«Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут,
бегут, бегут, бегут, бегут, бегут…»
Н. Зиновьев,
известно по исполнению В. Леонтьева
1
Пацаны собрались в беседке, когда стемнело. Чуть позже подгребут старшие – с гитарой и пивом, а из окон бараков раздадутся мамины призывы: «Домой! Хватит сидеть, ночь на дворе!». Но пока надо было обсудить прошедшие дела и наметить план на завтра. Погоды стояли отличные, давно назрела пора сделать набег на эгершельдовские огороды, - за свеженькими молодыми огурцами, отходящей и перезрелой, но такой сладкой вишней…
- Я – на бануху*! – неожиданно для всех сказал Мотыль. – Кто со мной?
Мотыль (он же – Санька Мотлин), был старшим. В этом году уже второй раз закончил четвертый класс, при этом без оценок: оставлен «на осень». Значит, в августе, вместо бухты, футбола, боёв с пацанами с нижнего двора и славных набегов на чужие огороды, ему предстояло с портфелем таскаться в школу, где с пятью-шестью такими же «хвостистами» заново зубрить учебники и писать ненавистные контрольные. С реальной перспективой еще раз попасть в четвертый… Или, как пугали предки, в школу для УО. Умственно отсталых. Которая была страшным пугалом, и которой никто никогда в глаза не видел.
- Из-за школы? – поинтересовался Генка. Он закончил пятый хорошистом, и, наверняка, Клавдия Петровна, классуха, страшно удивилась бы, увидев, как сейчас именно Генка достал из-за пазухи пачку «Беломора» и спички, и по кругу угощал нас. Мотыль и Кобзя взяли по папироске, мы – трое второклассников, я, Вжик и Колено (все клички – от фамилий), конечно, не потянулись. Хотя курс обучения уже прошли. Мне, например, курево не нравиться. А Колено прошлый раз за запах так схлопотал от батяни, что честно всем выдал: «Мне хватит. Батя обещал: еще раз узнает – убьет. А обещания свои он всегда выполняет». Коленина батю мы хорошо знаем, поэтому повода для вопросов даже не нашлось.
- Не, - ответил Мотыль. – Предки достали. Поставили условия: пока классная не напишет в дневнике, что программу сдал, никакой улицы. Сиди дома, как в камере, зубри литературу… Тоска. Сегодня ночую на чердаке. С утра двину на городское кладбище. Пацаны с шестого участка дали наколку: там каждый день похороны, оставляют конфеты, бутерброды… Море – рядом, ракушки и крабы, рыбаки сети по утрам таскают, - жратвы валом. Пока лето – тепло, там посмотрю. Кто со мной?
Неожиданно для себя я сказал:
- Меня возьмешь?
- Тебя? Ты че, Жук, твои предки такой хай подымут, милиция, участковый! А наш Дим Димыч поймает, - мало не покажется!
- Не подымут. Вон, Вжик завтра до бати моего зайдет, скажет, что я на нижнем дворе у Гози или Мосяки ночую, - я у них уже несколько раз оставался, даже по три дня подряд. И никто – ничо.
- Идет! А очко не играет? На кладбище диванов нет! Там одни жмурики, да алкаши из похоронщиков.
- Не играет! – как бы в доказательство, я дотянулся до лежащей на скамейке рядом с Мотылем пачки и вытащил «беломорину». Кобзя чиркнул спичкой, я затянулся, даже не кашлянув после.
- Кто еще?
- Не, Мот. Мы с малыми с утра – за вишнями. Давно собирались. Да и чо нам то бановать: и дома не плохо. Это у тебя война с предками. А Жуку – приключений захотелось. Вдвоем вам всяко лучше, чем одному, а толпой – шуму будет столько, что тебя завтра отловят. Дуйте сами, - потом расскажешь, как там – свобода на кладбище…
- Старшие идут, атас! – сказал Вжик, сидящий у выхода из беседки.
- Гаси бычок, схлопочем из-за тебя на халяву! – скомандовал мне Кобзя. По дворовым понятиям до третьего класса курить не надо. Я загасил окурок, а Мотыль сказал:
- Вперед?
- Вперед! – ответил я.
