...У него ещё не было имени, а вместо
имени был цвет – «зелёный, как влажные от
дождя крылья жука бронзовки, который
живёт на сорок восемь шагов южнее от
восхода солнца».
А. Строкина, Кит плывёт на север.
Однажды Бобрисэй шёл в одном месте, достаточно помидорном. А может, и апельсиновом – кто знает, ведь был закат и всё вокруг было красно-оранжевым, словно кто-то разжёг где-то большой камин и, мирно прихлёбывая чай из большой глиняной кружки, сидит у него и рассказывает сказки, а весь мир, сошедшись на огонёк, слушает их, и этот тихий огонь отражается на всех лицах – и трав, и деревьев, и кроткий зверей, и птиц, и всех-всех, кто только ни живёт на свете...
Так вот. Как я и сказал, Бобрисэй проходил одно уютное местечко и оно оказалось таким... Ну... Подходящим для остановки. Он и остановился. Распаковал лёгкую палатку, которая по какому-то случаю была с ним, да и поставил её на маленьком бугорке, под которым где-то в траве струился тоненький ручеёк – совсем тоненький, не толще шнурка, однако же из него могли пить все. Вот те как раз, кто и собрался послушать сказок – те и пили из него. И ели землянику, для которой теперь была самая пора, потому что время было – начало лета. Ведь когда рассказывают сказки – всегда бывает начало лета.
И это начало такое, когда оно, лето, заглядывает к вам в двери, прячась за косяком, тихонько сопя там, в известном всему миру тайном уголке, ещё робкое и малое, словно котёнок, что есть мочи бежавший за бабочкой, да вдруг выскочивший на открытое место. Или соседская девчонка, по очень важным делам обходившая соседские сады, огороды и прочие места, где спрятаны замки принцесс и таинственных рыцарей, да вдруг решившая заглянуть к вам в дверь: а нет ли и тут рыцаря или принцессы? Ну, или, на худой конец хотя бы пажа и царского скакуна.
Да, именно таким и было тогда начало лета.
А Бобрисэй тем временем, найдя проплешину между трав, уже разжёг на ней костерок, да и повесил над огнём походный чайник, потому что, по сказанному, какой же закат без чая и созерцания? Ну или только созерцания. Ведь чай дело наживное – было бы созерцание, а чай появится.
И белый бобр, налив кружечку свежего чая, стал тоже смотреть и слушать. Ведь мир в этот час полон сказок. Впрочем, полон он ими и всегда – просто теперь, когда стихли заботы дня и всякая суета, он бывает тихим и немного уставшим, но тем более благодушным, потому что это добрая усталость. Та, которая знает сказки и рассказывает их для утешения.
И сказки эти были и в этот час и ни о чём, и обо всём – потому что как описать этот мир, когда он так велик и прекрасен? И, как видно, и заключались они в самом этом мире, который, сошедшись сюда весь, слушал их, изумляясь. Да-да, слушал о себе самом и изумлялся – какой же, оказывается, чудный случился закат, что столько можно о себе узнать. Ведь я – это не только я, но и те, кто меня и любит. Или те, кого люблю я, потому что это одно и то же.
Так незаметно окончился вечер и, плавно миновав сиреневые сумерки, мир погрузился в ночь, звёздную и великую, полную журчащих цикад и благоухающих цветов. Да ведь и звёзды тоже поют – только так тихо, что это можно услышать, лишь хорошенько притаившись. Ведь они, звёзды, как птицы – кроткие и убегающие всякого шума и неосторожности.
Потому Бобрисэй был тих и осторожен. Чай у него не кончался, а сказки стали другими. Их теперь рассказывала лунная тропка на дальнем море, едва видном за прибрежными холмами и скалами, а также лунное покрывало, словно фата, наброшенная на каждое дерево и куст, и травинку. И белый бобр всё слушал и слушал... И улыбался, потому что сказки эти были о радостном. Они ведь всегда о радостном, даже если они о грустном, потому что радость всё равно побеждает.
И он сидел и смотрел на звёзды и слушал их пение, пока небо не стало светлеть. И тогда на землю выпала роса. Прохладная и благоуханная – ведь не зря же говорят «росный ладан». Но Бобрисэй не сказал «бр-р-р» и никаких иных подобных изречений. Он лишь улыбнулся ей, упавшей ему на нос. А также на уши, на лоб и брови, на лапы и на кружку с остывшим чаем, и на всего него. Так что он стал весь жемчужным – ведь роса это жидкий жемчуг, растущий и зреющий на тайных лугах Бобритании, как зреют там пустынные злаки и сладкие ягоды. Но он смог выдержать лишь мгновение, наш Бобрисэй, и всё это великолепие соскользнуло, сделавшись струйками, а он стоял весь сияющий и смотрел на восходящее солнце. Оно было розовыми и румяным, как щёки Бобрилианы, когда он сказал ей... Впрочем, это уже секрет и я не могу его сказать. Вы сами догадайтесь. Ну или спросите его самого, Бобрисэя – ведь он мастер рассказывать истории.
А солнце всё всходило и всходило, пока наконец не вышло из-за горизонта всё целиком. И Бобрисэй, вновь увидев его целым и совершенным, вздохнул с облегчением и стал собирать палатку, в которой так и не прилёг. Но она всё равно сослужила свою тихую службу. Она создавала дом. И всё теперь было залито этим розовым светом, как будто розовые лепестки всего мира взмыли в воздух и стали его одеянием.
Собрав всё, белый бобр выпрямился и оглядел мир. Он сиял. И бобр опять вздохнул с облегчением. Всё было хорошо, всё было на месте. И можно было снова отправляться в путь.
И Бобрисэй пошёл дальше.
Январь 2017.
Напечатано в январском номере журнала "Ступени" за 2017 год