ЧПЯКСА ВЬЮРРАМОВ
страшная история,
рассказанная Химом Джокинсом,
когда он болел
...Не смеялся один только Хемуль. Он
с удивлением поглядел на своих друзей
и сказал:
– Да, но ведь мы и так знали, что
муравьиный лев преобразится! Ума не
приложу, чего вы всегда поднимаете
столько шуму из-за самых обыкновенных
вещей.
Туве Янссон, Шляпа волшебника.
Ранним осенним полуднем вьюрраммный лев П.А. Рабонанов вышел из своей конторки и, встав на пороге, оглядел пространство. Ни одного. Именно так и было в этот последний тёплый день осени: ни одного нана, то бишь вьюррама. Ни один не пришёл.
Тяжело вздохнув, П.А. затворил за собой дверь, трижды закрыл её на замок и обычную надверную табличку, висевшую на непротираемой бечёвке, перевернул другой стороной. Первая, обычная сторона, гласила: «Вьюрраммный лев П.А. Рабонанов. Приём нанов в любое время в любом количестве. Без очереди и перерыва на необед». Другая, которой теперь весь его миленький и чудный кабинетик смотрел на огромный враждебный мир, сообщала: «Состояние – ниббанана».
Ещё раз вздохнув, он спустился со скособоченной плашко-поленчатой лесенки, составлявшей всё крылечное богатство его конторы, и ещё раз взглянул на табличку. Да, воистину пришёл конец осени. И что теперь?
Надо сказать, П.А. был ещё совсем молодым львом, можно сказать, львёнком, и это была его первая настоящая зима. Предыдущую всю он провёл дома, с мамой, у тёплого камина, в их уютном пне-доме... И отчего говорят про него, что там всё время чувствуют себя как-то пне-дома? Странно дело, право... Он покачал головой и медленно пошёл по тропинке, которая извилистыми стежками вела его к новому пню. Ведь всю весну, и лето, и осень он прожил в своей конторке, так и не решившись начать отдельное от родителей обитание. Пень ему был устроен, обставлен со всевозможным удобством, но до сих пор не обжит... И ему теперь предстояло в длинные зимние утра, дни, вечера и ночи его обживать. Одному! Он поёжился и втянул шею в воротник, хотя было ещё довольно тепло. Но морозное прозрачное солнце и светло-голубое, доходящее до белизны небо несомненно свидетельствовали: завтра наступит снег.
Тем временем старый бывалый нан, то бишь вьюррам Сюсовей Сюнельников також стоял на крыльце их многослойного и многоходового вьюррамного дома. Сдвинув на затылок потёртый треух, с лёгкой усмешкой следил он, как упомянутый П.А., ссутулившись, уходил всё дальше и дальше своей прерывистой стёжкой, непреложно ведущей к его непроходимо тоскливому пню. А что ж делать? Если ты лев вьюрраммный, то и живёшь пне-дома, как и положено. То ли дело вьюррамы... Всё так же стоя на крыльце, Сюсовей оглядел их общий большой дом. Да, шумно, да многолюдно, то есть, простите, многовьрраммно. Но зато сколько радости, сколько всяких событий... Да и, к тому же, приходит долгожданное для всякого настоящего вьюррама время, когда наступает тишина. Ибо подлинность вьюррама, чтобы вы знали, в том и состоит, что он, при всей своей сюетливой вьюрраммности, безмерно и беззаветно любит свою тишину. Ведь у каждого вьюррама она – своя. Как самый большой и долгожданный друг. Вроде Хима Джокинса, который всегда приносит мёд. Или ещё... Кто-то позвал его изнутри дома. И Сюсовей, ещё раз улыбнувшись всему прекрасному миру, ушёл внутрь.
Это была Сюня, его милая прекрасная Сюня, с которой уже столько лет они затапливают их зимний камин. И наступает чудное иссюсорное время. И кто сказал, что иссюсий не существует? И что они, если и есть, всего лишь дым? Ну, положим, оно так. И что с того? Ведь так-то оно так, но как они хорошо утешают, в длинные зимние дни, вечера, ночи и утра, говоря нам о самом главном, что таится в глубине нашего сердца...
