Подруга приехала ко мне! Любка, Любушка, Люба моя. Со школьной поры еще больше, чем подруга - сестра.
Я бежала к ней по перрону, не чуя ног, схватила милую мою худышку, прижала и не могла оторваться, только шептала и шептала ее имя. Лет пять мы не виделись, столько всего пережили порознь и вот мы вместе и я ее обнимаю.
Со смехом вырвалась Люба, чуть отстранилась. Да она еще красивее стала. Черные соболиные брови обрамляют карие глаза, такие удивительные и говорящие. Я больше никогда и ни у кого не встречала таких глаз. Ее глаза могли сказать обо всем, не знаю, как это ей удавалось и кто наградил ее этим бесценным даром.
Но что за новость? В пышной каштановой шевелюре цвел сказочный красный трилистник - яркая крупная прядь, распадаясь на прядки от самого лба, создавала впечатление цветка, уложенного в прическу.
Подружка моя никогда не любила подобных изысков, да и чудесные волосы ее, чуть волнистые, сами укладывались красиво. Ну ладно, потом объяснит, у нас для разговоров целых три дня.
Поезд уже умчался, за спиной деликатно покашливал Валя с чемоданом в руках. Мы взялись за руки и побежали к машине, смеясь от радости встречи.
Догадливый Валя притормаживал машину у памятных мест.
Вот мелькнула столовая, куда нас приглашала вкусно поесть моя мама.
Вот за базарчиком площадь, которую зимой мы с мальчишками заливали под настоящий каток.
А вот наша школа, бывший японский госпиталь, такая скромная, она выпустила нас в большой мир.
Притихли мы. Я вспомнила, как мы с мамой появились здесь, приехали, как говорится, ни откуда и в никуда. Дальние родственники приютили нас, выделили угол и железную кровать, шаткий столик для моих занятий. Так и стали мы жить.
Мама устроилась поваром в столовую, где нас и познакомили. А подружились мы сами, и Любин гостеприимный дом стал моим основным пристанищем целыми днями, а частенько и ночами тоже. Сестрами мы стали, не просто подругами.
После школы жизнь развела, но не разлучила, общались постоянно, виделись, конечно, пореже, чем хотелось.
А сегодня, наконец, мы вместе, даже в машине не отпускали руки друг друга.
На нашем балконе курили ребята и исчезли, увидев машину. Тотчас же раздались визг и топот на лестнице, вся орава друзей вывалила на улицу, начались обнимашки и целовашки. С трудом удалось загнать компанию обратно в квартиру.
Стол был накрыт, натащили девчонки всяческой снеди и мы расселись, едва уместившись. Все же хорошо, что многие наши друзья вернулись после учебы в свой городок. Это не только родителей заслуга, но и школы, нашей доброй железнодорожной школы № 19, девиз которой был: "Три Д - долг, доброта, достоинство".
Застолье затянулось, но, наконец, закончилось.
Валечка мой уже похрапывал в спальне, а мы с Любой разложили диван и улеглись вместе, как в детстве. Для разговоров сил не было и мы уснули, абсолютно счастливые.
Утро как-то быстро наступило, я проснулась, любуясь на милое личико подружки, а красный цветок в ее волосах на ночь сложил свои лепестки, превратился в широкую алую прядь, словно большая обескровленная рана через всю-то голову.
Вздрогнув, я поднялась и ушла на кухню, присела тихонечко и уже не отпускала меня мысль: "Что это? Нет, это не модный изыск, не в Любкином это характере, какую-то тайну скрывает эта прядь, не иначе."
Заварила кофе, аромат потянулся по комнатам, разбудил подружку и разделили мы с ней турку уже на двоих.
Терпение мое иссякло, я задала вопрос и Люба послушно начала свой рассказ.
- Ты ведь у нас еще не была, - я только кивнула.
- Так вот, - продолжала Люба, - назначили Колю начальником милиции. Приехали. Коллектив более ста человек, весь расхристанный, территория что пол-Европы, транспорт никудышный, есть тюрьма и за городом колония строго режима. Короче, день и ночь начеку. Это в двадцать-то восемь лет.
Дали квартиру на первом этаже, дом деревянный, восьмиквартирный, два этажа, два подъезда.
Ну стали жить. Из мебели привезли с собой кроватку Олину детскую, да здесь купили железную кровать тете Ане, она с нами поехала, в звании ее повысили и стали звать как Олечка - баба Аня.