Подошли старшие: пятеро пацанов с наших бараков и красавица Ленка с пятиэтажки с Аврамки** С гитарой, у Седого (Серега Седин в этом году закончил восьмой класс, на этой неделе у него экзамен в среднюю мореходку), в авоське несколько бутылок пива. Наверное, скоро здесь будет интересно, но, как по часам, из окон бараков почти одновременно донеслись голоса: «Сашенька, домой! Гера! Пора домой!» Это звали мамы Вжика и Колена. Мы по очереди поздоровались за руки с каждым подошедшим старшим, ответили обычное: «Нормалёк!» - на привычное: «Как дела, мелюзга?», и отправились в разные стороны. Уверенно миновав свое крыльцо, я за Мотылем двинулся к его двухэтажному бараку. Никому бы я не стал рассказывать, что уже давно мечтал ночь до утра рассматривать звезды, - нынче в чистом небе они такие яркие и близкие, а как раз сейчас, в середине августа под утро можно увидеть Персеиды… только об этом нашим пацанам лучше не говорить. «Умников» у нас во дворе очень не любят.
2
Шестидесятый юбилей Великой Революции для семьи Жуковых ознаменовался получением квартиры. Трехкомнатка в девятиэтажке на Чуркине*** - через Золотой Рог от Эгершельда****, - наверное, верх мечтаний любой семьи. Бараки расселялись, железная дорога, которой всю трудовую жизнь отдали Жуковы-старшие, снисподобилась на подношение. По-честному, можно было переехать в другой дом (кирпичный, на Первой Речке), куда и ринулись на предоставленные отделению за первое место в союзном соцсоревновании все пятьдесят «передовиков производства», еще два года назад. Но были два обстоятельства. Первое, - сорок метров до железной дороги от предлагаемого нового пятиэтажного с пятнадцатью подъездами «дворца» на улице Амурской. Те, для кого гудки тепловозов круглые сутки и лязг сцепки стали нормой, могли бы на это внимания не обращать. А могли и обратить. И, хотя бы дома, попробовать «отрешиться» от привычных индустриальных элементов бытия. Второе обстоятельство было серьезней. В вековой юбилей Ильича, вместе с «юбилейным рублем» вышла медаль «Юбилейная». Ничем от рубля (кроме реверса с надписью о финансовых возможностях) не отличная. И эту медаль женская глава семьи принесла домой 25 апреля, враз после общего собрания станции, и швырнула в угол барака, за печь. Мужской глава семьи, впервые узрев неадекватное поведение любимой жены и матери двух офигевших от происходящего детей, задал простой и естественный вопрос: «Ты что, с дуба рухнула?». И получил основательный, в слезах и соплях ответ. О том, что, как на победительницу соцсоревнования СССР, на имя Ирины Матвеевны Жуковой пришло (еще в марте!) представление на звание Героя Социалистического Труда. Только – с одной «заковыкой». Эта медаль (вместе с премией в пять тысяч рублей – трехлетняя зарплата!) дается только членам КПСС. А Ирина Матвеевна – даже не кандидат, более того, в члены КПСС вступать не желала, так как считает себя МОРАЛЬНО НЕ ДОСТОЙНОЙ этого высокого звания. Когда же парторг стации (тихо, на ухо) пояснил, что, ради высокой награды, он напишет ей и год кандидатского стажа, и протокол прошлогоднего приема в партию, Ирина (не специально, так вышло), от души влепила ему по щеке (в ее объяснении: по морде). После чего тема героизма закрылась. Получая медаль «Юбилейную», публично она сдержалась, хотя «подачек от сволочей получать не намерена»… Вот так и жили семь лет: пока не утихло слева в груди и не стало очевидным, что для двоих выросших детей одной комнаты в бараке – мало. Переехали на Чуркин. С видом на главную площадь полуострова, – Окатовую. И все бы хорошо, да вот на учебу старшему из пацанов Жуковых – Пашке, оказалось в фазанку три минуты пешком, а младший – девятиклассник Серега, должен был добираться: на автобусе 15 минут или пешком 25 – до катера, на катере через Золотой Рог, - еще двадцать минут, и, от тридцать шестого причала до своего любимого класса – еще полчаса пехом. Такая красивая жизнь Сереге показалась не по нутру, тем более, что с соседкой бабой Нюрой, начальницей Центральной почты, он уже договорился, что по утрам будет разносить телеграммы перед уроками. Платили на почте сдельно: от адресов и количества телеграмм. Получалось от тридцати до пятидесяти рублей, а в июне – и вовсе выдали 135, - почти зарплата матери. Переезд эту тему отсекал, первый катер был в 6.40, а уроки начинались в 8.15. Времени (двух часов) на работу не было, а вечерняя сортировка телеграмм приходилась на после шести вечера, - не успеваешь на последний вечерний катер. Новая квартира Серегу не обрадовала. Поэтому, после первого дня занятий, он рванул в родную слободу на Верхне-Портовой. По совпадению, в беседке сидела братва. Заботливо захваченные по дороге три бутылки «Таежного» пошли по рукам, вслед за чем Серега изложил проблему корешам. Ставший неповоротливо толстым Вжик сказал:
- Жук! Уймись. Ща идем к моему батяне, он в этом рубит, - целый доктор главного морского госпиталя. Мы ведь тоже – переезжаем, только далеко, аж на Вторую Речку***** Только мой батяня все понимает, и все решит.
