Сказ про то, как с берегинею я встретилася.
Православная я и шибко верую в Господа Бога нашего. Да токо лесовичка с водяным да домового уж завсегда молочком с хлебушком побалую. Лесовичку на пёнышек гостинец положу, водяному в воду опущу, домовому под шестком оставлю. Этак-то прежде все бабы делали, хошь батюшка и серчал на их. Мол, нечисть то, не от Господа Бога нашего оне! И то верно, не от нашего, а от прежних богов оне осталися. А коль осталися, знать так было надобно. Ить на свете-то белом без надобности ничо нету. Всяка букашечка, всяка травиночка мала не за просто так, а за надобностю.
Эвон, хошь домовова взять! Без его ни в избе, ни на дворе порядку не станет. Ить недаром он хозяином прозывается. И не приведи Господь прогневить его! Коль прогневишь, уж чо токо не натворит! Лошадям-то гривы да хвосты спутает, у коров всё молоко сдоит, поросят защекотит, в амбар мышей нагонит и мужик тебя любить не станет. Я домового не видывала. А кто видывал сказывал - росточку он небольшого, мохнатенький, ушки у его востреньки, ступает-то мягко, ровно котик. И с лесовичком да водяным тож не встечалася, а довелося мне раз повстречаться с берегинею.
Шло мне на ту пору десято лето. С подружинькам раз по грибы я отправилася. Грибов-то тоды наросло видимо-невидимо, сбирать их антересно было. Вот я и не приметила, как от подружинек в сторону ушла. Как лукошко наполнилося, спохватилася да и давай аукать им, а оне не отзываются. Глянула вкруг, а лес-то ненашинский. Шибко я испужалася да и давай метаться из стороны в сторону. Да куды не сунуся, всюды аль болотина, аль бурелом. В болотине-то и обутку, и лукошко оставила. Немало верст по тому лесу я намеряла и страху немало натерпелася. А как смеркаться почало, силы-то меня и оставили. Села под ёлкою, подолом ноги закутала да, навроде, и задремала как.
Уж и не знамо, сколь этак-то просидела, токо слышу собака где-то вблизи залаяла. Я в ту сторону глянула, а тама парнишка стоит босый, простоволосый, рубаха на ём рвана, порты заплатаны. Поманил он меня рукою к себе да за кустик зашёл. Шибко я возрадовалася, вскочила, к ему кинулася. К кустику подбегла, а парнишка уж подале стоит, сызнова манит. Этак-то и повел он меня да к деревне и вывел. За всю дорогу ни словечком не обмолвился и близко к себе не подпущал. А как к деревне вышли - ровно в воду канул.
А наши-то уж в живых меня увидеть и не надеялися. Подружиньки к обеду воротилися да и сказали им, мол, Катька ваша в лесу потерялася. Тятенька с мужикам до темна меня искали, а мамонька с баушкою уж все глазоньки выплакали. В избу-то я вовсе без силов вошла. Оне на меня токо глянули, скореечи молоком напоили и без всякого допросу на печку сунули. А утром принялися про всё спрашивать. Как про парнишку-то сказала я, шибко подивилися.
Опося мамонька по воду пошла да бабам у колодца тож про парнишку сказала. А суседка молода, котора в нашу деревню из Ситова была выдана, так рукам и всплеснула да мамоньке: "Егорушка то! Окромя его, боле некому!" Да и принялася сказывать.
Раз в деревню Ситово нанялся подпаском парнишка-сирота, недокормыш тощий, а при ём собака шелудивая. Егоркою того парнишку кликали. В Ситове стадо было немалое. Деревня-то богата, не по одной корове держали. Одному пастуху за этаким стадом было не углядеть. В пастухи бобыля из суседней деревни нанимали. Дело своё он хорошо знал да токо человеком-то шибко недобрым был. Вот подпаски при ём и не держалися, бывало за лето не один сменится. Уж больно пастух их работою нагружал. Сам в тенёчке ляжет, а подпаску велит за стадом глядеть. А в стаде не токо коровы, телята ещё. А за телятам-то глаз да глаз нужён. У прежних подпасков родители были, за дитёв своех оне вступалися. Мол, чо парнишу этак-то нагружаешь, ить он токо за снедь пасёт?! А за Егорку вступиться было некому, вот пастух всю работу на его и свалил.
