ВОЙНА
Моё поколение появилось на свет уже после разгрома фашистской Германии, но мы хотя бы знали, видели и слушали настоящих фронтовиков. Через несколько лет уже одно это будет считаться огромной удачей… Сегодня необыкновенно трудно писать о войне. Для этого необходимо быть свидетелем тех событий или, по крайней мере, знать то, чего никто не знает, да ещё и преподнести это так, как никто прежде не рассказывал. Поэтому я и не осмеливаюсь говорить о великой трагедии огромной страны, а лишь попытаюсь описать, как отразилась эта всеобщая беда на судьбе одной-единственной женщины – моей героини.
В 1941 году кавалеристский полк Аниного мужа был расквартирован недалеко от Ленинакана. Ранним июньским утром всех разбудило сообщение по радио: "Внимание, боевая тревога!"
Почти одновременно в дверь постучал посыльный. Военная жизнь приучила семьи офицеров к любым неожиданностям. И это ясное воскресное утро не предвещало ничего особенного.
«Подумаешь, очередная тревога – рядовое явление в военном городке, – подумала в тот момент Анна, не желая просыпаться. – Сколько их уже было…»
Муж быстро собрался и ушел на службу.
Ровно в полдень голос из репродуктора объявил: "…Сегодня в четыре часа утра фашистская Германия, без объявления войны напала на Советский Союз!.."
Уже на следующий день вместе с другими взволнованными женщинами Аня провожала уходящих из расположения части мужей. А вот и казачий эскадрон Григория.
– Аня! – кричит муж, захлебываясь душным пыльным взмётом, – береги сынов и – жди! Мы скоро вернёмся!
Анна не плакала. Ведь война так далеко, а наша армия сильна и не раз давала отпор интервентам. Более того, её муж – младший лейтенант, уже участвовал в боевых действиях в Монголии и вернулся оттуда цел и невредим. Обойдется и теперь. «Если будет нужно, то мы все пойдем на фронт, – размышляла Анна, – лично я, хоть сейчас, готова стать санитаркой!»
Однако уже через неделю военный комендант собрал всех женщин в клубе и объявил:
– Дорогие наши боевые подруги! Все вы прекрасно знаете, что война нам не нужна. Мы только-только поднялись из руин и зажили по-человечески. Но Германия в одностороннем порядке разорвала наш мирный договор. Враг хитер и коварен, он прекрасно вооружен и уже поработил пол-Европы. Эта война будет кровавой и… долгой. Но наше дело правое и мы обязательно победим! А вы наберитесь мужества и станьте нашим надежным тылом…
А фашисты всё наступали. На границе с Турцией и Ираном тоже было неспокойно, и тогда у всех на устах появилось горькое, как страшный диагноз, слово "эвакуация".
Анне 26 лет. После долгих скитаний по вокзалам, пристаням и эвакопунктам, на одном из которых пришлось похоронить престарелую свекровь, в конце ноября она вместе с двумя малолетними детьми оказалась в Кемеровской области. Со станции в плетёных санях-кошёвках на запорошенных снегом лошадях их вместе с семьями других офицеров отправили в глухую сибирскую деревушку Кайчак, что в семидесяти километрах от железной дороги. Радио здесь не было, газеты и в мирное-то время приходили лишь раз в неделю, зато "бабий телеграф" работал исправно. Не успели они сойти с саней, как со всех сторон понеслось:
– Слыхали? Наши-то Москву сдали! – голосили бабы.
Подъехал однорукий председатель колхоза.
– Вранье всё это! Выше голову, красавицы, нам теперь жить и работать вместе!
Вновь прибывших распределили по дворам. Приняли радушно: накормили, истопили бани. На следующий же день выдали жёнам лётчиков, танкистов и артиллеристов топоры да пилы, и началась трудовая колхозная жизнь. Вставали затемно и ложились поздней ночью, но никто не жаловался – Родина была в опасности!
СТРЯПУХА
Кое-как минула первая вьюжная и морозная сибирская зима. Порой было очень трудно… Больно и горько слышать матери, как её дети просят кушать, а никакой еды в доме нет… Если удавалось достать немного муки, то Анна пекла ржаные лепёшки для своей семьи на три-четыре дня вперед и хранила их в старом буфете на блюдечке, накрытом полотенцем. Взять можно было только по одной в день... А есть очень хотелось! К тому же лепешки так вкусно пахли и были удивительно хрустящими и вкусными! Два брата постоянно крутились у этого скрипучего буфета. В конце концов, Анна сдавалась и говорила измученным голодом детишкам:
– Хорошо, возьмите ещё по одной…
– А как же ты, мама? – спрашивали сыновья.
