Иван Петрович был простым советским дедушкой. Если бы его спросили о том, верит ли он во что-нибудь – то он бы, пораскинув извилинами, ответил, как и многие, – «Верю, что где-то там что-то есть». И хотя называют подобную точку зрения агностицизмом, вряд ли Иван Петрович знал что-то о Протагоре и Беркли, и вряд ли задумывался когда-нибудь о непознаваемости мира. Просто фраза о чём-то таком, что есть где-то там, была для него обычным суждением, из тех, что высказывал он по многим вопросам, не имевшим к нему прямого отношения, если у него спрашивали. И правда, ведь знаем же мы, что у Рокфеллера есть сто миллионов долларов – но какое это имеет к нам отношение?, – тем более вряд ли имеет к нам отношение что-то, не имеющее названия, находящееся где-то незнамо где. Но думать об этом нам никто не запрещает, для того человеку и дан ум – ведь думают же астрономы о чёрных дырах, хотя ни в одну из которых никто из них никогда не заглядывал. Поэтому и верим мы православною верою, и, выходя из храма на крестины или поминки, думаем, подняв глаза в небо, – «Всё-таки, наверное, где-то там что-то есть», – поэтому и говорят, что силён в нашем народе религиозный дух. Предполагать же и думать над тем, что есть и где, нам несвойственно – ибо предположив такое, нужно будет согласиться с теорией ада и рая тоже. Но Иван Петрович, хотя и мог представить себе ад – совершенно не мог представить в аду себя самого, ибо просто не мог понять, за что ему бы выпало такое наказание – он не был злодеем типа Гитлера, по которым ад плачет, но и вообще никого не убивал, если и воровал, то только у государства, а грабил только по малолетству и в шутку, а потом никого не грабил – то есть, адское пекло было уж точно не для него, обычного по сути человека. Но тогда получалось, что Иван Петрович по смерти должен был попасть в райские кущи – а в это ну уж совсем невозможно было поверить, потому что, как и говорилось, был Иван Петрович обычным дедушкой, как и все – и тогда получалось, что в рай попадают все обычные дедушки, от которых он ничем не отличался – и стоило бы тогда городить ради одного Гитлера целое адское пекло. Как-то Иван Петрович увидел попа в телевизоре, поп говорил о том, что в рай попадут только верующие – но на самом деле, хоть эта сказка и выглядела логично, но являлась самой несправедливой из возможных, и вызвала у Ивана Петровича возмущение. Живёт, допустим, напротив него соседка, Клавдия Степановна – она была неверующей. Когда Клавдия Степановна заходила в гости в Ивану Петровичу с поллитрой, они говорили, в частности, и о духовных материях – Иван Петрович задумчиво произносил, – «Всё-таки, где-то там что-то есть», – Клавдия Степановна же с сомнением и задором отвечала, – «А вот я не верю!». И вроде бы люди одинаковые, и Иван Петрович когда-то работал в колхозе, а потом растил детей, которые разъехались, и Клавдия Степановна тоже – а вон тебе, один верует, а другой нет. И не может быть такого, чтобы поставил Бог на облаке двух одинаковых людей, и сказал, – «Ага, вот ты за поллитрой говорил что веруешь, а она сказала – не верю», – и отправил одного в рай, а другую в ад. Несправедливо бы это было крайне, поэтому не было ни рая, ни ада, по глубокому убеждению Ивана Петровича, склонного верить также и в справедливость – но где-то там что-то было, по его смиренной вере.
Вот и сегодня вечером зашла Клавдия Степановна в гости к Ивану Петровичу – они сидели за столом, покрытым цветастой клеёнкой. За тёмным окном где-то вдалеке бухнула невиданной силы гроза. «А всё-таки, где-то там что-то есть», – задумчиво произнёс Иван Петрович. «А я вот верую, что нигде ничего нету», – тут же парировала Клавдия Степановна, и поставила на стол бутылку. Ёмкость была странной – пыльной и непрозрачной, покрытой непонятными орнаментами выцветшей краски. Клавдия Степановна нашла её в отдалённом углу подвала, и не знала, откуда и когда она там взялась – но что может находиться в бутылке в её подвале, кроме как поллитра. «Спирт», – прочёл по слогам Иван Петрович на выцветшей этикетке, – «Метиловый». «Это какой?», – спросил он, запутавшись в последнем слове. «Хороший!», – ответила Клавдия Степановна, изобразив ладонью спирт в воздухе, – «Как при советской власти».
Начислили по двести, разбавив спирт водой, и выпили залпом, чокнувшись. Некоторое время сидели в молчании, смакуя забытый вкус комсомольской юности, когда всё было настоящим. И, как на параде в далёком детстве запрыгало у обоих сердце, выскакивая из груди (тахикардия – первый признак отравления метиловым спиртом, который есть смертельный яд). Гордая, и верующая только в светлое будущее, которое уже прошлое, Клавдия Степановна подняла глаза – вместо убогой комнаты с висящей на электрическом шнуре лампочкой вокруг летали круги и пятна неземных, фантастических цветов. Пришла внезапно невероятная, как в детстве лёгкость – непроизвольно опорожнился кишечник. Иван Петрович, сидя напротив, судя по всему, видел то же самое – запрокинув голову, и уставившись взглядом вертикально в потолок. «Ух ты ж!», – восторженно произнёс он последние слова. «Как при советской власти!», – восхищённо прошептала его подруга.