Название статьи в оригинале: ПРИ ЧЁМ ТУТ СЛОН?
In Мастерская художественного перевода Март 2, 2016. (Блог Ольги Шустряковой).
1.
Заметки по итогам лекции Александры Борисенко о переводе «неправильной» речи.
Один из любимых кошмаров переводчика — обнаружить в тексте речь, которая не соответствует литературной норме. Например, если литературный персонаж — иностранец, носитель диалекта или странный человек, который как-то странно разговаривает.
*
Проблема передачи речевых особенностей персонажей особенно актуальна для английской литературы, потому что диапазон разных видов английского языка грандиозен, он в разы больше, чем диапазон разновидностей русского языка. Есть огромное количество региональных диалектов, которые живут своей собственной жизнью — и если вы встретите представителя какого-нибудь особенно оригинального региона, вы можете вообще не разобрать, что он говорит.
*
Частый используемый приём — столкнуть в романе американца и англичанина и заставить их друг друга не понимать.
Виктор Голышев в одном из интервью сказал об этом так: если в британском романе в разговор с англичанами вступает американец, то в русском переводе все англичане будут говорить как люди, а американец — как полуобразованная скотина. Так делать нельзя: американцы говорят вежливо и грамотно, просто на своём языке. Но перенести в русский перевод эту речевую разницу — это нужно постараться.
*
Пример из романа Ника Хорнби Long Way Down:
‘How would you have ordered pizzas?’ Jess asked him.
‘On a cell,’ he said.
‘What’s a cell?’ Jess asked.
‘OK, a mobile, whatever.’
‘Are you American?’ Jess asked him.
‘Yeah.’
Игра довольно простая: американец называет мобильный телефон cell, а англичанка не понимает (или делает вид, что не понимает).
Что здесь надо сделать? Нам надо, чтобы американец сказал какое-то слово, которое было бы не вполне выдуманным и в принципе понятным, но звучало бы слегка диковато. То есть, американец должен сказать странное. А если бы это был англичанин в Америке, то англичанин должен был бы сказать странное. Вот такая вещь.
*
Отличия американского и британского словоупотребления на примере слова quite.
“She’s quite intelligent” для американца означает, что она умная.
Для британца — что она вообще-то дура.
На эту тему американская писательница Эрин Мур, переехавшая жить в Лондон, написала увлекательную книжку That’s Not English: Britishisms, Americanisms, and What Our English Says About Us.
*
Интересная вещь — социальные диалекты. Например, Upper Class English — язык «золотой молодежи» 1930-х годов. Это язык неправильный — но не такой неправильный, как у людей простых сословий, а такой неправильный, как у аристократов, — то есть довольно изощрённо неправильный. Сленг аристократической молодежи встречается у разных писателей того времени; особенно ярко — у Ивлина Во.
Есть в нём очаровательные идиомы. Например:
«кошкина пижамка» (cat’s pajamas) — так скажут о чём-то прелестном; например, о любимой девушке;
«пчелиные коленки» (bee’s knees) — так скажут о чём-то превосходном; например, о великом человеке.
*
У британских аристократов вообще есть свои особенности произношения и словоупотребления. Например, они говорят не toilette paper, а lavatory paper; не mirror, а looking-glass; не wealthy, а rich. (Нэнси Митфорд в 1955 году написала про это подробную статью “The English Aristocracy”, в которой много таких примеров.)
*
Большинство переводческих проблем — не технические, а психологические. Написать по-русски «кошкина пижамка» — это нетрудно. Но чтобы читатель понял, зачем в тексте появилась эта пижамка, научился её опознавать и соотносить с определенной культурной принадлежностью, нужно проделать нечеловеческую работу и написать десятки сносок.
*
Марк Твен в предисловии к «Приключениям Гекльберри Финна» пишет: «В этой книге использовано несколько диалектов, а именно: негритянский диалект штата Миссури, самая резкая форма захолустного диалекта Пайк-Каунти, а также четыре несколько смягченных разновидности этого последнего. Оттенки говора выбирались не наудачу и не наугад, а, напротив, очень тщательно, под надежным руководством, подкрепленным моим личным знакомством со всеми этими формами речи».
Очень хочется посмотреть на то, как русский читатель различит четыре формы диалекта Пайк-Каунти.
*
Прежде чем переводить речь персонажа, с которой автор осознанно играет, задайте себе вопрос, что это за персонаж и почему он так разговаривает. Он неграмотный? Он пытается притвориться неграмотным? Он вышел из грязи в князи и силится произвести дешёвый эффект? Поймите это сами, разберите речевой портрет по косточкам и после этого соберите его заново средствами русского языка — возможно, они окажутся совсем другими.