Хошь и был Егорка старательным, и собачонка ему помогала, да токо за телёнком-то раз и не углядел. Стадо вечером пригнали, а на одном дворе телёнка не достаёт. Хозяин - к пастуху, а тот давай Егорку винить да посылать телёнка искать. Егорка заревел да к болоту побёг, стадо-то подле болота паслося. А пастух ему вслед: "Коль без телёнка воротишься, шкуру с тебя спущу!" Ждали-пождали, токо Егорка-то не воротился.
А по утру всею деревнею к болоту пошли, Егорку искать. Глядят, у болота егонна собачонка мечется. Как людей увидала, в болото кинулася, люди - за ей. А она и привела их к месту гиблому. Прозывалося оно Гадью Зелёною. Сверху тама росла трава сочная, а снизу, под ею, трясина бездонная. Не знамши об трясине той, ни в жисть не догадаешься. Собачонка к Гади подбегла, гавкнула да в трясину и прыгнула. Токо разок другой трепыхнулася, и засосало её. Тута и ясно всем сделалося: собачонка-то указала место погибели Егоркиной. Мужики пастуху попеняли, бабы поревели, Егорку жалеючи, а опосля все и позабыли об ём. Да токо он вскорости про себя напомнил им.
Раз в жатву баба дитё накормила, под снопы положила да дале работать пошла. Вот жнёт она и слышит, в том месте, где дитё лежит, собака лает. Баба оглянулася, а тама Егорка стоит, на дитё ей перстом указыват. Она к дитю кинулася, а оно на брюхо перевернулося, ещё чуток и задохлось бы. Баба давай про то людям сказывать, людей-то попервости сумление взяло. Токо недолго оне сумлевалися - Егорка-то частенько появляться стал. То ребятишек из лесу выведет, то парнишкам подмогнёт от стада волков отогнать, то об напасти упредит. Люди приметили, бережёт Егорка токо дитёв. Ребятишки-то сбережённые уж опосля завсегда к Гади Зелёной сбегают да в трясину Егорке подарок аль гостинец кинут.
А раз Егорка всей деревне показался. В Ситове у парнишек забава была: яблоки с чужих огородов таскать. Вы токо не подумайте чо! Воров в Ситове отродяся не водилося! Тама хозяева, ежели из избы уходили, и дверь-то не замыкали, токо палочкою подпирали. Мол, нету никого. Яблочна забава парнишкам от отцов да дедов перешла. Ежели хозяин парнишу словит - крапивою надерёт, а сердца-то не держит. Этак-то и сам прежде забавлялся. А на краю деревни жил мужик по прозванию Куркуль. И уж до та жадён был, поди, и снегу-то у его зимою не выпросишь. В огороде у его росли яблони особые, этаких-то в деревне ни у кого не было. Яблоки на их сладки да румяны были. Из парнишек далеко не кажный решался за тем яблокам слазать. Ить Куркуль, коль словит, не крапивою порол, а бил смертным боем. А уж тот, кто уворует яблоки те, зараз у товарищей своех в герои попадёт.