– Ты так думаешь? – улыбнулась ему Сюня.
А он и не заметил, что говорил вслух. Эх, старость, старость...
– Ну, что сюсюндра, – в ответ улыбнулся своей благоверной и Сюсовей, окинув взглядом её всклокоченно-подвязанную внешность, красноречиво свидетельствующую о предзимней уборке чуланов, – когда уже затопим?..
– Подожди, Сюсовей, не торопи, – непреклонно покачала головой Сюня, – ещё немного осталось. Нужно, чтоб был порядок... Ты когда будешь обедать? У меня уже всё готово, но если ты опять пойдёшь к Сюдору...
– А что готово? – потерев от предвкусительного удовольствия лапы, спросил Сюсовей.
– Ну... – застенчиво потупилась Сюня. – Сегодня, поскольку наступает чпякса, я решила немножко поразнообразить. Не знаю, как тебе покажется... В общем, я распарила сюшёную клубнику, испекла несколько рисовых зёрнышек... – Сюсовей облизнулся, – потом ещё драники из последней травы с маковой росой... – Сюсовей подпрыгнул и, так как Сюня остановилась, состроил её любимую умилительную рожицу «бровкидомиком», и тогда Сюня закончила: – И я сварила кофе... Прости, я решила, что уже... – она не договорила, поскольку была обнята расцелована и, само собой, не могла этого сделать.
Раскрасневшаяся, она вернулась к своей уборке, а Сюсовей, всё же решивший на полчасика забежать к сюседу, которого, как вы уже знаете, звали Сюдор, насвистывая весёлые песенки, пошёл по коридору. Но Сюдора он не застал, поскольку его Сютлана тоже, как в этот день и все в мире вьюррамихи, занималась уборкой, так что Сюдору места в доме не нашлось (ведь вьюррам в доме, как известно, и есть самый большой непорядок). А был он, как и всегда в этих случаях делают вьюррамы, на даче. И с превеликим удовольствием пошёл Сюсовей к Сюдору на дачу. Она была в конце коридора. Балкончики их дач, как и гостиные (и, добавим, кладовки, кухни и прочие помещения), были рядом. Ну, то есть, вообще рядом – только лапу протянуть.
– Привет, Сюдор, – заявил Сюсовей, появляясь на своём балкончике.
– И тебе здоровьица, – ответил сюсед; он сидел в плетёном креслице и попивал чай из вишнёвых веточек с малиной. – Хочешь чайку?
– Спрашиваешь! – ответил Сюсовей, протягивая кружку. – А я тут дыньки вяленой принёс...
Сюсовей уселся в своё креслице (он любил раскладные полотняные), и стали они пить чай и мечтать, как затопят славный их общий каминчик... А дело в том, что на весь вьюрраммный дом был один общий большой камин, разветвлённый на множество устьев, словно великое дерево пустоты росло внутри всего дома, по необъяснимо понятным причинам называемого вьюрраммгой. В самой его вершине оканчивалась общая труба, из которой уже теперь начинал потихоньку куриться сизоватый дымок – некоторые вьюррамихи от нетерпения начинали уборку ещё затемно, так что их семьи успевали уже к обеду затопить.
– Вот надо им заниматься подобной сюпухой, – без всякого выражения заметил Сюдор, прихлёбывая их чашки.
– Ага, – ответил Сюсовей, чуть приподняв брови и тоже прихлёбывая. – Сюета сюет и сюшка ягод...
Это были обычные их реплики, которыми сопровождалось их мирное чаепитие. Но в этот раз благостное его течение было нарушено согласным появлением жён.
– Хватит уже сюдачить! – единогласно заявили они, появляясь в дверях балкончиков.
И, поглядев подруга на подругу, рассмеялись, а Сюня продолжила:
– Время дач оканчивается...
И Сютлана завершила:
– ...Пора уже затопить камин.
И, поднявшись, пошли Сюсовей с Сюдором в мирные свои и чисто прибранные дома, потому что действительно пришло время бескрайних снегов и тёплых каминов.