*
Негр Джим в «Приключениях Гекльберри Финна» разговаривает так:
Goodness gracious, is dat you, Huck? En you ain’ dead — you ain’ drowned — you’s back agin? It’s too good for true, honey, it’s too good for true. Lemme look at your chile, lemme feel o’ you. No, you ain’ dead! you’s back agin, ‘live en soun’, jis de same ole Huck — de same ole Huck, thanks to goodness!
Это — негритянский диалект штата Миссури, для которого в русском языке нет никакого эквивалента. Дело ещё более безнадёжное, чем с аристократами, потому аристократы у нас хотя бы до Октябрьской революции существовали, а негритянских диалектов не существовало никогда. А негр Джим, надо понимать, разговаривает так на протяжении всей книги — Марк Твен ни на минуту не пасует. Что делать?
Изящное решение предложил Чуковский, который переводит этот кусок так:
«Это ты, Гек? Ты жив? Не утонул? Опять со мной? Это так хорошо, что даже не верится! Джим даже не может притти в себя от радости! Бедный старый Джим думает, не во сне ли он это видит! Дай Джиму хорошенько взглянуть на тебя. Ты ли это, Гек? Ты жив, ты опять со мной, добрый старый, верный Гек!»
Понятно, как это устроено, да? Джим у Чуковского говорит о себе в третьем лице, в простодушной и наивной манере ребёнка и дикаря. Таким образом, его речь сразу начинает отличаться от четырех разновидностей просторечия Пайк-Каунти, и она хорошо опознается в тексте. В ней чувствуется искренность, наивный взгляд на мир, и это хорошо сочетается с портретом героя.
*
Стандарт произношения для англичан вообще играет важнейшую роль и сразу относит человека к определенному сословию. Как только профессор Хиггинс научил носительницу диалекта кокни разговаривать как аристократка, это изменило всю её жизнь.
Правда, некоторые исследователи пишут, что Бернард Шоу в «Пигмалионе» всё наврал, потому что ни одна девушка кокни не согласилась бы променять свой чудесный язык на что-то вот такое правильное и скучное.
Кокни — на самом деле ярчайший и очень интересный диалект. Это язык представителей лондонского пролетариата, родившихся в центральном районе Лондона в пределах слышимости церковных колоколов St. Mary-le-Bow. По одному этому определению вы уже чувствуете, что кокни — это звучит гордо, правда?
*
Маргарет Тэтчер свой стандарт произношения меняла дважды. Сначала она разговаривала, как дочь лавочника, которой и являлась. Затем окончила Оксфорд и приобрела оксфордский выговор — он тоже довольно узнаваемый и в политических делах не всегда полезный. Этот выговор стал ей мешать, и тогда она поставила себе RP (Received Pronunciation). RP — это чистое произношение, практически лишённое следов классовых и региональных черт. Так разговаривают дикторы BBC.
*
В языке лондонских кокни присутствует знаменитый cockney rhyming slang — языковая игра, основанная на рифмах и, по легенде, придуманная специально для того, чтобы никто ничего не понимал.
Делается так.
Надо вам, например, сказать, что кто-нибудь пьян — he’s drunk. Вы берёте английское выражение из двух слов, которое рифмуется с drunk — в данном случае, elephant’s trunk. И дальше вместо drunk используете то слово из этой связки, которое с drunk не рифмуется: “He’s elephant’s.”
Что такое elephant’s, знает любой англичанин и почти любой американец, потому что rhyming slang — безумно популярный языковой код, который продолжает обрастать новыми выражениями и обзаводиться собственными словарями; он сплошь и рядом встречается в литературе, и писатели с его помощью по-всякому развлекаются.
Сконструировать rhyming slang по-русски — вообще как нечего делать. Чего у нас не хватает, рифм? Идиоматических выражений?
Вопрос в другом: поверит ли ваш читатель, что так на самом деле разговаривают? Чтобы русский читатель этим проникся, ему нужно сначала подробно объяснить всё то, что изложено выше, а потом последовательно играть в эту игру в русских переводах. Если бы это сделал один переводчик, второй, пятый, кто-нибудь снял бы на эту тему популярный фильм — тогда да. Но пока этого не случилось.
Ссылка по теме: Cockney Rhyming Slang. London’s Famous Secret Language.
*
Существует много способов создать образ одного языка внутри другого. У американской писательницы китайского происхождения Эми Тан в её романе The Bonesetter’s Daughter появляется старая китаянка, которая прожила в Америке всю жизнь, но английский так толком и не выучила — её речь ограничена набором основных слов и лишена синонимического богатства. Например, она знает слово «дерево», но не знает слов «клён», «дуб», «ёлка» и так далее. И получается, что она разговаривает, опуская все лишние слова и используя только главные, и дефективность ее речи в итоге производит величественный и поэтичный эффект. Переводчику надо понять, как это устроено, и сделать то же самое по-русски.
Вот как один студент перевёл реплику старой китаянки, в которой она сетует на невнимательность врачей:
— Доктор даже не берет телескоп, чтобы слышать мое сердце. Никто не слышит мое сердце. Ты не слышишь. Гаолинь не слышит.