– А мне сегодня что-то не хочется…
Сыновья удивлялись, но, не раздумывая, хватали и жадно ели выпечку. Не понимали мальчишки, что в этот день их мать оставалась вовсе без хлеба… И на следующий день всё повторялось...
Однажды в мае Аню вызвали в правление колхоза, и председатель ей сказал:
– В третьей бригаде заболела повариха. Придётся тебе её подменить. Дам в помощники шустрого паренька и одну подводу.
Получив с пятнадцатилетним Лёшкой пять килограммов тощей конины вынужденного забоя, ведро картошки, свёклу, лук и муку, Анна отправилась кашеварить.
Третья бригада полностью состояла из немцев, высланных с Поволжья. Причём, в основном, из стариков и детей, так как всю молодежь забрали на шахты.
Аня долго варила жёсткое мясо и овощи в большом котле, от которого по округе разносился умопомрачительно аппетитный запах. Изголодавшиеся немцы раньше времени стали собираться возле кухни.
– Тётка, – с акцентом обратилась к ней самая нетерпеливая немка, – обет готоф?
– Готов, сейчас буду вас кормить.
Немцы покорно выстроились в очередь. Каждый подходил со своей миской и получал порцию густого сытного супа. Ели жадно, торопясь и обжигаясь, и всё поглядывали на котёл с остатками еды.
– Как твоё имя? – спросила Анна у своей первой собеседницы.
– Ирмина.
– Вот что, Ирмина, всё оставшееся ты сама честно раздели между земляками, – попросила её Аня.
После обеда один старик подошёл к Анне, встал перед ней на колени и стал целовать её руки:
– Данке, данке!.. – говорил он сквозь слёзы.
– Ирмина, что с ним? – испугалась Аня.
– Повариха, что была до тебя, варила нам одну траву, а мяса и картошки мы ни разу не видели, – отвечала Ирма, – но мы боялись на неё жаловаться. Спасибо тебе, ты – не такая…
– Я просто считаю, что даже в такое трудное время нужно оставаться людьми…
– Пойми, мы же не хотели войны, – продолжала немка. – У нас в России были свои дома, семьи и хозяйство, здесь родились наши дети. Теперь мы всего этого лишились и сами проклинаем Гитлера…
Анна знала, что прежней поварихой была бедная женщина, имевшая пятерых детей, но всё равно рассказала о случившемся председателю. Провинившуюся стряпуху перевели на полевые работы, а Аня не спала целую ночь: в её душе на манер «воды и огня» сражались два противоположных чувства – справедливости и жалости.
Но можно привести немало примеров, когда беда сближала и роднила совершенно чужих людей. Как-то раз из таёжного колхоза уходили на фронт две молодые девушки. По этому поводу в клубе устроили проводы. Играла гармонь, пелись частушки, звонко стучали каблучки девчат. Около полуночи Анна возвращалась домой вместе с молодой еврейкой Фридой, в прошлом скрипачкой, работавшей с ней в одной бригаде. Обменявшись мнениями о вечеринке и прогнозе погоды, они расстались.
На рассвете Анна увидела через окно зарево.
– Пожар! – кричали люди и спешили куда-то в конец улицы.
Аня быстро оделась и тоже побежала к пылающему дому, возле которого суетились растерянные односельчане. Всем было понятно, что жилище уже не спасти…
В сторонке на узелках молча и неподвижно сидела Фрида, её семилетний сын и мать. А хозяйка догоравшего дома металась по двору и причитала:
– Люди добрые! Это – они, проклятые жиды, подожгли мой дом! Видно бог меня наказал за то, что я их, нехристей, у себя пригрела! Ой, горе-то, горе какое! Будьте вы прокляты!
– Как всё это случилось? – спросила Аня Фриду.