А П.А. Рабонанов вошёл в свой холодный дом. И остановился на пороге. Взгляд его робко окунулся в синеватую внутренность пня, прошёлся по призракам стен и прижавшихся к ним предметов... Щепка за его спиной медленно скрипнув, затворилась. Дрожащими лапами П.А. торопливо стукнул кресалом, ещё раз... Наконец трут загорелся и он смог затеплить свечу. Воск её был весь скукоженный и снулый, словно ушедший глубоко внутрь самого себя. И всё же свеча горела, хотя и потрескивала то и дело скопившейся возле фитиля пылью. П.А. сделал два шага и, поставив свечу на круглый стол посреди его дома, вновь оглядел своё жилище. Не так уж и велико оно было, как могло показаться в день его открытия тогда, весной... Ну, само собой, это ведь весна и начало, когда всё кажется таким...
П.А. вздохнул и опустил глаза. Взгляд его упал на лежащую у порога гору щепок. Её приготовили для растопки ещё весной, на то самое новоселье. Ну да, новоселье... Он усмехнулся и, присев, выбрал несколько на взгляд подходящих для растопки щепок. Потом, прихватив свечу, почти крадучись прошёл к камину. Голова его была втянута в плечи. Присев к покрытому пылью и вездесущей паутиной жерлу камина, несколько раз чихнул. Ну а что – хоть немного пространство расчистилось. Зато пыль теперь жирными хлопьями парила вокруг. И отчего это она так скапливается именно в камине? Он и сам не замечал, как бурчит себе под нос всякие вещи. Почти все, какие приходили на ум, кроме, понятное дело, одной...
Но заготовленные весной щепки за всё прошедшее тёпло-дождливое время так отсырели, что не представлялось никакой возможности ими топить камин. Если только не принять условием, что на несколько дней дом превратится в коптильню, а он сам, П.А., соответственно, в...
Рабонанов невесело улыбнулся.
Чтобы понять его тоску и горе, надо знать устройство львиных домов. По крайней мере тех, которые были в описываемой нами местности, то есть там, не знаю гдям.
Итак, устройство львиного дома... Ну, во-первых, это пень. Старый и желательно трухлявый. В таком доме труха становится подобной песку, который зачем-то вьюрраммным львам очень нужен. Правда, создаётся одна сложность: от трухи, высушенной и измельчённой до состояния пыли, они часто чихают. Но всё же это – тёплый и уютный дом... Да, конечно, там есть камин, но если твой дом – новый, то, прежде чем он подсохнет и труха в нём станет подобной песку, пройдёт много времени...
Ума не приложу, зачем они в тех местах занимаются столькими глупостями. Должно быть затем, что у них зимою холодно и песок, обычное местожительство вьюраммных львов, пропитывается водой и замерзает, а, согласитесь, не очень-то приятно оказаться закованным внутри ледяного куба. Или шара – кому уж как повезёт, какая рытвина кому достанется. Вот и стали они жить в старых пнях. Нет, если они хорошо протоплены и просушены, то жить в таком пне – одно удовольствие. Труха стала уютным песком, камин распространяет повсюду тепло, а стены и крыша пенька, скованные ледяной коркой, отлично удерживают это тепло...
И всю эту структуру, называемую пеньдом, изобрёл, как известно, вьюрраммный лев Трухальдино из Пургамо и его подруга Идёмна Тарран.
Но у П.А., как сказано, дом был новым и жил он в нём до сих пор один. То есть, не жил.
Он снова вышел и пошёл пройтись... Насобирал сухих былинок и щепок и вернулся в сырой дом. Опять попытался затопил камин... Но тот всё равно не хотел топиться, только дым шёл. Кашлянув раз пятьсот, он подошёл к окну и сделав в нём щелочку, стал в неё дышать. Дым густо высовывался из щелки вместе с его носом.
И тут П.А. увидел в окошко восходящий от вершины вьюррамги лёгкий серебристый дымок и загрустил. А дым из его камина всё шёл. И тяги не было.
– Должно быть, паук свил гнездо в трубе и она вся заполнена паутиной... – сказал он, поглядев на потолок.