Достаточно было взять альтернативный вид глагола («слышит» вместе «слушает»), и приземленная жалоба китаянки на то, что её никто не обследует, оборачивается экзистенциальной проблемой, — а это именно то, к чему мы здесь стремимся.
*
Очень интересно с этим работал Хэмингуэй — не в переводах, а в оригинальных произведениях. В романе «По ком звонит колокол» у него появляется испанская речь, которая на самом деле, конечно, английская, но ты сразу понимаешь, что вот этот английский — это у него испанский. Хэмингуэй использует thou (ты) и you (вы), потому что деление на «ты» и «вы» в испанском есть; использует галльские корни, меняет порядок слов — и таким образом изображает испанскую речь.
То есть, в литературе известны случаи, когда в одном языке создается образ другого языка. Вопрос в том, хватает ли на это мастерства.
*
В романе Диккенса «Мартин Чезлвит» есть такой удивительный персонаж — акушерка Сара Гэмп, которая разговаривает совершенно безумным образом. Это ещё один представитель лондонских кокни, но она не просто кокни (этот диалект действительно трудно переводить на русский чем-то кроме нейтрального просторечия), а кокни с рядом индивидуальных особенностей. Поскольку миссис Гэмп смолоду привыкла вращаться в высших кругах, её просторечие насыщено словами более культурными и сложными, которые она безбожно коверкает и перевирает.
В русском переводе «Мартина Чезлвита», сделанном Дарузес (Чуковский хвалит его в своей книге «Высокое искусство»), Сара Гэмп говорит сумбурным, но в целом обычным языком, в котором нет ни единого неправильного слова. Чуковский объясняет это тем, что «все эти отклонения являют собой единую речевую систему, которой не воспроизвести на другом языке».
Давайте поспорим с Чуковским? В миссис Гэмп главное — не то, что она кокни, а её личные приколы. Когда речь идёт о личных приколах персонажа, вы как переводчик становитесь гораздо свободнее. Никто у вас не обязан узнавать миссис Гэмп как представителя кокни, потому что важно в ней не это, а то, что она одна такая на всю английскую литературу. Это в её честь большие чёрные зонты стали называть gamps, а Пуаро в «Убийстве в восточном экспрессе», узнав, что соседа по купе зовут мистер Гаррис, говорит: ‘I read my Dickens. M. Harris, he will not arrive’, потому что у миссис Гэмп есть воображаемая подруга миссис Гаррис, на которую она всегда ссылается, но всем понятно, что её не существует в природе.
Одним словом, это страшно знаменитый персонаж. Почему бы не обыграть её индивидуальную манеру? Чего мы, собственно, не можем тут сделать? Мы не можем как-нибудь смешно перековеркать культурное русское слово? Соединить два слова в одно, как это делает она? Перепутать стилистический регистр? Всё это по-русски можно сделать, и никаких преград у нас на этом пути нет.
Конечно, всегда есть риск, что читатель откажется считать речь персонажа убедительной. Это вещь непредсказуемая, но это риск, на который в данном случае стоит пойти.
*
Почему учебники, написанные очень достойными исследователями перевода, сегодня кажутся устаревшими? Дело в том, что все эти учебники составлены очень директивно: мы сейчас вам скажем, как надо переводить, и вы всю жизнь будете так делать. А переводоведение за последние 50 лет успело получить новое развитие, и сегодня в основном идет по дескриптивному, описательному пути.
*
Вообще важно понимать, что границы того, что в переводе сделать можно и чего нельзя, постоянно сдвигаются, это не статичная вещь. Можно находить или придумывать новые способы передать в переводе то, что ещё вчера считалось непередаваемым. Не полагайтесь на традицию, всегда задавайте себе вопрос: а может, получится сделать по-другому? И иногда оказывается, что это действительно получается.
2.
Название статьи в оригинале: ЭТО ВАЖНО ИЛИ НЕТ?
In Мастерская художественного перевода. Март 8, 2016504 Views. Автор Ольга Шустрякова.
Заметки по итогам лекции Александры Борисенко о лексических проблемах перевода — они непростые, они часто возникают, и про них интересно поговорить.
*
Если внимательно присмотреться, редко какое иностранное слово переводится на русский нацело. Иностранное слово часто будет иметь слегка другое употребление, немножко другие оттенки, в чём-то пересекаться с русским аналогом, а в чём-то не пересекаться. Если вы нарисуете русский хлеб, французский pain и английский bread, — картинки окажутся разные. Даже если мы будем применять в переводе описание, мы никогда не сможем запихнуть в него все оттенки всех слов, из которых состоит текст, — с этим фактом нужно смириться. Этот факт вообще хорошо тренирует смирение.
*
Тем не менее, есть целый ряд слов, которые переводить особенно трудно, и с которыми вот так вот просто одним смирением не сладишь.