Вот два парнишки и решилися погеройствовать. Подкараулили, коды Куркуль с сыном навоз чистить пошли, да через забор ихний и сиганули. По паре яблок за пазуху сунули да скореечи обратно. С забора спрыгнули, а тама Куркуль с вилам их встречает. Один парнишка в гумно кинулся, Куркуль - за им. Того гляди догонит да вилам запорет. А другой вдоль деревни побёг. Бежит, во весь голос просит у людей защиты от Куркуля для товарища. Мужики чичас же работу бросили да в Куркулёво гумно ринулися, и бабы следом. Глядят, парнишка изо всей мочиньки к риге бежит, а Куркуль его настигает, да всё норовит вилам пырнуть. И по всему выходит, не поспеют мужики спасти парнишку-то. Тута за ригою собака этак звонко залаяла, а из риги-то Егорка выскочил да прямо к Куркулю кинулся. Тот и давай его вилам пырять. Токо вреда Егорке от того не было - вилы-то скрозь его проходили. Здеся и мужики подоспели и давай Куркулю бока мять. А как намяли досыта, про Егорку вспомнили, а его и след простыл. Бабы тож в стороне не осталися, Куркуля-то оне заплевали всего. А опосля одна этак-то и сказала: "Чо же енто, бабоньки, Егорушка наших дитёв оберегает, а одёжа на ём худая Надобно нам ему другу одёжу справить!" Все с ею согласилися. Вот оне чо пошили, чо готово взяли, в узел связали да с камнем в Гадь и кинули. Да токо одёжа-то та, верно, не по нраву Егорке пришлася. Он и опосля в своей рубахе рваной да портах заплатаных так и ходил.
Весть-то об Егорушке по всей округе разнеслася и до батюшки дошла. Батюшка шибко осерчал. И службы дожидаться не стал, чичас же в Ситово кинулся да прямиком к набату. И давай со всей мочиньки лупить. Люди-то ровно на пожар сбежалися. А батюшка и давай речь держать: "Чо творите-то вы, православные?! Утопленика восхваляете да подаркам одариваете! Нешто не разумеете, ить не от Господа он, а от лукавого!" Тута баушка стара перебила его: "Чо речёшь-то ты, батюшка?! Мы от Егорушки, окромя добра, ничо не видывали! Дитёв он бережёт! Нешто нечисть добро творить станет?!" А батюша ей: "Не дитёв он бережёт, а мешается в промысел Божий! Ить на всё воля Божья!" А баушка сызнова: "А коль так, то пошто ты девку свою к Игнатихе потащил, коды она пирогом подавилася?!" И други давай кричать: "Пошто матушку в город к дохтуру возил?! Пошто мазь к своем чирьям прикладывал?!" Тута и кузнец Молчун уста разверз. Бывало, ежели раз в день слово молвит, и то хорошо, а тута цельну речь сказал: "Ты, батюшка, боле зубы ко мне драть не приходь! Коль зубам ты маешься, верно, Господу Богу угодно то!" Батюшке-то и крыть нечем. А люди во всю разошлися, уж всё ему припомнили. Да пообещали в другой приход перейти, коль на Егорку сызнова напраслину возводить станет. От Ситова церкви большёй доход был, вот батюшка и угомонился, про Егорку-то боле не поминал. Да токо и Егорушку боле не видывали. Сказывали, навроде, батюшка отпел его.
Молодуха свой сказ докончила да этак-то и сказала: "Агафюшка, ить верна погибель девчонке-то твоей грозила! А иначе Егорушка не объявился бы!"
На другой день мамонька повезла меня в Ситово. Молодуха-то тож с нам поехала, дорогу указывать. Я с собою гребешок прихватила, мне его тятенька из городу привёз. Сам-то он был жёлтенький, а по верху у его цветочки голубеньки да листочки зелёненьки шли. Все подружиньки мне шибко завидовали. Всё выменять его на ленты да на платки желали, токо я не соглашалася. Уж больно люб он мне был! А для Егорушки не пожалела.
Молодуха Гадь Зелёну указала мне, а сама-то с мамонькою поодаль осталася. Одна подошла я к месту тому, на колени опустилася, гребешок в трясину кинула и принялася благодарить Егорушку за спасение.
Благодарю да чую - по голове-то меня ровно ветерок студёный гладит. А опосля в болоте собака залаяла.