У П.А. глаза заполнились слезами и он опять вышел на улицу. Да, так и есть. Дым из его трубы не шёл. Зато шёл из окон и двери, заполнив собой уже весь дом. П.А. отворил дверь и, оставив её открытой, сел на ступеньках крыльца. Дымные горючие слёзы текли по его мордочке, оставляя грязные полоски. Да, и тут тоже оставаться было совершенно невозможно. Нечем дышать, и всё тут. Рабонанов поднялся и хотел было уже спуститься с крыльца и двинуться куда-нибудь за три девять земель, например, податься в моряки, но врождённый целотеплосезонным опытом хозяйственный инстинкт понудил его вернуться. Да, оставлять этот камин в таком состоянии было нельзя. В самом деле – ведь может дом загореться... Услышав собственные слова, хотя и произнесены они были задумчивым трагическим шёпотом, П.А. рассмеялся. Загореться! Скорее снег загорится, наверное.
Оглядев дом, он обнаружил, что и затушить этот тлеющий неугасимый чад ему здесь тоже нечем. Шатаясь он, пошёл к двери. И, споткнувшись, с досады пнул лежащую у порога гору щепок. Несколько их вылетело на крыльцо и, проскакав по ступенькам, разлетелись по сторонам.
Всё. Другого свыхода не было. Остался только сдох. Или вот это – пойти за помощью к вьюррамам. К нанам – за помощью! Ужас. Для всякого вьюррамного льва это было смерти подобно. Или даже хуже. Но П.А., нахмурившись и отбросив сомненья (опять пыль полетела клочьями), уже шёл.
И так, П.А. шёл и пришёл. Он постучался в дверь, хотя она была открыта и вроде бы можно было просто войти. На стук никто не отозвался. А внутри шелестели шаги, журчали мирные голоса, прихлёбывался чай и мирно горели камины, предвкушая многоснежную и тёплую зиму... П.А. постучал ещё раз. Потом он уже сбился со счёта, сколько он ещё раз стучал, пока наконец не вышел какой-то нан... И не захлопнул перед самым его носом эту самую дверь, бывшую открытой! Едва нос не отхлопнул. Да ещё вид сделал такой, как будто на крыльце никого нет, а один сплошной сквозняк накопился. П.А. торопливо спрыгнул с крыльца назад, но тут же остановился. Надежда, как известно умирает после... Он не успел дошептать.
Потому что полностью всё вьюррамное население высунулось из своих окошек, свесилось со своих балкончикодач и всё – в полном своём составе! – прогнало его отсюда. Так именно и сказали. Впрочем, нет, не всё. Ещё две дачки оставались пустыми и эти два балкончика сияли как два луча... нет, как две пустые зеницы надеж... О, нет, вот и они заполнились. Это Сюня и Сютлана вышли выхлопать два преддверных половичка. Хотя и слегка рановато, но... Всё остальное оценило напоминание. Ведь это был последний штрих – перед самой чпяксой: выхлопывается половичок и остаётся чистым на всё долгую и прекрасную зиму. Потом затворяется дверь, а всё пыльное и внешнее остаётся, как ему и подобает, вовне. Далеко-далеко от дома...
А Сюсовей Сюнельников тем временем уговаривал сюседа Сюдора. Ведь это был именно он, тот, кто не участвовал. Ну, и ещё Сюдор. Хотя как Сюдору было участвовать, если он был так активно уговариваем, что даже не слышал сам себя, когда возражал. А может, даже и не возражал уже. И вот так подбил наконец Сюсовей Сюдора и пошли они к П.А. Крадучись прошли к самой нижней двери, сказавшись перед тем верным своим супружницам туалетом, променадом и всеми прочими глупостями. Тихонько и едва не лопнув от натуги, отодвинули тяжеленный засов, слегка приоткрыли дверь и, протиснувшись в образовавшуюся щель, выскользнули наконец наружу. Уж больно печальной была спина этого П.А., когда он брёл обратно к своему пню.
