4. Петушки.
И действительно, после того как не стало Калины, Сидор Дилиев приуныл, другим человеком сделался. А задорным всегда ходил, никогда правильным не стоял, когда бегали одногодки, тоже спрятался в мётлах, один круг пропустил и хвастался, что дерзко объегорил военного крикуна.
Расчётливость всегда была его певучим мгновением; было, как-то он высчитал, что колхоз задолжал ему ещё двух поросят, просил жену, выходящую тогда на пенсии из свинокомплекса, выдать ему из последней откормочной группы, положенное поголовье.
Калина женщина совестливая до неузнаваемости новыми людьми, родившимися в сложившейся общественной форме собственности. Даже колхозному строю не удалось поколебать её понимание ответственности в порядке правильных убеждений; возмутилась очередной затеей мужа, желавшего непременно получить некий не утружденный доход от якобы незаконно коллективизированной у его отца: прошлой земли, всего крупного скота, и всякого инвентарного снаряжения.
Жена его совсем не воспринимала мировую практику распределения добытых благ.
Он поменял мотив стенаний, принялся упрашивать её сделать трёх поросят в подарок ему ко дню собственной годовщины честного труда.
И тут, Калина не поддалась уговору, слушать не хочет, Сидор совсем запутал женщину вымыслами; на церковный праздник большой, отстоять службу в Соборе есть у неё желание, прегрешения вымаливать пошла, с таким мужем, провинности постоянные в себе находит. Сидор подменить жену на работе животноводческого комплекса с охотой напросился. Трёх своих поросят, тут же на мотоколяске вывез, зарыл в соломе ячменной, и газовал тяжёлый мотоцикл до оглушения, когда из территории выезжал, заглушал писк поросячий из укрытия железной коляски.
Заведующий комплексом Рецкин, бывал редко трезвым, а нюх на воровство имел заслуженный. Калины Ивановны честность знал, потому легко определил, откуда подотчётная разбежка в её группе нашлась. Подозрительно выглядывал её противоречивое состояние.
В один неприятный, моросящий мелким дождём день, Рецкин пошатывался, проходя мимо двора Дилиева.
- О! Коля заходи, попробуешь новое вино, - пригласил его Сидор.
Выпили одновременно, из стаканов осадок мути сбросили, и Сидор стал его пьяным мозгам внушать, что беден мясным скотом. Рецкин мычал, не разжимая зубы, про трёх каких-то, недостающих поросят принялся рассуждать, а погода омерзительная с утра стоит. Сидор налил ещё по стакану не отстоявшегося вина, и ждёт согласия на дешёвый молодняк, по интересному делу хрюкает жёсткими выражениями.
Едва зубы сдвинул Рецкин, медленно вставляет меж ними стакан, грызёт стекло, цедит, долго пропускает не отстоянное питьё, скулит, подбородок задрал, густое вино в пазуху сползает. Дальше недовольно мычит.
Сидор передумал мериться, не любит когда его жену, упрекают в несоответствии парного характера. Со всей силой врезал кулаком по задранному мокрому подбородку оскотинившегося свинаря. Опрокинул Рецкина, и стакан недопитый, неизвестно куда улетел.
Тот прополз по холодной осенней грязи, с раскачкой поднялся и побежал, мычит, наклонёнными рывками уходит, спотыкается, падает и встаёт.
Человек оказался понятливым Рецкин, после случая не мычит больше, про трёх поросят больше не помнит, наконец-то забыл сказку.
Тоже, тут недавно Сидор одногодку Васю Костова встретил, одновременно обрадовались, Вася давно пенсию инвалидную имеет, и птичник ещё сторожит, ночной хозяин живого облака белых перьев.
Его уже нет; тихим был все годы при жизни.
- Заходи годок как-то вечером, посидим в днях нашего отстоявшегося возраста, посчитаем время, сколько из набора нашего ещё ходят, шестьдесят четыре нас было, когда бежали круги допризывные, я тебе петушка живого подарю годок, пусть в старом дворе твоём, - утро поёт. Старый двор, - отдых годов наших. Петух землю подроет, и если не алтын, - гвоздь ржавый, да выроет предмет некий. Старый двор – задор былого благополучия хранит.
Сидор уважению всегда рад. Славный мужик Костов, только Сидор ни для одного петушка человек, гостить с внуком собрался. Учит малого, как нужно хулиганить с расстановкой, учит: всегда тихо гром вечера содержать.
