2. Самодостаточность – залог счастья Часть 2 С
(Продолжение части 2В)
М. – Объясните, пожалуйста, поподробнее.
А. Ш. – Маленький ребенок поднимает крик тревоги и отчаяния, как только его оставят одного хотя бы на несколько минут. Для мальчика одиночество – великое наказание. Юноши легко вступают в общение друг с другом; только более благородные среди них и преданные высоким интересам временами начинают искать одиночества, однако для них еще трудно провести целый день без других. Зрелому же мужчине это легко: он в состоянии уже долго быть наедине с собой, и тем дольше, чем он становится старше. Старик, который один только остался от исчезнувших поколений и к тому же отчасти перерос житейские наслаждения, отчасти умер для них, находит в одиночестве свою родную стихию.
М. – Наверное, не только возраст делает человека менее общительным? Есть и другие причины?
А. Ш. – У отдельных людей склонность к обособлению и одиночеству вырастает пропорционально их интеллектуальным силам. Ибо она, как сказано, не есть что-либо чисто естественное, прямо обусловленное нашими нуждами, а напротив, представляет собой лишь результат достигнутого убеждения в моральной и интеллектуальной ничтожности большинства людей.
И вот оказывается, что хотя на этом свете очень и очень много поистине скверного, но самое скверное в нем – это общество; так что даже Вольтер, общительный француз, вынужден был признаться: «Земля покрыта людьми, не заслуживающими, чтобы с ними говорили».
М. – Значит, в основном, к уединению стремятся интеллектуалы?
А. Ш. – Влечение к обособлению и одиночеству воспитано, стало быть, чувством аристократическим.
М. – Вы говорите об аристократии духа? Ведь так называемое высшее общество тоже состоит из привилегированного класса, называющего себя в ваше время аристократией, а в наше – элитой?
А. Ш. – Всякий сброд чрезвычайно общителен; принадлежность же человека к более благородному разряду прежде всего обнаруживается в том, что он не находит никакой радости быть с другими, а все более и более предпочитает их обществу одиночество и, таким образом, постепенно с годами приобретает убеждение, что, за редкими исключениями, на свете может быть выбор только между одиночеством и пошлостью.
М. – Вы считаете, что избегать людей – удел избранных?
А. Ш. – Одиночество – жребий всех выдающихся умов: иной раз оно заставит их вздохнуть, но всегда изберут они его как меньшее из двух зол.
М. – А что сказать о людях обыкновенных, но не лишенных способности мыслить? Когда прошла пора общительной молодости, они тоже стремятся к уединению?
А. Ш. – Вместе с возрастом в этом отношении становится все легче и естественнее, и на седьмом десятке влечение к одиночеству действительно приобретает силу закона природы, даже как бы инстинкта.
Ибо теперь все соединяется, чтобы способствовать его развитию.
Наиболее сильный стимул к общению – любовь к женщинам и половое чувство – уже утрачен; бесполость старости прямо кладет начало известному самодовлению, постепенно вытесняющему всякую общительность.
М. – Но ведь не только любовь заставляет людей стремиться в общество.
Сделать карьеру, составить себе состояние, обзавестись семьей и наследниками, просто насладиться беседой, иметь успех, или, как сейчас говорят, «доминировать» среди себе подобных – все это серьезные стимулы.
А. Ш. – Мы избавились от тысячи обманов и глупостей; активная жизнь большей частью уже миновала, от будущего ждать уже нечего, у нас нет уже более планов и намерений; поколение, к которому мы, собственно принадлежим, уже сошло со сцены, – окруженные чуждыми людьми, мы стоим одиноко даже с объективной точки зрения и по самой сущности дела.
М. – Все это очень грустно. Что же делать пожилым людям, чем себя занять?
А. Ш. – Полет времени ускорился, и нам хотелось бы еще воспользоваться им для умственной работы. Ибо, если только голова сохранила свою силу, многочисленные приобретенные знания и опыт, постепенно завершенная переработка всех мыслей и большой навык в употреблении всех своих сил делают теперь всякого рода умственное занятие более интересным и легким, чем когда-либо. Мы ясно видим тысячу вещей, которые раньше представлялись нам еще как бы в тумане: мы приходим к известным результатам и вполне начинаем чувствовать свое превосходство.