- Тогда пива меньше пей, пойдем решать, - сказал Серега Жуков.
И они – пошли.
Отец Вжика оказался очень огромным (выше двух метров и весом с полтонны) мужиком в капразовских погонах. На кухне (действительно – в комнате в связки увязаны сотни книжек, мешки с барахлом, и посуда в ящиках с прокладками из газет), им налили чай и поставили блюдце пышек. Потом вошел Вжиков батя и сходу задал вопрос:
- Ты, Сергей Александрович (Жук сразу был ошарашен – его первый раз в жизни по отчеству назвали), - сам себе на жизнь зарабатываешь?
- Ну… это… телеграммы разношу…
- Сколько зарабатываешь?
- Ну, по разному… Было и больше ста, но, в основном, до пятидесяти…
Реакции такой никто не ждал, но, тяжелая рука Вжика–старшего просвистела и окончила путь на левом ухе Вжика-младшего.
- А ты, собачёнок пустышный, сколько за свои четырнадцать заработал? – именно как гром излилось из Вжиковского бати. – Ты хоть знаешь, скольких буржуев в твоем возрасте Гайдар за яйца повесил, а сколько музык (прямая речь) Моцарт (ударение на «а») – для души написал? Вон, твой кореш, в нашем бараке родители –железнодорожники, как пашет! На всё – сам заработал, а ты…
Спасти друга Жукова могло только вмешательство:
- Дядь Сень, а если без крика, помочь мне чем то можете? Что б я в школу по два час не ездил? – вмешался в семейные разборки Жук.
Настала пауза и тишина. После чего отец Вжика скомандовал:
- Мой посуду (сыну),
- Со мной иди (Жуку).
В украшенной странными белыми слониками на невиданной до сих пор Серегой мебели Вжик-старший присел за письменный стол, а Серега Жук оказался перед ним, и, как ему показалось, как на допросе.
- Ты что, серьезно – сам работаешь и зарабатываешь?
-Да, а чо?
- По утрам перед школой телеграммы таскаешь?
- Да, а чо?
- И, что, хочешь сказать, на эти деньги и живешь?
- Да. А чо? Не, я дома пока, надо же там душ, переодеться… Но я ж не успеваю… Мне работать надо, а еще в школу, как не беги – не успеваешь…
Пауза была такой долгой, что Жук захотел поссать. Но, больше всего, захотел сбежать отсюда: что эти тупые взрослые мужики вообще понимают? Но, неожиданно, раздался тихий, и как Сереге показалось, уставший голос седого мужика из-за стола в богатом и красивом кресле:
- Я тебе сейчас ключи дам. Квартира маленькая – тебе хватит. От Вашей школы – две минуты. Друзей – не води. И баб – не води. Как пользоваться перестанешь – ключ мне отдашь. Сыну моему балбесу – не говори, и вообще, - научишь его таким, как ты человеком быть, - то-есть – работать, я тебе благодарен буду. Сегодня здесь ночуй, потом обязательно к родителям съезди, и объясни: живешь рядом со школой. Что б не беспокоились. Что б не думали, что из дома – сбежал.
- Так я ведь и так – сбежал. Чо бы Вжик (лицо отца даже не шевельнулось) не сказал, я ведь по-любому дома жить не буду: что мне там делать?
- Ну, беги, беглец! Куда прибежишь? – сказал старший Вжик, передавая ключи.
Дома Серега Жуков – в девятом и десятых классах, потом пять лет универа, появлялся только по праздникам. Было, - брал денег у родителей. Было (на практиках в универе попал в Аэрогеолгию, на северах за коллекторство платили так, что в рабочей слободе Владика – и не снилось), - родителям давал денег. На новую «стенку», на телевизор. Но домой – не возвращался. Бежал, бежал по жизни за своими звездочками, за запахом листвяка у ночного костра, за смешными девчонками, сплавляющимися по бурным северным рекам… Бежал, что есть сил и вдохновения, бежал, не зная куда… Зато быстро, упорно, целенаправленно. Всегда впереди были звезды. Ярче которых - ничего не было.
