатам шею намылим, за всё сквитаемся! И этой России я верой и правдой…
- Верой и правдой? Верой и правдой мы с тобой, Витя, служили Богу, Царю и Отечеству. Потом временщикам – уже одной только правдой, без веры. Потом большевикам… Где же тут правда, Витя? И какая наша вера?
- Про тебя говорить не буду. А моя вера – Россия. Будущая, из руин воссоздаваемая, сильная и могущественная, как никогда!
- Блажен, кто верует, Витя.
- Я не понимаю тебя, Жорж. Если Россия, по-твоему, сдохла, то кому же ты служишь?
- Не знаю, Витя. Пожалуй, что я уже и не служу. И не живу. А только дрожу. Дрожу за свою шкуру… - Кулагин прошёл по кабинету. – Зря ты приехал, Витя. Мой тебе совет – уезжай назад. Может, ещё и проскочишь сквозь сито.
Варсонофий был счастлив. Сразу две отнюдь не мелкие рыбы угодили в его сети! Главное теперь, незамедлительно донос подать – а то, чего доброго, сам комбриг опередит. А в таком деле: кто первый донёс, тот и сливки снимает. За такую работу можно, наконец, и на новую должность рассчитывать!
Донос был готов уже утром, и теперь по окончании мероприятия Варсу надлежало явиться пред ясные очи начальства с подробным отчётом о своей работе.
Вот, сошёл с трибуны маленький нарком. Следом говорили начальники рангом пониже, их Варсонофий уже не слушал, зная наперёд всё, что будет ими сказано. Вплоть до финального:
- Да здравствует товарищ Ежов! Да здравствует товарищ Сталин!
Само собой, «ура» Варс кричал, не жалея связок, и столь же яростно отбивал ладони в овациях.
Со встречи с начальством высшим он поспешил к своему непосредственному начальству. Комиссар Минк встретил его с обычным ледяным выражением похожего на маску лица, по которому никогда нельзя было определить, доволен он или нет. Некоторое время Минк молчал, поглаживая гладкий череп, затем кивнул:
- Я доволен вашей работой, товарищ Викулов. В квартире Кулагина мы уже устроили засаду.
- Разве его нет в штабе?
- Ни в штабе, ни дома. Как бы ни сбежал, фашистский прихвостень!
- Не сбежит, - уверенно сказал Варс.
- Откуда такая убеждённость?
- А некуда ему бежать. Кулагин - человек конченый. Он от себя убежать не сможет. А чтобы убежать от заслуженной кары, нужно сперва убежать от самого себя.
- Психологией увлекаетесь?
- Грешен, Михей Самуилович.
- Отчего же, психология в нашем деле полезна.
- А Василенко что?
- С этим наши ребята уже работают. Он думает, что это Кулагин донёс на него. И ведь должен был, мерзавец, донести! Подписку давал, предатель!
Вот те на! Оказывается, у них и сам комбриг в осведомителях был! А Варса послали, не сказав о том. Чтобы друг на друга доносили? Что ж, учтём, намотаем на ус.
- Так вот, товарищ Викулов, у меня для вас хорошая новость. Решено перевести вас в главное управление. Остро не хватает кадров. Ведь, кто бы мог подумать, даже среди нас затесались враги! И кто! Агранов, Артузов, Канцельсон! Сам Ягода… Одним словом, вам необходимо будет пройти краткий курс усовершенствования для командного состава нашего ведомства. Занятия начнутся через неделю. А до тех пор, и это вторая хорошая новость для вас, можете числить себя в краткосрочном отпуске. Вам всё ясно?
- Так точно, Михей Самуилович!
Варсонофий старался сохранять такую же бесстрастность, как у комиссара, но внутри его переполнял восторг. Твёрдым шагом поднимался он по ступеням карьерной лестницы и ни разу не споткнулся, не оступился, умело лавируя и всегда находя нужные формулировки. О, он справится с поставленной задачей! Он достигнет самых высоких постов! И пусть сведут в подвал всех ягод и аграновых, и хотя бы самого плешивого Минка – Варс удержится на плаву. Варса не столкнут. Кстати, место Минка было бы неплохой ступенью для следующего шага. Надо, пожалуй, приглядеться к нему внимательнее…
А пока что – к чёрту и Минка, и карлика Ежова, и всех! На полученную за успешную работу премию можно очень недурно провести время. И не одному…
С недавних пор карьерные желания Варса серьёзно разбавились ещё одним. В канун двадцать третьего февраля ему привелось побывать на концерте, на котором кроме нескольких маститых артистов выступали совсем юные питомцы Московской Консерватории. Варсонофий сразу положил глаз на одну из молоденьких певиц. Таких красавиц на его родной тамбовщине не видывали! Уж не княжна ли какая бывшая? Княжны, как один бывалый красноармеец сказывал, не то что бабы, совсем иного складу, «скусные».