В каких-то случаях вы можете привести в русский язык кальку с английского c помощью транскрипции или транслитерации, и она может прижиться, как прижился «кэб», а может не прижиться, как не прижился «уотермен». «Уотермена» пытались ввести переводчики издательства «Академия» — они серьёзные англоманы, и предметный мир для них страшно важен. «Уотермен» означает человека, который поит лошадей на постоялом дворе — и больше ничем не занимается. И переводчики говорили: ну как же, это же так важно, что он не конюх, а именно уотермен. Но уотермен не прижился, и дело не только в том, что он по-русски трудно произносится. Это вообще довольно стихийная, непредсказуемая вещь, — приживётся слово в языке или нет.
*
Плохо обстоит дело с говорящими названиями и именами. С одной стороны, мы часто переоцениваем говорящесть имён в иностранном языке. Например, многие русские фамилии от чего-нибудь произошли. И какой-нибудь, скажем, Кошкин — это не обязательно говорящая фамилия. Мы можем вообще не слышать, что фамилия как-то связана с кошками. Но иностранцу это гораздо слышнее, и он смотрит и думает: о, Кошкин! Наверное это очень важно, наверное я обязательно должен это в переводе передать. И его потуги связать фамилию персонажа с кошками на проверку могут оказаться сильно overdone.
*
Помимо этимологии, у имён и названий есть звучание. Когда вы это звучание убиваете в попытке передать смысл, вы часто теряете больше, чем приобретаете. В романе Антонии Сьюзен Байетт Possession: A Romance есть лирический герой по фамилии Ash — такой романтический поэт викторианской эпохи. Ash — это, как мы понимаем, и дерево (ясень), и пепел, и обе эти ассоциации как-то обыгрываются в романе. Русский переводчик в стремлении сохранить отсылку к дереву сделал из этого героя Падуба. Отсылку к пеплу он при этом всё равно потерял, но главное даже не в этом. Главное в том, что имя персонажа в тексте постоянно повторяется. И во всём романе у вас оказывается не лёгкий и прекрасный Эш, а Падуб, Падуб, Падуб…
*
Не менее сложная ситуация возникает с английскими домами, они тоже всегда как-нибудь называются, причём часто совершенно бессмысленно. То, что какой-нибудь дом называется Abbey, совершенно ничего о нём не говорит, — не исключено, что это развалюха. Grange — это тоже просто слово, и как правило не надо переводить его «амбаром», это только запутает всё дело.
Конечно, иногда автор не оставляет вам выбора, и вы вынуждены сделать название говорящим. Здесь, как всегда, не может быть универсальной рекомендации, каждый раз вы имеете дело с конкретным словом и взвешиваете риски.
*
Юрий Мачкасов в своём переводе «Гарри Поттера» превращает Диагональную аллею в «пер. Пендикулярный» (потому что она Diagon alley). Так что примеры удачной передачи говорящих имен тоже есть. Но мало.
*
У Д.И. Ермоловича есть хорошая книжка «Имена собственные на стыке языков и культур», где очень подробно обсуждаются проблемы перевода имен собственных. Можно не согласиться с какими-то рекомендациями: например, он пишет, что называть Линкольна Эйбом — это нехорошо, потому что в русской традиции Линкольна знают под именем Авраама, и если при английском написании очевидно, что Abraham и Abe — это одно и то же, то по-русски у Авраама и Эйба нет ни одной общей буквы, и читатель не поймёт, что это один и тот же человек.
Это опасение кажется преувеличенным. Можно всё-таки поверить в то, что читатель не совсем тупой и догадается, что это один и тот же Линкольн. Тем более, что манера сокращать своего президента и национального героя до Эйба — довольно интересный и значимый странноведческий факт. Хорошо бы его передать.
*
Надо быть осторожнее с прецедентными именами — например, с Наполеоном. Это у нас он великий полководец, а французы часто вспоминают Наполеону его бурную любовную жизнь. При переводе фразы типа «наполеоновские планы» могут возникнуть недоразумения.
*
В каких-то случаях мы просто вынуждены подчиниться традиции. Никто не пишет «Утренняя звезда», все пишут «Морнинг стар».
В детективе Дороти Сэйерс встречается выдуманная газета с таким названием, причём выдумала она её раньше, чем такая газета появилась на самом деле. Но газета уже есть, и её уже принято называть по-русски определенный образом. Деваться некуда — пишешь «Морнинг стар», делаешь сноску, что это не та самая газета, а другая, что писательница её придумала, а потом такая газета действительно появилась.
*
В английском нет слова «самолюбие», а есть только pride, что не одно и то же; зато у англичан есть слово flatter — которое вроде как лесть, но если в русском языке «лесть» имеет отрицательную коннотацию, то по-английски это довольно нейтральное слово.