3
Жена стояла и плакала. Она уже четко понимала, - последний раз мужика видит. И рюкзак у его ног, и самого его. Перебирающий с деловым видом билеты и их корешки, паспорт, еще какие-то ненужные бумажки, Серега делал вид, что всё хорошо, как всегда, он – лишь не надолго, – в командировку, только очевидно было: он убегает. Причем – скорее всего, - навсегда. Как это случилось – она сама не понимала. Не было причин. Она смотрела сериалы, а он начинал беситься. Она рассказывала, как на рынке, где устроилась торговать у китайца хорошими товарами, и с большой зарплатой, - а у него вдруг поднималось давление. Он говорил: «Уйди, чуть полежу – пройдет!». Только не проходило. Накапливалось. И дача стала в тягость, не хотелось никуда ехать. К Жуку в гости приехали незнакомые люди: и обращаются друг к другу странно. За стол сели: Вадик, Саша, Гера, а по второй выпили: Вжик, Колено, Кобзя… Как какие собаки, или зеки… и сами не замечают, что говорят. Поминают Мотыля… Будто у человека имени не было. Горько. И, видно, что ему – больно. Он – не виноват. Не может он от этого телевизора, от этих всех дел и событий. Дикий какой-то.
Заработков почти не стало, контора, в которой всю жизнь проработал, - разрушилась. Начальник с бухгалтером на двоих оформили все, что было, работягам и служащим – фиг с маслом и тысячная доля процента по акциям. А всем – всё по фиг. Вот и Серега: «На хлеб и пиво – сам заработаю, пусть отсосут, уроды…» - и всё на этом. Зарабатывает. Одну честную месячную зарплату за год. Потом – только обещания. Должников по зарплате – больше, чем комаров в подъезде. И все – друзья. «завтра…завтра…завтра…!»
Сергей поднял рюкзак, ящик с инструментом. Потом поставил на перрон снова и, неуклюже, подвинулся ближе.
- Ну, давай! Приеду – позвоню.
Она – как в сериале – упала на его грудь, и вдруг – заплакала:
- Ты же не приедешь? Ты – уезжаешь?
- Да чо ты! Все – нормалек! Вернусь!
И было это «вернусь» таким не правдивым, далеким. И уже навсегда. Он бежал своей дорогой – молодой пятидесятилетний кузнечик, и что там было в его голове – даже он не знал. Была впереди – дорога. Были, наверное, планы и мысли. Только прошлого: дома, уюта, вечерних ужинов и ссор, кинотеатров и цирков, и посиделок с его странными гостями до утра – не было. Был в его глазах побег ото всего, что так достало, скрутило и болело – давлением, утренним озлоблением на вечерние новости, враньем «друзей» - вот завтра – прекрасная работа…
Вагон отправился, и проезжая следующую станцию, Первую Речку, Жук позвонил по сотику.
- Люсь, всё! Спать ложусь. Ты до дому дошла? Ну и хорошо. Слушай, я, на всякий случай – забыл сказать, - на тебя переоформил квартиру, машину и гараж. Санек помог, - он нотариус. Это я просто – сказать забыл… Что б знала. А так – все нормалек. Приеду – позвоню.
4
Полночь и почти тишина. Барак, в котором я снял комнату, начинает засыпать медленным и тяжелым сном со вскриками, звуками падений неизвестных мелких предметов и скрипом входной двери: кто то запоздало побежал до надворного «скворешника»… Я стою над рыжей от ржавчины, в сколах, раковиной умывальника, и принимаю нелегкое решение: надо ли бриться на ночь. Повода нет, зато есть привычка: такая же, как ежедневно чистые носки и трусы; отнимающая время, которого мало, но которое не станет Тем Временем, которое дано, что бы жизнь – если не была, то, хотя бы, казалась – полной и правильной. Три раза пробивающее голову «который», диктует еще одно: потом, – чистый и свежий, погружаясь в белизну и свежесть простыней на старом, продавленном диване, ты должен обязательно влить вместо божественного нектара маленькую рюмочку «Камю», томящегося в полевой фляжке для самых главных событий. Электрический «жилетт» снимает пену с легким жужжанием, не перебивающем тонкого, комариного звона в глубине головы, ближе к затылку, ставшего привычным, хотя и раздражающим, как трение рукава по свежему шраму.
