Николая Платоновича Бажана уважали и любили все, кто знал его. Был он знаменитым поэтом, страстным публицистом, лауреатом Ленинской и Государственной премий, почетным академиком, Героем труда. Но, не смотря на громкие титулы, отличался душевной скромностью. Если встречал в редактируемых им рукописях рядом со своим именем слова «выдающийся», «великий», то обязательно вычеркивал и автору дружески советовал воздерживаться от хвалебных эпитетов.
Все же я нарушу его совет и скажу: он был великим тружеником. Работая заместителем Председателя Совета Министров УССР по культуре и образованию, председателем правления Союза писателей Украины, депутатом Верховного Совета СССР, главным редактором семнадцатитомной Украинской энциклопедии, носящей его имя, он продолжал активно работать как поэт, переводчик и, кроме того, редактировал двухтомный «Шевченковский словарь», обширную «Историю украинского искусства». Нередко работал по 15-17 часов в сутки, удивляя своих коллег необычным трудолюбием. И даже в конце жизненного пути, на больничной койке в кардиологическом отделении (он страдал сердечной недостаточностью) на его столике лежали рукописи авторов, которые не успел отредактировать.
Встреча
Судьба свела меня с ним следующим образом. Был разгар лета 1940 года. В Западной Европе немецкие дивизии оккупировали одну страну за другой, нагло разжигая мировую войну. Я только что окончил десятилетку и решил поехать в Киев, узнать условия приема на филологический факультет университета и, если конкурс небольшой, попытаться поступить. Об этом сообщил своему другу Виктору Шульге, ныне известному на Украине художнику и поэту.
- А если конкурс большой, человек 10-15 на место? – спросил Виктор.
- Тогда подожду годик, подготовлюсь, как следует. Мне нет и семнадцати, все успею. А ты куда думаешь поступать?
- Еще не знаю. Мне тоже нет семнадцати. Слушай, - сказал он, оживляясь, - давай вместе махнем в Киев, а? Сходим к Миколе Бажану, покажем - ты свои очерки, я свои стихи.
- Гениально! Едем!
Жизнь и творчество Бажана мы изучали в школе, знали о нем как о человеке доброжелательном, певце братства народов, чутким наставнике начинающих литераторов.
Мы поехали. В Киеве остановились у моей гостеприимной тети Фиры, жившей в небольшой двухкомнатной квартире. На следующий день пошли искать Дом писателей (нам сказали, что там живет Бажан). После нашего захолустного городка Новомиргорода, похожего на деревню, Киев показался фантастическим гигантом, необычайно людным и красивым. Нас поразили Софийский собор, бурлящий Хрещатик.. Мы шли и гадали: примет ли нас, двух провинциальных пацанов, в поношенных костюмах, именитый поэт? В таких раздумьях подошли к Дому писателей. С душевным трепетом поднялись на четвертый этаж. Массивная дверь. Медная табличка: «Микола Бажан». Звоним. Дверь открыла молодая красивая женщина с добрым, приветливым лицом. Это была Нина Владимировна, жена поэта.
- Вы к Николаю Платоновичу?
- Да…
- Заходите, пожалуйста, он дома.
Мы вошли в большую, светлую комнату, уставленную полками с книгами. Бажан сидел за письменным столом, читал. Я узнал его: такой же, как на портретах, - в очках, с залысинами.
Увидев нас, отложил книгу, встал и, отвечая на наше приветствие, пожал нам руки. На висках его я заметил нити седины, хотя было ему тогда 36 лет.
- Прошу, садитесь. Чем могу служить?
Смущаясь и стыдясь, мы сказали, что приехали из Новомиргорода, мечтаем стать журналистами.
- Что ж, похвально. Какая цель вашего визита лично ко мне, если не секрет? – спросил Николай Платонович, дружелюбно улыбаясь.
- Хотим показать свои работы, - пролепетал я и протянул тоненькую тетрадь. – Здесь мои очерки.