Как мы помним из предыдущей лекции, на этом месте многие любят делать глубокие выводы о национальном характере. От этого, конечно, можно и удержаться, но важно понимать, что такие плохо переводимые слова встречаются. И каждый раз, когда ты на такое слово натыкаешься, ты выбираешь, как себя с ним вести. Нужно понять, что там на самом деле написано, и как это сказать по-русски.
*
Наконец, есть ложные друзья переводчика — слова, которые могут значить то же, что они значат и у нас, но обычно этого не делают. Слово extravagant регулярно переводят как «экстравагантный», хотя оно чаще всего означает «расточительный». И extravagant dress — это как правило не в том смысле, что платье ярко-красное и с декольте, а в том смысле, что оно слишком дорогое.
*
Грубые описания секса у Генри Миллера по идее надо переводить на русский матерными словами, потому что автор намеренно выбирает самые непристойные слова, какие только есть в языке; в этом его художественная задача.
Генри Миллера стали переводить на русский после Перестройки. Тогда ещё никто из переводчиков в жизни не видел напечатанного слова из трёх букв, никто не решался этого сделать, и перевели это всё в результате какими-то скользкими эвфемизмами, — эффект оказался гораздо хуже, чем у Генри Миллера.
*
Кстати. Первые послеперестроечные переводчики Генри Миллера, впервые дорвавшись до книжки про секс, очень трогательно убирали из перевода всё, что свидетельствовало об интеллектуальности лирического героя. А лирический герой у Миллера —выпендрежник, он всё время ссылается на какие-нибудь умные книжки и философские течения; посылает танцовщице томик Шервуда Андерсона с первым утренним курьером, и прочее. Пассаж про Шервуда Андерсона переводчик опускает. Его, конечно, никто не заставлял этого делать, но душа очевидно просила переводить только самое интересное, не отвлекаясь на Шервуда Андерсона.
*
Date — это же не совсем свидание. Свидание — это черёмуха в цвету, она вся такая в платье, а он волнуется и ждёт. А date — это «Секс в большом городе».
По-английски про это есть целый пласт заштамповавшейся лексики — dating slang. А по-русски никакой заштамповавшейся лексики про это нет, вы можете только придумать её, насколько хватит остроумия, и надеяться, что вам повезёт и придуманная вами лексика приживётся.
*
Лучший пример про то, как менялся перевод в разные периоды. Чтобы развлечься напоследок.
Это — заключительный пассаж «Джейн Эйр», переведённый Гуровой в 1990-х очень близко к тексту:
Сент-Джон покинул Англию ради Индии. Он вступил на избранную им стезю и следует по ней до сих пор. Никогда еще столь мужественный пионер не пролагал дорогу среди диких скал и грозных опасностей. Твердый, верный, преданный, исполненный энергии и света истины, он трудится ради ближних своих, расчищает их тяжкий путь к спасению. Точно исполин, он сокрушает препятствующие им суеверия и кастовые предрассудки. Пусть он суров, пусть требователен, пусть даже все еще честолюбив, но суров он, как воин Великое Сердце, оберегающий вверившихся ему паломников от дьявола Аполлиона. Его требовательность – требовательность апостола, который повторяет слова Христа, призывая: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною». Его честолюбие – честолюбие высокой самоотверженной души, взыскующей обрести место в первом ряду спасенных – тех, кто непорочен стоит перед престолом Божьим, тех, кто разделит последние великие победы Агнца, тех, кто суть званые, и избранные, и верные.
Сент-Джон не женат и теперь уже не женится никогда. Труд его был по силам ему, а ныне труд этот близок к завершению – его дивное солнце спешит к закату. Его последнее письмо исторгло у меня из глаз человеческие слезы и все же исполнило мое сердце божественной радости: ему уже мнится заслуженная награда, его нетленный венец. Я знаю, следующее письмо, начертанное рукой мне не известной, сообщит, что добрый и верный раб наконец призван был войти в радость господина своего. Так к чему лить слезы? Никакой страх не омрачит последний час Сент-Джона, ум его будет ясен, сердце исполнено мужества, надежда неугасима, вера тверда. Залогом тому его собственные слова.
«Мой Господин, – пишет он, – предупредил меня. Ежедневно Он возвещает все яснее: “Ей, гряду скоро!”, и ежечасно все более жаждуще я отзываюсь: “Аминь. Ей гряди, Господи Иисусе!»»
А это — он же в переводе Станевич 1950-х. В свойственной советскому переводу манере убрана вся «религиозная пропаганда»:
Что касается Сент-Джона, то он покинул Англию и уехал в Индию. Он вступил на путь, который сам избрал, и до сих пор следует этой стезей.
Он так и не женился и вряд ли женится. До сих пор он один справляется со своей задачей; и эта задача близка к завершению: его славное солнце клонится к закату. Последнее письмо, полученное от него, вызвало у меня на глазах слезы: он предвидит свою близкую кончину. Я знаю, что следующее письмо, написанное незнакомой рукой, сообщит мне, что Господь призвал к себе своего неутомимого и верного слугу.