М. – Вы сейчас говорите о людях, целиком посвятивших себя интеллектуальной деятельности, достигших определенных результатов в своей работе, что и дает им чувство законного удовлетворения. Что можно сказать об их отношениях с окружающими?
А. Ш. – Вследствие продолжительного опыта мы перестали многого ожидать от ближних, так как, в общем, они не принадлежат к людям, выигрывающим при ближайшем знакомстве: нам известно, напротив, что, помимо редких счастливых исключений, мы ничего не встретим, кроме очень дефектных экземпляров человеческой природы, которых лучше не трогать.
Поэтому мы не рискуем более впасть в обычные обманы, скоро подмечаем в каждом, что он собой представляет, и редко испытываем желание вступить с ним в более близкую связь.
М. – Эта тенденция распространяется на всех без исключения?
А. Ш. – Конечно, этим действительным преимуществом старости всякий
пользуется все-таки лишь в меру своих интеллектуальных сил, то есть
выдающиеся головы – больше всех других; однако в меньшей степени оно,
несомненно, достается каждому человеку.
М. – Позвольте заметить, что далеко не все пожилые люди так уж стремятся воспользоваться этим «преимуществом». Напротив, про многих можно сказать строчками нашего замечательного актера и поэта Л. Филатова:
«Я готов хоть к пчелам в улей, / Лишь бы только в коллектив».
А. Ш. – Только крайне убогие и пошлые натуры продолжают быть в старости столь же общительными, как и раньше.
М. – Вы, на мой взгляд, судите таких людей слишком строго. Не все же с годами становятся мудрецами.
Как говорит наш известный сатирик М. Жванецкий, «Мудрость не всегда приходит с возрастом. Бывает, что возраст приходит один».
Просто пожившие люди чувствуют себя еще активными, желающими общения с себе подобными, и видят в этом залог своей востребованности. А одиночество для них – самое страшное. И действительно, в нем есть свои минусы.
А. Ш. – По выражению индийской пословицы, «нет лотоса без стебля»: так и
одиночество наряду со столь многочисленными выгодами имеет также и свои
маленькие невыгоды и неудобства, которые, однако, ничтожны в сравнении с
тем, что мы терпим в обществе…
Впрочем, среди этих невыгод есть одна, которую не так легко осознать, как остальные.
М. – Что Вы имеете в виду?
А. Ш. – Она заключается вот в чем: как благодаря постоянному пребыванию
дома наше тело становится столь восприимчивым к внешним влияниям, что
заболевает от всякого холодного ветерка, точно так же при постоянной
замкнутости и одиночестве душа наша приобретает такую чувствительность,
что незначительнейшие случаи, слова, даже, пожалуй, одна игра чужого
выражения лица способны обеспокоить, задеть или оскорбить нас, между тем как тот, кто все время остается на людях, не обращает на подобные вещи никакого внимания.
М. – Как избежать такой душевной изнеженности при общении с внешним миром, без которого иногда невозможно обойтись?
А. Ш. – Я советую привыкать брать с собой в общество часть своего одиночества, то есть учиться и в обществе быть до некоторой степени одиноким.
М. – Как следует вести себя столь ранимому человеку в чуждой для него среде?
А. Ш. – Он должен для этого не сообщать немедленно своих мыслей другим, а с другой стороны, не придавать большого значения тому, что говорят они; надо, напротив, не ждать от них многого в моральном и интеллектуальном отношениях и потому воспитывать в себе то равнодушие к их мнениям, которое является вернейшим средством всегда обнаруживать достохвальную терпимость.
Тогда, пребывая среди людей, мы все же не будем так всецело поглощены их обществом, а получим больше возможности сохранить по отношению к ним чисто объективное положение; это предохранит нас от тесного соприкосновения с обществом и потому от всякого загрязнения или даже оскорбления.
(Продолжение следует)