Виктор в свою очередь подал общую тетрадь со стихами, сказал, что «натворили» мы немало, но еще не печатались. А так хотелось бы…
- Понимаю, сам был когда-то молодым, – он уселся в кресло, начал просматривать наши тетради. Мы молчали, затаив дыхание.
- Разрешите угостить вас чаем, - сказала Нина Владимировна. Мы поблагодарили, но отказались. Провинциальная стыдливость сполна владела нами.
- Давайте так договоримся, - предложил Николай Платонович, - я внимательно прочитаю ваши стихи и очерки. Завтра, если вам удобно, встретимся тут же, в семнадцать часов.
- Спасибо, Николай Платонович! – мы встали, попрощались. Бажан тоже встал. Был он выше среднего роста, немного сутуловат, задумчив. Поинтересовался, была ли у нас возможность посетить некоторые киевские музеи, в частности, музей украинского искусства. Мы промолчали и получилось как-то неловко. Стыдно было признаться, что в карманах наших пусто.
- Не стесняйтесь, мои юные друзья. Вот вам на мелкие расходы. Обязательно посетите музеи.
Неудобно было брать деньги, мы отказывались, но Бажан настаивал, пришлось взять. В тот день мы посетили музей украинского искусства. Картины, фотографии, скульптуры… Никогда мы ничего подобного не видели в своем Новомиргороде и смотрели на шедевры искусства с таким интересом и удивлением, как, вероятно, первобытные дикари смотрели на первый добытый, ими огонь. И сами напоминали мы дикарей, вышедших из темных пещер на свет божий.
На следующий день пришли к Николаю Платоновичу в назначенное время.
- Прежде всего, - сказал он, - попьем чаю. Не возражаете? Извините за беспорядок в доме, жена с ребенком уехала отдыхать к Черному морю.
Пили чай с конфетами и печеньем. Мы с восторгом рассказывали о своих киевских впечатлениях.
После нашего захолустного городка столица казалась восхитительным, сказочным местом, в котором жизнь бьет могучим фонтаном. Николай Платонович внимательно с доброй улыбкой слушал. Нам было уютно, приятно возле этого приветливого человека в очках, куда и робость делась.
- Я тоже, - заметил он, - был ошеломлен, как вы, когда приехал сюда из Каменец-Подольского, города моей юности. Голова шла кругом от встреч, впечатлений. Это естественно. Теперь привык, полюбил этот древний город холмов и каштанов. Однако давайте ближе к делу. – Бажан открыл мою тетрадку, густо исчерченную красным карандашом.
- Очерки ваши, мой юный друг, довольно интересные, что дает основание надеяться, что журналист из вас получится. Но… - он поправил очки, я внутренне сжался, готовый мужественно выслушать приговор. – Ваши очерки далеки от реальной жизни, где-то в небесах витаете. Надо опуститься на землю. Где это вы встречали родителей, которые за семейным столом, перед своими малолетними детьми провозглашают ура-патриотические речи? Немало книжного, штампов. Нужно искать свое. Чувствуется, у вас мало жизненного опыта– отсюда наивность, необоснованность поступков ваших героев. Словом, надо идти в жизнь, наблюдать, анализировать… – Николай Платонович прочитал несколько абзацев из очерков и убедительно показал их многословность и вообще несостоятельность.
- Запомните чеховский совет: «Чтобы хорошо писать, нужно вычеркивать все плохо написанное». И еще сошлюсь на Льва Толстого, советовавшего лучше недосолить в произведении, чем пересолить. Вы же, Аркашенька, пересаливаете иногда так, что кушать невозможно.
Я понял: от писаний моих камня на камне не осталось, но не чувствовал ни малейшей неприязни к Николаю Платоновичу. В его критике ощущалась доброжелательность.