И, наконец, перевод великого Иринарха Введенского (19 век):
Мистер Сент-Джон Риверс уехал в Индию и сделался там отличным миссионером. Он не женат.
3.
Название статьи в оригинале: МАЛЬЧИК БАГИРА, ПИШУЩЕЕ МЫЛО И НОГОМЁТ.
In Мастерская художественного перевода Март 8, 2016799 Views . Блог Ольги Шустряковой.
Заметки по итогам лекции Виктора Сонькина — о ситуациях, когда предметом перевода становится непосредственно сам язык. (А это происходит чаще, чем кажется.)
*
Один из классических текстов, написанных на эту тему — статья Романа Осиповича Якобсона «О лингвистических аспектах перевода».
Начинает Якобсон вот с чего: Бертран Рассел как-то заметил, что невозможно понять, что означает слово «сыр», если не обладать нелингвистическим знакомством с сыром. Как однажды по другому поводу выразился Виктор Шкловский, очень трудно объяснить вкус дыни человеку, который всю жизнь жевал сапожные шнурки.
Якобсон считает, что это неверная точка зрения: «Мы никогда не пробовали ни амброзии, ни нектара и обладаем только лингвистическим знанием слов “амброзия”, “нектар”, а также слова “боги” — названия мифических потребителей этих продуктов; однако мы понимаем эти слова и знаем, в каком контексте они обычно употребляются».
*
Якобсон отмечает, что идея перевода в бытовом смысле — с языка на язык — оказывается для лингвистики невероятно важной. При помощи переноса слова из одного языка в другой можно гораздо точнее понять, что именно содержится в его значении.
Тот же «сыр» в разных культурах может иметь разное значение. Английский “cheese” и русский «сыр» — не совсем одно и то же, потому что по-английски словом cheese обозначается и творог в том числе — cottage cheese, и если по-русски мы можем попросить кого-нибудь принести нам «сыра и творога», то по-английски нельзя сказать “bring cheese and cottage cheese”, потому что это будет нелепая фраза. В данном случае эта разница связана с технологией приготовления, и технологические нюансы находят отражение в языке.
*
Существует гипотеза языковой относительности, или гипотеза Сепира-Уорфа. Эта гипотеза в середине 20 века была невероятно популярной. Сепир, который был антрополог, и Уорф, который был лингвист, занимались языками и культурами североамериканских индейцев и пришли к выводу, что языки индейских племен настолько не похожи на привычные нам европейские языки, что само восприятие мира у людей, которые на них говорят, — оно тоже совершенно другое. Скажем, в языках некоторых племен нет будущего времени — а значит, у них отсутствует само понятие будущего времени, и они не в состоянии планировать свою жизнь наперёд, как это делают европейцы.
*
Кстати. Знаменитая идея о том, что в языке эскимосов присутствует больше ста слов для обозначения снега, и они одни такие уникальные, — это байка, которая была многократно развенчана. Во-первых, у эскимосов физически нет ста слов для обозначения снега. Во-вторых, у многих других народов северных широт, в том числе у русских, слов для обозначения снега тоже очень много. Если мы заглянем в региональные словари и даже в словарь Даля, то несколько десятков слов, называющих виды наледи, наста, поземки, метели, гололедицы, инея и так далее, мы там точно найдём, и эти слова будут вполне переводимы на какой-нибудь шведский или исландский; а на арабский — не будут.
*
Ну, так вот. Гипотеза Сепира-Уорфа на некоторое время закрепилась в лингвистике, но затем её сильно полюбили маргиналы, псевдонаучные фрики и просто сумасшедшие, а в приличном научном сообществе эту гипотезу стали усиленно опровергать. Сейчас накал страстей несколько поутих, и вышли научные работы, в которых очень осторожно говорится о том, что взаимовлияние языка и сознания всё-таки существует. И не только существует, но даже определяется экспериментальными исследованиями.
*
Есть такой израильский лингвист Гай Дойчер, пишущий научно-популярные книги о языке. Он постарался вернуть гипотезу языковой относительности в русло нормальной мейнстримной лингвистики и написал на эту тему книгу Through the Language Glass.
В ней есть несколько очень интересных историй. Например.
Филолог-классик Уильям Юарт Гладстон (впоследствии ставший премьер-министром Великобритании) в своём трехтомнике о языке Гомера замечает, что в «Илиаде» и «Одиссее» море описывается греческим словом, которое означает «видом как вино» и которое на английский чаще всего переводится как wine-dark sea, а на русский — словом «виноцветный».
