Я всегда любил улицу Дарвина. Было в ней что-то успокаивающее. Двух и трёхэтажные дома почтенного возраста, построенные ещё до советской паранойи, словно нашёптывали мне надежду на то, что всё ещё перемелется и забудется. - Живи себе потихоньку, - внушали они, - и не психуй. – Не психовать, однако, не получалось. Но я отвлёкся. В конце этой улицы проживал на первом этаже мой дальний родственник Саша Ямпольский. Я специально не уточняю кем он мне приходился, так как и сам этого не знаю. Известно, что родственник по отцовской линии, а как это называется - разбираться лень. Я и слов таких не знаю, то есть знаю, но всегда забываю что они значат. С родственниками у меня вообще не сложилось. Мне никогда не было понятно: какое эти малознакомые и малосимпатичные люди имеют ко мне отношение? С Сашей я впрочем в детстве дружил. Начиная с поступления в институт, наши пути разошлись. Он учился в университете на физика-теоретика и по молодости лет относил себя к «касте брахманов». Я учился в медицинском и явно в эту касту не попадал. Потом он женился на довольно высокомерной девице из профессорской семьи и я окончательно потерял его из виду. Мы иногда пересекались, но я не чувствовал от него дружеских чувств. У меня их впрочем тоже оставалось немного. О его дальнейшей судьбе я узнавал урывками и в цельную картину она в моём сознании сложилась сравнительно недавно.
В конце восьмидесятых вся их семья, то есть он, жена, двое сыновей восьми и шестнадцати лет и тёща эмигрировали в США и поселились в Нью-Йорке. Его мать осталась в Харькове, а отец оказался в Нью-Йорке годом позже, но со своей новой женой и дочерью. Родители его развелись давно и мирно. Саша часто виделся с отцом и не обижался на него. Насколько мне известно, никогда никаких религиозных порывов никто из них не испытывал. Поэтому всё дальнейшее оказалось для меня неожиданностью. Вдруг я узнал, что Саша приехал в Харьков навестить мать, будучи правоверным иудеем. То есть в кипе, со своим стаканом, и извёл несколько обалдевшую мать требованиями по части кошера. Видимо, мать оказалась не готова к подробностям его обращения. Как мне потом объяснили: жена и тёща ещё в Харькове проявляли склонность к еврейской традици, а в Америке отправили младшего сына в какую-то школу с сильным иудейским уклоном. Я не очень в курсе, хедер это или светская школа, но с преподаванием иудаизма. Главное, что сынуля уже через пару месяцев атаковал папу недоумённым вопросом: - Папа, как ты живёшь? Откуда ты вообще знаешь что тебе делать, и что можно делать, а что нет? Ты же как язычник. - Папа слегка обалдел и не нашёлся что ответить. По-видимому, подобные разборки с обнаглевшим отпрыском продолжались и имели поддержку со стороны женской половины семьи. Так или иначе, а результат я описал. Но это ещё не конец. Религиозные войны в семье получили неожиданное продолжение. Старший сын, который учился в выпускном классе обычной школы, неожиданно крестился. В христианство его обратил врач-кардиолог, который периодически обследовал его в связи с подростковой тахикардией и подозрением на незначительно выраженный врождённый порок сердца. Этот кардиолог, еврей между прочим, оказался по совместительству настоятелем русской православной церкви. Родители узнали о крещении постфактум и переполошились. Но было уже поздно. Между братьями естественно начались скандальные столкновения. Младший орал на старшего, что тот вычеркнут из Книги Жизни, старший частенько отвечал рукоприкладством, и как-то так получилось, что кипа потихоньку с Саши сползла.
Саша часто навещал отца. Сашин отец женился на русской женщине, которая в Харькове в церковь не ходила, а в Нью-Йорке неожиданно обнаружила наклонность к религиозной жизни. Дочка уже с ними не жила и собиралась замуж. Её религия не интересовала. Сашин старший сын частенько навещал деда вместе с отцом и там разглагольствовал на церковно-религиозные темы с большим энтузиазмом, подобающим неофиту. Дед взирал на него несколько обалдело.
Здесь я прервусь, чтобы злорадно поделиться некоторыми воспоминаниями о моих собственных стычках с этим самым дедом. В Харькове он был членом партии и работал в проектном институте инженером. Его часто посылали в командировки, зная его общительный нрав и способность выпить ведро спиртного без ущерба для здоровья. То есть ущерб-то был, но сказался не сразу. Коммунистом он конечно сделался не по убеждениям. Я впрочем в семидесятые коммунистов по убеждениям не встречал. Коммунистами становились по производственной необходимости. Во время перестройки все, включая моего родственника, охотно побросали партбилеты. Так вот, когда я в 1986 году крестился, этот мой родственник пристал ко мне, и не единожды, зачем я это сделал? - Что это тебе даст? – недоумённо вопрошал он. Я видел, что он действительно не понимает. Религия для него являлась разновидностью или аналогом партии, в которую нормальные люди вступают в целях карьеры или по должности. Я даже не пытался ему ничего объяснять. Теперь он очутился в эпицентре совершенно непонятных ему разногласий. К тому же, оказалось, что партия не одна, к чему он привык, а их несколько даже в пределах семьи. Человек он был нестарый, но в Америке начал сдавать. Сказывался и перебор по части спиртного в прошлом и значительное изменение образа жизни. Имел он общителный и деятельный характер и, хотя раньше вёл очень специфическую и нездоровую совковую жизнь, но в Америке угодил в эмоциональный тупик. Всё вроде бы есть, за что раньше приходилось бороться, но пустота. Ни работы, ни командировок, ни возлияний. Жена подбивала его ходить в церковь. Неожиданно то, что раньше представлялось смешным недоразумением, начало обретать живые очертания. Он таки несколько раз сходил в церковь и несколько раз в синагогу. Богословские тонкости ему не давались. Скорее ему представлялась как бы возможность познакомиться с двумя разными формами партсобраний. Лет в семьдесят он слёг с сердечной недостаточностью и попал в лапы того самого кардиолога, одну овцу из семьи уже хищно задравшего. Под его разлагающим влиянием и давлением испуганной его состоянием жены, а также старшего внука, бедный дед решил креститься. Ему казалось, что раз в нём принимают больше участия члены христианской партии, то и ему следует в неё вступить. Дело быстренько обстряпали и дед рухнул в бездну православия. Вскоре он умер. Как его хоронить, в семье никак не могли решить. Что-то там ещё позорное вышло с деньгами. По православному обряду хоронить почему-то оказалось дорого, а у жены кроме эмигрантского пособия, ничего не нашлось. Саша и его семья, напротив, деньги имели, но платить за православные похороны категорически отказались. В результате, похороны оплатил Саша, но на еврейском кдладбище и по иудейскому канону. – Что вы наделали?!, - орал на бедную жену кардиолог и хватался за голову, видимо в поисках волос, которые можно было бы рвать. Но на лысине волосы не растут, а разорвать на себе одежды кардиолог не решился. К тому же, кажется, это иудейский обычай.
После скандальных похорон, о которых мне поведал общий с Сашей знакомый, я долго не имел о нём сведений. Недавно узнал, что тёща и жена его умерли, а дети уехали в другой штат. Саша живёт один в состоянии депрессии, но утешения ни в какой религии не ищет. Надо сказать, что я в этом с ним солидарен. Есть у меня своя вера, но любая религия сочтёт её ересью.