Мы сели на лавку с каким-то парнем, я даже имени его не расслышал толком. Мне, впрочем, было всё равно; у меня была бутылка коньяку, у него — закуска.
Моя извечная склонность интересоваться только теми, кто может быть полезен, когда-нибудь вылезет боком — я это точно знаю. Но не всё, что очевидно, можно исправить. Что бы там ни утверждал весь этот околонаучный люд.
— Знаешь, — говорит парень, совсем ещё молодой, как по мне, — я с бабами завязал.
— Угу, — говорю и нарезаю колбасу.
— Всякие, — продолжает, — у меня были. Селючки с дойками, модельки с глазками, гордячки… Даже одна страшная была — ну просто вот… страшила… А я терпеть не могу повторяться.
Нарезаю батон. Парень не унимается:
— Помню, с одной секс-бомбой, — говорит, — трахались по три раза в день, как нищие. Два года пролетели, будто одна ночь…
Я собирался наносить на колбасу майонез, и интимные подробности стали последней каплей. Я разозлился, как всегда, на самого себя: например, что связался с первым встречным. Или за то, что вообще пью.
— Ты кто? — спрашиваю его.
— Я, — отвечает.
— А точнее? Какое конкретно Я?
— Я — это я. Конкретно.
— Ну допустим… А я кто по-твоему?
— Ты — это ты, — отвечает невозмутимо.
На меня накатил приступ, какого не было много лет — так много, что меня стали считать спокойным человеком. Я хотел бросить в несчастного бутылкой, но там было больше половины.
Парень пожал плечами, встал и пошёл прочь. Всё-таки он мне сразу показался знакомым. Впрочем, когда пьёшь, в знакомых имеешь полгорода.
Я сгрёб колбасу и хлеб, бутылку — и зашагал уверенный, что с собутыльником теперь будет намного проще. Я был уверен в этом, так как всегда воображал, что разбираюсь в людях.
Одного знакомого, тем не менее, дома не оказалось, второй — заболел, третий — работал. Остальные живут в других районах.
Делать нечего — иду домой. Дверь квартиры оказалась заперта на оба замка, второго ключа у меня не было.
За дверью — незнакомый женский голос:
— Это ты там?
— Да, — отвечаю.
Мне открыли. И тут же, прямо в прихожей, начинается ничем не оправданная жестокость:
— Ты! Ты во всём виноват! — истошно орёт женщина, и летят в меня шапки, кульки и тапки.
Казалось, что нападает отряд женщин, но она была одна. Остервенением своим она выражала худшее в женщинах мира. Женщина с большой буквы Ж и маленькими остальными буквами.
Я никак мог вспомнить, что именно она делает у меня. Помню только: сдалека.
— Чо ты стал? Чо у тя в пакете? — женщина немного разрядилась, и я смог рассмотреть, что она ещё молода, но называть её девушкой не было никакого желания.
Отдаю ей пакет — она улыбается и зовёт на кухню.
Мы выпили, я закурил и сидел смотрел, как она жуёт бутерброды, полив майонезом так, что он лезет по пальцам.
Поев, она встаёт и начинает греметь тарелками, хотя за ужином не запачкала ни одной. Она делает это только чтобы привлечь внимание к своему виляющему заду.
Наконец, оборачивается, стреляет глазами и говорит:
— Доставай! — а сама поднимает юбку.
Я отчаянно запротестовал — она испугалась и села.
— Чо с тобой? Чо ты ещё хочешь?
— Ну как… — отвечаю. — Для начала поговорить…
— Ты чо, старпёр? Разговаривать ещё тут…
Она развернула меня и стала стягивать брюки. Я толкнул её ногами — видимо, грубовато, потому что она заплакала и ушла.
Выпил, устыдился — пошёл извиняться. Не найдя её в комнатах, обнаружил запертую дверь ванной.
— Всё из-за тебя! — орёт оттуда женщина. — Уходи!
И я, наконец, понимаю, что это чёртов сон.
— Аборт! — сказал парень на скамейке, продолжая монолог. Видимо, я отключился на секунды.
Седая тётка посреди парка топчет башмаком траву и орёт:
— Харэ срать на газонах! Валите!
Прогоняет собак.
Выпиваю коньяку из пластика, спрашиваю у парня:
— Чей аборт?
— Ну не мой же! — и хохочет так, что обращает на нас тётку, она кричит нам:
— Убирайтесь! Ментов вызову!
Смотрю на своего собутыльника, и узнаю в нём себя — только без бороды и с тонкой шеей. Хорошо бы это был сон — успеваю подумать, и раздаётся звонок.
Открываю глаза, беру трубку, и хорошо знакомый, бесконечно приятный женский голос предлагает:
— Поболтаем?