Гладстон задается вопросом, что это, собственно, значит? Бурное штормовое море? Море на закате или на рассвете, окрашенное красными лучами солнца? Существовало даже вполне серьезное предположение, что это море, подкрашенное определенным видом красных водорослей. Но дело в том, что у Гомера нигде нет указаний на то, что это море какое-то особенное. Нет — просто виноцветное море. Кто-то из филологов даже выдвинул гипотезу, что если это не море было какое-то странное, то, может, вино голубое?
Это не единственная странность. Есть у Гомера, например, слово «хлорос», которое в более позднем греческом означает «зелёный» (мы знаем этот корень по слову «хлорофил»). У Гомера это слово описывает:
а) лицо испуганного человека;
б) мёд;
в) дубинку из оливкового дерева;
и так далее.
А вот слов «синий» или «голубой» у Гомера нет вовсе.
Значит ли это, что люди по-другому видели? Нет, это скорее всего значит, что спектр знакомых цветов у них отличался от нашего. И в языке они тоже отражались иначе.
*
Как мы помним, каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Сколько в радуге цветов? В русской — семь, а в английской — шесть, потому что по-английски синий и голубой — это один и тот же blue, и это представляет некоторую проблему для переводчика, которому приходится каждый раз выбирать один из двух вариантов.
Гай Дойчер описывает эксперимент, который проводила психолог и лингвист Лера Бородицки. Она давала тесты на определение цветовых оттенков носителям разных языков. И выяснила, что носители русского языка распознают оттенки синего цвета на доли секунды быстрее, чем носители английского. То есть, понятно, что цветовое восприятие у людей скорее всего одинаковое. Но наличие в ментальной картине мира не одного синего цвета, а двух, очевидно даёт возможность быстрее реагировать и распознавать оттенки.
*
Ещё более интересную историю Дойчер рассказывает про один из языков австралийских аборигенов, в котором нет понятий «право» и «лево». Всё, что касается взаимоотношений человека и пространства, они описывают в абсолютных терминах — через стороны света. У этих людей не правая и левая рука, а западная и восточная. А если они повернутся на 180 градусов, то всё окажется наоборот: западная рука станет восточной, а восточная — западной.
Если носителя такого языка привести с завязанными глазами в комнату без окон, как следует раскрутить и снять повязку, то он будет в состоянии точно определить, где запад, а где восток. Как это происходит, не очень понятно. Но удивительно, что это находит отражение в языке.
*
Возвращаемся к Якобсону. Он говорит, что идея взаимосвязи языка и мышления в общем довольно типична для человека, и существует много разного рода мнений на эту тему. Уже упомянутый Бертран Рассел, когда ему было 17 лет и он поступал в университет, написал эссе, в котором говорил, что поскольку у французов есть слова spirituel и esprit, они этими качествами — остроумием, блеском, душевной вовлеченностью — наделены в очень большой степени. Совсем не так как англичане, у которых нет точных аналогов этих слов, и поэтому они не такие остроумные.
А вот Цицерон смотрел на это с противоположной стороны. Он говорил, что у греков нет слова со значением «нахальный» (ineptus), которое есть у нас у римлян, потому что среди греков это качество настолько распространено, что они его даже не выделяют в отдельное понятие.
*
А ещё Якобсон пишет, что в ситуации, когда в языке нет слов для каких-то понятий, они в случае необходимости очень быстро появляются. В чукотском языке в советские годы очень быстро появились слова, которых раньше не было. Например, появился винт («вращающийся гвоздь») и мел («пишущее мыло»). Почему у чукчей было слово «мыло» — не очень понятно, но тем не менее Якобсон утверждает, что это так.
*
То же самое произошло буквально на наших глазах с ивритом — это единственный пример за последние несколько сотен лет, когда язык, существовавший только как язык религиозной литературы и религиозных практик, был восстановлен и стал нормальным языком бытового повседневного общения, причём иврит относится к тем языкам, которые склонны не заимствовать недостающие слова из других языков, как это происходит в русском, а создавать собственные неологизмы.
Кстати, в этом смысле существует большая разница между хорватским и сербским, которые с лингвистической точки зрения представляют собой один язык (хорваты и многие сербы с этим не согласятся, но ничего не попишешь — пока что это так). Но есть большая разница в том, как хорватский и сербский варианты языка относятся к заимствованиям. Сербский очень охотно заимствует из турецкого, французского, английского, немецкого. А хорватский старается заменить иностранные слова славянскими неологизмами. Там, где у сербов фудбал (футбол), там у хорватов nogomet.
*
Но это всё лексика. С лексикой дела обстоят относительно просто, потому что можно придумать слово, заменить его или позаимствовать. Дела обстоят хуже, когда при переводе у нас возникают проблемы с грамматикой.
При переводе на русский простой фразы “I hired a worker” возникает целых две проблемы. Во-первых, пол обоих участников — говорящего и нанятого сотрудника. Во-вторых, вид глагола. Эта грамматическая категория вообще очень трудно даётся носителям западно-европейских языков, которые изучают русский. Очень распространенная ошибка у иностранцев — когда они путывают вид глагола.