Ну да, выскользнуть-то выскользнули, а как сделать так, чтобы их идущих по улице никто из вьюррамги не заметил?
– Ха, – сказал Сюсовей, тыльной стороной вытирая пот со лба, – они все сейчас чай пьют...
И Сюдор сразу перестал пригибаться, прятать голову в плечи и кусты и иным образом всячески озираться. Ни одного вьюррама сейчас не могло быть около ок...
– Сютлана! Сюня! – вдруг одновременным ужасным шёпотом выдохнули два друга и вновь нырнули в придорожный бурьян.
Да, про жён-то своих они и забыли. Вот уж кто увидит, так увидит. И пришлось им пробираться к этому идиотскому пню-дому П.А. огородами, закоулками и прочими бродячими местами. И так, не прошло и полдня, достигли они наконец нетихой непристани Рабонанова. А он уже разбросал вокруг дома все дымящие и коптящие щепки и теперь старательно затаптывал их, обжигаясь и подпрыгивая.
– Пляшет что ли? – шёпотом удивился Сюдор, выглядывая из окраин полувысохшего бурьяна.
– Не. Танцует, – ухмыльнулся Сюсовей и, спокойно выйдя на середину тропки (вьюрраммга была уже достаточно далеко, видна только крыша) и многозначительно произнёс: – Гм-гм.
Сюдор тоже вышел вслед за ним.
П.А., остановившись, медленно обернулся. И тут же, сдавленно и воспитанно завопив, стал подпрыгивать с ещё большей скоростью, – контакт с углём получился слишком плотным.
Вьюррамы сдержанно улыбнулись (и их можно понять – в кои-то веки увидишь пляшущего перед тобою вьюррамного льва) и произнесли:
– Мы могли бы помочь с печью, – получилось почти в один голос.
Теперь улыбнулся лев.
– Спасибо, – растерянно сказал он, перестав прыгать. – Но как это... – и он оглянулся на своё застуженное и разорённое жилище.
– Э-э, сынок, – протянул Сюсовей и пошёл в дом, похлопав по пути П.А. по плечу, – было бы умение, придёт и понимание...
– Да, – подтвердил Сюдор, проходя за Сюсовеем.
Но похлопать П.А. он уже не решился. Рабонанов оставил свои дымящиеся коптилки и пошёл вслед за ними. Растопить печь, которую никто никогда не топил! Ведь этому стоит поучиться. Но не успел он и оглянуться, как два старых друга прочистили уже дымоход и растопили по-человечески, простите, по-вьюррамски его львиную печь. В доме сразу стало тепло и уютно.
– Ну вот, – опять почти в один голос сказали Сюсовей и Сюдор, отряхивая лапы. – Теперь будет хорошо... – и сами улыбнулись своей единогласности.
И юный вьюрраммный лев П.А. Рабонанов стоял и улыбался вместе с ними.
Но, как выяснилось, не всё было так уж радужно. Ведь Сюсовей и Сюдор всё же были замечены вьюррамами. Только вот вьюррамы эти были чужие, рыжие и злые. А значит, и вообще не вьюррамы, а юррвамы. И именно были это два амбала-акробала Сяами и Сюсяами из страны Сяоми! И Сюдор и Сюсовей, едва высунув свои улыбающиеся физиономии из приоткрытой львиной двери, тотчас перестали улыбаться и полностью скрылись внутри дома.
Потому что Сяами и Сюсяами всегда приходили в это время и пытались грабить. И всегда требовали сухую растопку на зиму. И прибавляли: «А иначе...» Но что иначе никто из вьюррамов их вьюррамги даже не пытался узнать. Потому что дверь в их вьюррамге была весьма крепкой, стены высокими и прочными, да и всё остальное было неплохо. Но что будет, если эти два акробала, подойдя к вьюррамге, обнаружат, что дверь в неё не заперта! Ведь каждый юррвам в два раза больше вьюррама...
Сюсовей так именно и ахнул:
– Что будет!
А Сюдор просто ахнул.
– Ладно, – хмуро сказал П.А. – Я пойду и разберусь.
И пошёл. А Сюдор и Сюсовей спрятались у него в шкафу.