Мотоцикл остановили в роще ореховой, дед Сидор бутылёк под мышку, и из темени в свет сторожки ушёл. Разнообразна под тусклыми звёздами тайна тёмной ночи.
Руслан в мотоколяске дремлет, ждёт, когда дед со сторожем опьянеют. Самого тоже жажда режет, а воды нет, второй бутылёк с вином, - в соломе коляски зарыт. Непривычный напиток, но жажду ночи загасил, тепло по всем венам побежало, охота сразу желанием любовным выделяться, а кругом постоянная осень тишиной ночи стынет, убранные нивы небо опустили, унылые листья с деревьев падают от сырой тяжести, охота схватить редкую звезду неба, и Земле подарить. Пусть Земля, вечно светиться будет.
Руслан накинул пустой мешок на плечо, и пошёл по темени птичника лазить. Длинные низкие курятники, съёжились под скукой куриного сна. Деды за стеклом усами шевелят, стаканы полные держат, на лай собак не отвлекаются, для того собаками родились, - чтобы ночью лисиц пугать. Сторож обычно жалел людей, которые любят собак.
Руслан прополз мимо окошка, влез в ряды пропавших, зарытых под перьями, курячьих голов, стал наполнять мешок спящими петушками; тихо петухи кудахчут, - далеко до зари, ночь даром не режут горластые, напрасную тревогу не поют.
Руся сбросил с плеч набитый, шевелящийся мешок с сонной птицей у прицепного колеса, нащупал вино и заглушил новую жажду. Выползшая полная луна наполняла задранные глаза нескончаемым воображением давней мечты. Арина которая живёт на хуторе, забралась на луну, и моргает шёлковичным глазом его неожиданной страсти. В чужих хуторах девушки полны женским убранством, их любовь мягко дышит в губы, длинные пахучие волосы щекочут ещё не бритые щёки, улыбчивые веснушки наполнены загадочной страстью.
…Тут, полный месяц застеснялся, - решил спрятаться в густое облако.
Дедушка будит уснувшего юнца, в его руках скукожиный петух. Забросили в коляску шевелящийся мешок, связанный за ноги обещанный дар тоже под брезент спрятали, пусть одиноко трепыхается в коляске. Колёса заскрипели по ухабам удачливой лунной дороги, бьёт по ободьям ослабшая резина, по темноте полуночи - успех добычи катает одна кровь. Без освещения дороги везут мотоциклетные усилия, едут: катит под колёсами целый век годов, - один наследный ум носится.
Высыпали дома из мешка улов, с десяток птицы не нашли жизнь в тесноте; оторвали глупые головы, кровь тёплая испачкала красные гребни, белые перья покрасила.
Выжившая птица ошарашена избытком ночи, сбились в новом курятнике, не знают, откуда рассвет ждать.
Вскипятил век годов, чан воды: обмакивают тушки безголовые в кипяток, неумело оголяют предстоящую пищу.
Баба Калина отказалась привычное умение прилагать, обижена непорядком в доме, смотрит как связанные за лапы чёрной ниткой, торчат кривые голени из котла, густо булькает кипяток, с удовольствием варятся цыплята под пламенем дров, и потроха шумно жарятся в чугунке. Возбуждены пережитым охотники, торопят огонь, растаяло их прежнее напряжение, лица раздобрели, умиляют волчьими ожиданиями добытый завтрак. Жёлтые туманы парящего птичьего мяса заливали голубые отблески их глаз. Старый и юный веселели от того что всё бормочет богоискательная бабушка, заливает старуха нелепицей проснувшееся утро.
- Садись с нами баба, - ни чуди, помогай одеревеневшими венцами кости уварённые обгладывать, покажи прежнюю любовь, заканчивай минувшими страстями пугать, уйми прочь влагу глаз, мы с внуком нашим, приближение нового строя утверждать спешим. Держи кучеряво нашу старину матуся, уйду первым, тогда плакать будешь; потому, я человек - непобедимой формации.
- Убей меня, а не попробую. И как это называется? – чревоугодие, звериное излишество, соблазн лукавого. Одно тут слово: Старый, - Малого портит. В грехи ниотмолимые заводишь внука!
И в посветлевшем осеннем дворе коза блеет, петушки распелись, орут на всю округу живучие, рады, что утра нового дождались.