Но все эти трудности, ты же знаешь, нам нипочем, постепенно, думаем, обживемся, не впервой.
И вот однажды ночью нас разбудил неистовый стук в дверь. Коля открыл, вбежала соседка из второго подъезда нашего дома. Плачет, просит вызвать милицию, муж сильно пьяный, буянит, избил ее, она убежала, а в квартире остался ребенок.
Успокоили женщину. Коля вызвал наряд из медвытрезвителя, который был недалеко от нас. Стали ждать.
Вдруг во дворе выстрел, другой и вбегают два сотрудника: "Он в нас стреляет, а мы без оружия!"
Ну точно, в медвытрезвителе оружия не полагается.
Наш Коля рванул на улицу и тоже безоружный.
Я к Олечке бросилась, не испугалась бы - подумала вначале, а в комнате так и обомлела.
Стрелял ведь мужик в парней, одетых в форму, знает, где жена его прячется, кто милицию вызвал и кто его задержать может. А ну, начнет по окнам палить? Все комнаты простреливаются, детская кроватка на линии выстрелов.
Схватила спящую дочку, мечусь по квартире. Куда ребенка спрятать? Забежала в ванную, там глухо и безопасно, выстрелом не достать.
Присела на ванну, а душа на улицу рвется, там опять выстрелы один за другим.
Пальба... Страх божий, а тетушка моя Аня дверь настежь раскрыла, кричит: "Коля! Коля! Ты живой, Коля?!"
Этот крик меня полоснул, а куда я? Олечка на руках проснулась, плачет, я качаю ее и вдруг опять - выстрел одиночный, какой-то глухой и очень раскатный, с погружением, я ведь стрельбой занималась, ты знаешь, вот так пуля в цель входит. Этот выстрел был последним, тишина во дворе наступила, а у раскрытой двери рыдает в голос моя тетушка Аня.
Но вот послышался родной голос: "Баба Аня, да живой я, живой, сейчас я, скоро..."
Я словно проснулась от страшного сна, меня подташнивало, руки ослабли и я едва смогла уложить дочку в кроватку.
Коля пришел взбудораженный, на лбу красная полоса ожога, опалены брови и кудряшка чубчика на лбу.
Когда тетушка Аня приготовила нам сладкий чай, он рассказал.
Обезумевший хулиган, укрывшись в подъезде, стал прицельно стрелять в них из двустволки, быстро перезаряжал и палил, выкрикивая угрозы и ругательства. Коля уловил момент перезарядки оружия и кинулся на него, но бандит успел все же зарядить один ствол медвежьим жаканом и, когда Коля уже схватил ружье, выстрелил.
Люба моя непроизвольно схватилась за голову:
- Представляешь, что могло быть?! Лицо обожгло, а жакан впился в притолоку дверного косяка.
Скрутил Коля эту сволочь, у того карманы патронами оказались битком набиты.
А жакан тот я утром из косяка достала, дома лежит, как память. Черт бы ее побрал, такую память!
Я заваривала уже вторую турку, подливала кофе, а Люба моя даже не замечала этого, прихлебывая жгучий напиток и замолчала надолго.
Потом она вдруг улыбнулась:
- А ты ведь меня спрашивала про это, - она указала на яркую прядь. - А это, когда мы утром встали, новая трагедия случилась. Баба Аня моя уже Олечку кормила, я вошла в кухню, а она как вскрикнет и рукой на меня показывает, ни слова не говоря. Я к зеркалу-то подошла, Бог ты мой, у меня ото лба вверх белая прядь шириной так пальца в три. Ну, что есть, то есть. Подумаешь, седина. Хоть седая, но не вдова же, стоит ли переживать.
Тюбик краски был "медный тициан", я и намазалась сходу, не подумав. Как получилось, так и оставила, не заморачиваясь. Потом привыкла, потом понравилось удивлять народ, я все же женщина, или ты не согласна?
Любаша смотрела на меня и в удивительных ее глазах уже прыгали чертики смеха, я бросилась обнимать подругу и говорить ей слова, о которых раньше даже не знала, насколько они хороши.
Любашка вырвалась от меня и строго спросила:
- А дочка твоя где? Видеть хочу, умираю.
- Сейчас пойдем забирать, у Валиных родителей она.
Мы быстро собрались, Люба в прихожей причесала свои темные волнистые волосы и опять в ее прическе распустил сказочно красивые лепестки красный цветок - трилистник.