Прошло некоторое время. Сюдор сказал Сюсовею:
– Вот говорил я тебе, что не надо ходить к льву... И вот, что получилось!
А юррвамы тем временем прямо перед крыльцом вьюррамги колотили П.А. Выбивали его, как половик перед вьюррамной зимой. Дубасили, как новое покрывало, чтобы оно стало мягче. А он всё что-то пытался им сказать, убедительно поднимая руку.
– Но он-то здесь при чём! – фыркнул в ответ Сюдору Сюсовей (они ведь сидели в шкафу).
И от их несдержанной жестикуляции рухнули вещи в шкафу, да ещё и прямо на них. Тогда Сюсовей и Сюдор в ужасе выскочили из этого дома и с дикими воплями, обвешенные львиными вещами, помчались быстрее домой. Потому что больше не было сил терпеть. Но получилось, что мчались они прямо на двух юррвамов-акробалов. Те вначале просто остановились и посмотрели в сторону бегущих. П.А., приподнявшись в пыли, тоже посмотрел туда. И насколько физиономии акробалов изменял ужас, настолько пыльная мордочка льва преображалась радостью. Пока наконец два рыжих юррвама не убежали, вопя от ужаса: «Львы-ламбайи! Спасайся, кто знает как!» И тогда П.А. в изнеможении опустился назад в пыль, чтобы отдохнуть.
А Сюсовей и Сюдор, подбежав к своему крыльцу, стоят и орут. П.А. из пыли говорит им:
– Хватит уж орать-то...
Ну, они тогда остановились. Сняли с себя все эти одежды, подняли П.А., отряхнули его всячески от пыли...
– Ну ладно... – охрипшим голосом произнёс Сюсовей. – Бывай что ли...
– Ага... – не менее хрипло добавил Сюдор.
Оно и понятно – не всякий же день приходится так орать. Неловко попрощавшись, расстались они с П.А. Он пошёл к себе домой, а они, затворив снова тяжёлый дверной засов, на цыпочках поднялись к себе. Сюсовей, войдя в их уютное жилище, застал Сюню уже спящей в её любимом креслице. Его предзимняя трапеза стояла на столе. И не было никакой записки! Сюсовей улыбнулся и, подойдя, тихо погладил руку спящей супруги. Поправив на ней плед, он подошёл к окну. Из трубы пня-дома П.А. мерно и ровно поднимался серебристый дымок. Сюсовей удовлетворённо кивнул и, потирая на ходу лапы, вернулся к столу – в самом деле, теперь самое время и подкрепиться.
Да. Всё было хорошо. Блаженно вздохнув, он потянулся наконец в своём полотняном креслице и крепко уснул, протянув лапки к камину. А проснувшаяся Сюня (ну не умеет он есть её кушанья без чавканья, ведь так вкусно!), сидя рядом в своём креслице, всё вязала и вязала носки...
...А Рабонанов стал с тех пор Вьюррамзнаевым. Но в тайне сердца своего он мечтал, – питал, так сказать, одну из прекрасных иссюсий, что когда-нибудь станет он наконец и Вьюраммлюбовым...
– Вот такая история... – закончил рассказ Хим и вышел нарвать мятных листьев.
– И как вы только с ним уживаетесь! – фыркнул Бобредонт и наконец с наслаждением зевнул, что старательно скрывал всё это время.
И все остальные, лёжа в своих медпунктных кроватях, облегчённо задвигались.
А Сюлуан Сюсовеевич сказал:
– Нет, Бобредонт, не скажи... Хим – настоящий вьюрраммед. Он ест не самих нас, а то, что мы производим.
– Тфу, – сказала Бобриэстер.
– А что, – обиделся Сюлуан, – очень даже хорошие леденцы... Мятно-лимонные...
И когда вернулся Хим, стали они все вмести пить чай. Но с мятой отчего-то пить все отказались, так что Хим, пожав плечами, стал пить его один. А все пили обычный, без всяких мят и лимонов.
Октябрь 2015 – Март 2016.
Напечатано в 1 томе альманаха "Детская литература 2017".