*
Вывод из этого вот какой. Языки главным образом различаются между собой не тем, что в них может быть выражено, а тем, что в них не может не быть выражено.
Примерчик.
Это роман Иэна Макьюэна The Child in Time, в котором мы имеем дело с премьер-министром, чей пол в принципе не принято упоминать. Попробуйте перевести вот этот кусочек — особенно первое и последнее предложение:
The prime minister, who was already installed in the armchair by the fire, nodded at Stephen, still in his overcoat, took a wooden chair and set down. <…>
“I hope you’ll forgive this. As you see, I don’t travel lightly.” For a moment their eyes met, then both looked away. Stephen had not replied, and what followed was cool, without an interrogative tone. “Is this an inconvenient moment?”
“I was on my way to the station.”
The prime minister, who was known to despise railways, appeared relieved. “Ah well. Movement will give you a lift, I’m sure.”
Сейчас вам станет понятно, что имел в виду Якобсон. Если у нас есть русский глагол, стоящий в прошедшем времени, в нём не может не быть выражен пол.
Если вы думаете, что это одна такая уникальная книга, то вы ошибаетесь. Англоязычные писатели довольно часто избегают гендерной определенности — благо по-английски это сделать нетрудно.
Вот как справился с этим куском переводчик:
Премьер-министра уже устроили в кресле у камина, и Стивен, получив приветственный кивок, как был, в пальто, взял стул и сел. <…>
— Надеюсь, вы простите наше вторжение. Как видите, я не путешествую налегке. — На мгновение их глаза встретились, затем оба отвели взгляд. Стивен ничего не ответил, и следующая фраза прозвучала холодно, без вопросительной интонации.
— Мы не вовремя?
— Я как раз собирался на вокзал.
Нелюбовь премьер-министра к поездам была широко известна, и следующие слова были сказаны почти с облегчением:
— А, хорошо. Управление перевозками вас подбросит, непременно.
*
Проблема с полом, родом и их взаимодействиями в литературе и в переводе — она отдельно очень интересна. У Марии Елифёровой есть довольно нашумевшая статья «Багира сказала», в которой она рассматривает переводы англоязычных сказок на русский язык и удивительные трансгендерные происшествия, которые случаются с героями по ходу дела.
Например, в «Винни Пухе» все персонажи, которые живут в лесу, мужского пола. Почему их так шокирует появление мамы Кенги с Крошкой Ру? Потому что Кенга — девочка, и она абсолютно выпадает из этого мира. Она совершенно другая; она, если помните, пытается Пятачка помыть, причесать, мочалкой его трёт, — то есть, с точки зрения мальчиков, делает всякие неправильные вещи. А все остальные персонажи — это такие типажи частной британской школы. Включая, конечно, мальчика-ботана Сову, которая в оригинале, конечно, Owl.
*
Ещё более удивительная история происходит в «Маугли» с Багирой. Багира, конечно, никакая не девочка, Багира — это мальчик, воин, соратник Маугли по всяким играм. У Киплинга есть целая глава «Весенний бег», где описывается, как в Багире пробуждается юношеская сексуальность. В оригинале в этой главе Багира готовится к свиданию с самкой, и по этому поводу резвится и катается по земле кверху лапами. А Маугли на это дело смотрит и испытывает сложные чувства — мало того, что близкий друг променял его на девчонку, так ещё и ведёт себя как дурак. Разумеется, если Багира оказывается девочкой, ревность Маугли меняет направление и приобретает непредусмотренную Киплингом зоофильскую окраску, и поэтому в русском переводе, сделанном Дарузес, эта часть текста практически отсутствует.
Операция по смене пола в русской версии книги вызвала далеко идущие последствия. Вот что пишет Елифёрова по этому поводу: «Запрос в Яндексе на слово “Багира” дал около миллиона ссылок, поэтому пришлось ограничиться просмотром первых тридцати. Среди этих тридцати (без учета повторяющихся ссылок): три салона красоты, две студии танца живота, один магазин, торгующий костюмами для танца живота, один салон эротического массажа и одно использование в качестве женского ника в Интернете. Киплинг бы удивился».
*
Вообще грамматическая категория рода — она гораздо шире, чем категория пола. Скажем, средний род, который есть во многих языках, не привязан ни к какому полу. А есть языки, где подобного рода категорий гораздо больше.
В одном из вымирающих австралийских языков то, что условно можно назвать существительными, делится на четыре грамматические категории:
1) одушевленные объекты и мужчины;
2) женщины, огонь, вода, насилие и редкие животные;
3) съедобные фрукты и овощи;
4) грубо говоря, всё остальное.
По мотивам этого феномена лингвист и философ Джордж Лакоф дал название своей книге: Women, Fire, and Dangerous Things. What Categories Reveal about the Mind.