- У вас, мой коллега, - обратился Бажан к Виктору, открывая его тетрадь, тоже испещренную красными правками, - есть божья искра. Но вы не в ладах с синтаксисом. И опять же, штампы, заимствования. Вот в этом стихотворении вы подражаете прекрасной поэтической находке Есенина, который писал: «Когда-то у той вон калитки Мне было шестнадцать лет, И девушка в белой накидке Сказала мне ласково: «Нет!». Какая емкость, красота! Но заимствовать не стоит. Надо свое искать. Без этого нет поэта, как без коня нет наездника. Будьте, ребята, наблюдательны и требовательны к себе, непрерывно учитесь, много читайте, трудитесь, как говорится, засучив рукава. И еще: старайтесь познать себя, тогда и других познаете.
Была минута молчания. И снова он: - Вы знаете, в чем призвание истинного писателя и журналиста? Будить в людях человечность. Тем более, что сегодня в гитлеровской Германии происходит нечто противоположное: в человеке будят зверя. И об этом тоже надо писать.
Николай Платонович показал нам некоторые книги своих переводов из грузинского, узбекского, белорусского.
- Хочу и в прозе себя испытать, собираю материал для книги о Шолом-Алейхеме. Чудесный писатель! С восхищением перечитываю его «Блуждающие звезды», «Тевье молочник». Уже некоторые наброски сделал ( книгу написать он не успел, написал очерк, помещенный в виде предисловия к четырехтомному изданию произведений Шолом-Алейхема (1967 г)
- Еврейский народ, - продолжал Бажан, - трудолюбивый, талантливый, добрый и, пожалуй самый многострадальный. Двадцать веков злобной клеветы, гонений. Двадцать веков!
Представляете? И эта изуверская традиция с особой циничностью продолжается сегодня в гитлеровской Германии. Какая дикость!
На прощанье Николай Платонович подарил нам по экземпляру поэмы «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели, которую перевел на украинский язык.
- Пускай она будет памятью о нашей встрече, - сказал он. – Удачи вам, друзья мои! Когда ваши мечты осуществятся, и вы станете журналистами, неустанно будите в людях человечность. Это очень важно в наше жестокое время, очень важно, – говоря это, Николай Платонович, думается мне, имел в виду не только военный пожар в Европе, но и кровавый сталинский произвол в стране.
Клятва
Летом сорок первого, через год после той памятной встречи, бронированные дивизии вермахта вторглись в СССР и за сравнительно короткое время дошли до Волги. В те грозовые дни Бажан был на фронте, защищал Сталинград, редактировал газету «За радянську Украiну», предназначенную для населения оккупированных областей. В его произведениях военных лет звучал призыв к борьбе с жестокими захватчиками: «Вони до нас пiдкрались крадькома, Скаженi звiрi i отруйнi гади. Так згиньте ж пси, - пощади вам нема. Нема пощади!». Он написал «Сталинградскую тетрадь», удостоенную Государственной премии, «Полет сквозь бурю» (Шевченковская премия) и знаменитую «Клятву» - стихотворение, получившее широкое распространение и, пожалуй, такую же силу воздействия, как песня «Вставай страна огромная».
Наша семья не успела эвакуироваться. Отец, мать, шестилетние двойняшки - братишка Фима и сестренка Ася были зверски убиты гитлеровцами. Мне удалось бежать. Но это будет позже.
В жуткие дни оккупации мать часто плакала, отец похудел и почернел от горя, их мучило страшное предчувствие.
Однажды ночью меня разбудил рокот самолета и выстрелы зениток. Что бы это значило? Только утром все прояснилось. Выйдя во двор на заре, я увидел около дома какие-то белые листки. Несколько валялось на огороде нашего соседа. Поднял одну, прочитал: «Смерть фашистам!», ниже заголовок «Клятва» и дальше семь куплетов, напечатанных крупным типографским шрифтом:
В нас клятва едина i воля едина.