Певица, звавшаяся Анной, однако, оказалась совсем не княжной. Наоборот, из крестьян. Так оно и лучше, пожалуй. С «бывшими» серьёзных отношений иметь нельзя – вся карьера псу под хвост пойдёт. А тут и видом княжна, и происхождением – годна. Чем для нас не краля?
Хороший психолог, Варс быстро сообразил, что такую крепость не взять нахрапом. От чрезмерного внимания к себе Анна смущалась, дичилась молодого командира. Это ещё больше раззадорило Варсонофия. Такую кралю покорить – это тебе не с комсомолкой ядрёной сговориться, и не девку тамбовскую прижать где-нибудь. Тут подход нужен, галантность.
И Варс серьёзно принялся осваивать роль образцового кавалера для кисейной барышни. Проходили недели, месяцы, но успехи в осаде были незначительны. Правда, Анна перестала дичиться его и даже как будто рада была его обществу, и в доме её он был принимаем уже без церемоний, особенно сойдясь с её полупараличным отчимом, но всё же для столь внушительного срока это было явно недостаточно. Варс уже удивлялся самому себе, тому, как может быть терпелив. И в то же время осознавалось – от этой девушки ему не просто мужская победа нужна, у него таких «побед» не один десяток, а сколько ещё впереди! Видали мы баб со всех сторон, чтобы для одного только этого утруждаться. В Анне он видел достойную для себя партию. Красива, образована, жилплощадь в Москве, которую при определённых усилиях легче лёгкого расширить… А уж если совсем откровенным с собою быть, так всё это вторично было. А главное, что ещё ни одна женщина не будоражила так его воображения, не горячила кровь, ни одну не желал он так жадно. И тем больше выдержки требовалось, чтобы не позволить страсти прорваться раньше срока. Эта птичка должна была прилететь в его сети сама, безо всякого насилия над ней – вот, тогда будет победа.
Варсонофий недолго решал, куда пригласить свою неприступную красавицу. Зная её любовь к музыке, он выбрал оперу. Большой театр – предел мечтаний всех меломанов. Наудачу пела Барсова, которой Анна восхищалась, как ни одной другой певицей. Опера «Мадам Баттерфляй»… Кроме Барсовой занят Нэлепп… Это тоже хорошо. Нэлеппа Анна тоже жалует. Узнать бы ещё толком, что это за мадам, чтобы не ударить в грязь лицом. Ну да ничего, не в таких вопросах удавалось докой прослыть, ни йоты в них не понимая. Главное – ловкость языка.
Два билета в Большой и пышный букет свежих, ярких цветов – какое девичье сердце не дрогнет перед таким знаком внимания? И Анна дрогнула, просияла по-детски, сплеснула руками:
- Ой, Варс, как я вам благодарна! Барсова в роли Чио-чио-сан! Я так давно мечтала послушать!
Чио-чио-сан… Китайцы, что ли? Надо запомнить.
- Счастлив услужить вам, милая Анечка, - и чуть поклонился, и даже сапогом шаркнул, довольный произведённым эффектом. – Позвольте ещё одно предложение. Поскольку до спектакля ещё довольно времени, не отобедаете ли со мной? Я, признаться, сегодня ещё не обедал.
Она, конечно, согласилась. И даже недолго копалась, наряжаясь - редкое достоинство для женщины. Хотя долго возиться со своей внешностью приходится уродихам, а красавица красива и так.
Поистине удачным выдался день у товарища Викулова! Он единолично раскрыл очередной заговор против вождя, изобличив двух предателей, получил за это заслуженную награду, отобедал в дорогом ресторане, заказав для себя и своей спутницы деликатесы, о которых абсолютное большинство страны не могло и помыслить, и отличное вино, и, вот, сидел вместе с нею в зале Большого театра… Конечно, сам бы он лучше остался в ресторане или в очередной раз посмотрел «Цирк» с Любовью Орловой. Мэри любит чудеса! – вот, это – да, это – искусство. Смотришь и душа радуется, а тут… Тоскливые завывания доносившиеся со сцены навевали на него сон. Но что ни сделаешь ради любимой женщины! А женщина сидела рядом, и на ту сцену, где ломала руки её обожаемая Барсова, смотрела неотрывно в немом восторге, делавшим её личико ещё краше. А женщина всё больше привыкала, доверяла ему. И уже нисколько не противилась тому, чтобы он взял в свои её руку.
Две цели имел Варсонофий: карьеру и женщину. И в направлении обеих сделал он в этот день по очередному шагу. Вот так-то ходить надо, товарищи! И тогда дойдём, непременно дойдём до всех побед – и на личном фронте, и на общемировом. И социализм отгрохаем назло недобитым буржуям, и все бабы, какие глянутся нам, нашими будут. Только срок дайте!
Варс подавил зевок и, не выпуская руку Анны, чинно вперил взгляд в сцену, ни бельмеса не понимая из происходящего на ней.
[1] Здесь и далее – подлинные цитаты из разных речей Н.И. Ежова