Я сбежал в эту командировку не за деньгами. Первый раз я не смог сказать правду любимой женщине. На вопрос: «Ты куда, Жук?», - я сказал, что есть на севере хороший объект, не надолго и денежный. Хотя денег никогда мне не было надо, и объект этот – вполне порядочная дрянь, с головняками и без перспектив. Не мог же я ответить, что в горах на севере края – самое чистое небо и уже скоро – со дня на день, поток Персеид, пересекая орбиту моей Планеты, будет приветствовать меня мелкими осколками, украшающими ночь вспышками космического салюта? Глядя в глаза выпячивающему под звон станка подбородок в зеркале, вторым планом прошла мысль, что вопрос: «Куда бежите?» - пустой и не нужный. Главный вопрос: «Откуда бежишь?» - обязательно подразумевает: «Зачем?». Что не так? Что не так сейчас? Что не так всегда? Чего не хватает, - для тихой, спокойной, размеренной жизни, для старости, в которой есть многое… А многое – это что? Разве мало: благополучные дети и здоровые смеющиеся внуки? Разве стоят их смеха все эти украины, сирии, теракты и санкции? Разве стоят их слезинки все эти президенты, правительства, думы и заросшие паршой денег чиновники? Так может, именно от этого я и убегаю все это время?
Серебряный походный стаканчик внутри позолочен, отчего коньяк вдруг обретает самостоятельное свечение. Абсолютно простой и не требующей доказательств стала истина о солнечных лучах, собранных в крови винограда. Еще раз – и сигарета. Встать надо очень рано: спасибо (кто там все это придумал?) за способность и свойство спать не более четырех часов. Никогда этим не грузился, а сейчас вдруг, как картинка перед глазами, открылась простая вещь: если на четыре-пять часов меньше, чем большинство людей сплю, значит. На это же время больше живу? И сколько же мне сегодня по часам активной жизни? Скоро – век? Забавно… Зато сны – яркие и концентрированные, как в детстве. На секунду прикрытые веки моментально переносят в старый двор, где Вжик и Колено ехидно допрашивают: «Ну как, Жук, твоя бановка? Хоть на жопу присесть можешь, или «пешком постоишь?" Надо гасить свет. С большой вероятностью, под утро, к четырем Небо может показать хоть что-то из своих чудес…
Я иду вдоль длинного бетонного забора. Вроде день – а темно. Забор кончается у широкой асфальтовой площади, слева – домики смотрителей и ритуальных услуг. Справа – гранитный монумент девчонкам, что попрыгали с седьмого этажа горящего дома на глазах у сотен зевак и бестолковых пожарных, не сумевших подогнать свою спасательную машину к стене, вдоль которой в три ряда запаркованы японские тачки. Хозяева этих тачек – тут же, смотрят на зрелище, и рылом не поведут вмешаться в смертельное шоу… Рядом – еще один гранитный изыск – тем, кто летел домой, во Владик на злосчастном Ту-154 и присел на вечно под Иркутском… Чуть ниже, под сенью столетних дубов – Крест героям Варяга. Уголок горизонтальной гранитной плахи слегка отбит: в 1920 японцы кинули гранату, но памятник устоял, став еще большей памятью, если такое вообще возможно оценить количественно… Там, в глубине – скромная и небольшая могила с буквами на камне: В.К. Арсеньев. Странно (или нет?) – но я всегда вижу там живые цветы. Даже зимой. Может, оттого, что редко бываю? Удивляюсь, что надгробный камень – без креста. Именно такой, каким и был после захоронения в середине прошлого века. Крест дополнил памятник в перестроечные годы, когда самые «прожженные» коммунисты начали лобызать пятки попам… Я иду к СВОЕЙ могиле. За гранью зрения, там, на горизонте, где начинается длиная аллея с самыми главными памятниками из самого дорогого мрамора, там, где как и в детстве встречаешь на постаментах не имена, а клички, первым тебя встретит Князь... А вот и однокурсник: Серега Трифонов - Трифон младший, в отлтчие от вора в законе - просто Трифона... Я уже бегу к СВОЕЙ могиле. К той, в которой скоро четверть века мой Брат, восемнадцать лет Отец, а вот сейчас уже и Мама. И, кажется, не иду, а бегу, и нечего сказать, и только чей-то до безумия знакомый детский голос рядом, как бы оправдываясь, говорит: «Я ведь только хотел посмотреть Персеиды…»
01 августа 2017 г. Находка
*Бануха (бановать) – побег из родительского дома на некоторое время.
** Аврамка – улица им. Авраменко, Владивосток
*** Чуркин (Мыс Чуркин) – полуостров и район Владивостока
**** Эгершельд – историческое название полуострова и района г. Владивостока
***** Вторая Речка – район Владивостока. Станции электрички идут так: Владивосток – Первая Речка – Моргородок – Вторая Речка. На эту тему местный анекдот:
Пассажир электрички обращается к соседу: «Это какая остановка?» - «Первая Речка».
Спустя время: «А это какая остановка?» - «Вторая Речка, а дальше….» - «Спасибо, дальше я сам подсчитаю!"