Единий наш клич i порив:
Нiколи, нiколи не буде Вкраiна
Рабою фашитських катiв!
Я читал, и сердце мое ликовало. Наверное, в те минуты в городе не было человека счастливее меня, да что в городе – во всем мире не было! Нет, не пала моя родина! Она поднялась, разворачивает силы, чтобы сокрушить жестокого пришельца. И сокрушит!»
До бою звелась богатирська дружина
Радянських народiв-братiв.
Нiколи, нiколи не буде Вкраiна
Рабою фашистських катiв!
Под стихотворением стояло имя автора: Микола Бажан. Спасибо тебе, дорогой Николай Платонович, сердечное спасибо! В прошлом году мы с Виктором были его гостями. И вот вторая встреча, взволновавшая и порадовавшая меня, пожалуй, больше первой. На глазах выступили слезы благодарности и любви к этому замечательному человеку, ставшему моим мудрым наставником, а теперь и добрым утешителем. «Спасибо тебе, Платоныч!» - мысленно повторял я, перечитывая строки, выкованные, казалось, из булатной стали. Если сегодня, думал я, на святую борьбу с врагом поднялась богатырская дружина советских народов-братьев, то в создание этого братства немало труда и души вложил Николай Платонович.
Собрав с десяток листовок, я вбежал в дом:
- Нам привет от Бажана! Читайте!
Отец, мама читали и комментировали обнадеживающие строки. Все мы радовались, как, радуются живительному дождю после мертвящей засухи. Вот она, сила пламенного слова!
«Клятву», переложенную на музыку, пели и декламировали в партизанских отрядах, регулярных войсках, ее пронесли советские воины через походы и бои, как несут победное знамя.
Бабий яр
Осенью 1943 года Бажан возвратился в освобожденный Киев - разрушенный, растерзанный, познавший одну из самых страшных трагедий в человеческой истории. «Мы тогда не знали еще названий Освенцима, Треблинки, Дахау, Бухенвальда, - писал Николай Платонович в своей последней книге «Мысли и воспоминания», - и один из заграничных корреспондентов, которого я в первые дни освобождения Киева привез к Бабьему яру, промолвил, дрожа и задыхаясь: «Я стою на самом страшном месте земли». На этом самом страшном месте, где двуногие звери в лице немецких эсэсовцев и украинских полицаев убивали мирных людей, где у матерей насильно отнимали грудных младенцев и швыряли в ров, где зарывали в землю убитых и живых мучеников, Бажан потрясенный до глубины души, думал свои горестные думы, переплавленные затем в гневные строки: «Будь проклят, кто это забудет, будь проклят, кто скажет «простим!».
Умер Бажан осенью 1983 года в возрасте 79 лет. Сегодня, спустя около четверти века после его кончины, когда слышу о потерявших память и рассудок неонацистах, празднующих день рождения Гитлера, грозящих очистить Россию от «инородцев», убивших таджикскую девочку в Петербурге, перуанского студента в Воронеже и еще десятки «нацменов», когда узнаю, что бритоголовые неонацисты со всех концов Германии совершают паломничество в город Вунзидель, к могиле нацистского преступника Рудольфа Гесса или читаю о том, как эти молодчики избили или убили чернокожего парня, то каждый, раз вспоминаю добрейшего Николая Платоновича, страстно выступавшего против изуверского нацизма и любого проявления ксенофобии, вспоминаю его гневные слова, рожденные в Бабьем яру, на жутком кладбище 150-ти тысяч зверски убитых и замученных людей.
С Виктором Шульгой мы расстались в начале Отечественной войны и встретились, уже будучи седыми журналистами, сполна испытавшими превратности грозового лихолетья и исписавшими горы бумаги. За горькой рюмкой вспомнили Киев нашей предвоенной юности и нашего доброго наставника Николая Платоновича, который до последнего вздоха оставался верен своему благородному девизу «Будить в людях человечность».
Аугсбург, 2007 г.