– Когда я вчера вернулась домой, то долго не ложилась, а рассказывала маме о вечере. Потом мы уснули. Рано утром кто-то громко постучал к нам в окно и крикнул: "Горите!" Комната была полна дыма. Я распахнула дверь, а там уже бушевало пламя. Нас вместе с вещами вытащили через окно, – заплакала Фрида. – За что она нас так ругает? Мы же ни в чём не виноваты.
– Успокойся и не обращай на неё внимания, – посоветовала Анна, – комиссия во всем разберется. (Впоследствии было установлено, что пожар дома начался с половины хозяйки).
Тем временем огонь, сделав своё страшное дело, стал слабеть. Председатель обратился к землякам:
– Товарищи, кто возьмет погорельцев к себе?
Люди понурясь молчали.
– Что же вы молчите? Неужели дадите им замерзнуть на улице под вашими окнами?
– Не нужна нам эта жидовка, – сказал кто-то вполголоса.
– Товарищи, да что вы такое говорите? – закипел председатель. – Они такие же советские люди, как и вы!
– Вот и бери её к себе, коли так понравилась, – и народ стал потихоньку расходиться.
– Александр Иванович, – сказала Аня, – можно я хотя бы на время возьму их к себе.
– Не возражаю, – ответил раздосадованный человеческой чёрствостью председатель.
Аня взяла у Фриды узел и понесла его в сторону дома, где занимала небольшую комнату. Погорельцы пошли за ней, а сибиряки недобрыми взглядами провожали это шествие.
Аня вспомнила притчу, которую когда-то рассказал своим внучатам дед Яков:
Да, непросто оставаться самим собой в мире, который пытается сделать вас похожим на всех остальных... Но Аня помнила притчу, которую когда-то рассказал своим внучатам дед Яков:
- Внутри всякого человека есть и хорошее, и плохое, - неторопливо говорил он. - В нём непрестанно происходит борьба, очень похожая на грызню двух волков. Один хищник представляет зло: зависть и жадность, предательство и жестокость… Другой, напротив, защищает добро: любовь и верность, надежду и правду...
- А какой волк в конце побеждает? – перебил тогда деда нетерпеливый брат Мишка.
Лицо старика тронула едва заметная улыбка, и он ответил:
- Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь...
ВОЛКИ
Это случилось на третий год Аниного пребывания в Сибири. Как-то в январе, получив указание съездить в военкомат райцентра, Аня и Фрида запрягли лошадь, закутались в собачьи дохи и, положив в кошёвку побольше сена, тронулись в путь. Женщины подбадривали резвую лошадку весёлыми криками, со смехом потирали немеющие на морозе щёки и летели в искрящиеся утренние сумерки, радуясь молодой жизни вопреки всем невзгодам и бедам. Над верхушками деревьев уже проступал молочно-белый рассвет, снег из пепельного постепенно становился голубым, а мир казался новорожденным младенцем...
Следуя по бескрайнему и безлюдному снежному царству, через некоторое время справа от дороги они заметили нечто серое, двигающееся им наперерез. Лошадь захрапела и сама перешла с рыси на галоп. Аня и её спутница привстали на колени и увидели, что серая масса, несомненно, живая: она разделилась на две части, первая уже выскочила на дорогу метрах в сорока позади саней, другая приближалась к ездокам сбоку.
– Волки! – почти завизжала Фрида. – На перехват идут!
– Я и сама вижу, что не кролики, – крикнула ей Аня и принялась нахлестывать лошадь, которая и так скакала в полную силу.
Постепенно стало отчетливо видно, как впереди стаи большими упругими прыжками бежала огромная красивая волчица, а за ней, сверкая зелеными искрами глаз, следовали шесть волков, удивительно похожие на крупных овчарок. Но странно – хищники были настроены довольно миролюбиво: почти догнав кошёвку, они вдруг стали отставать, затем опять поравнялись с ней, потом вновь отстали… Звери словно затеяли с людьми непонятную и страшную игру. Женщины были очень напуганы и не знали, что им делать. Аня дрожащими и непослушными руками пыталась зажигать пучки соломы и бросать их в волков. Но солома налету гасла, а звери продолжали своё преследование.
Между тем стало совсем светло. Наконец, волчица остановилась, села на дорогу и, задрав морду вверх, душераздирающе завыла. Её поддержали остальные собратья. Тоскливый протяжно-клокочущий стон порвал окружающую тишину. Картина была жуткой.
А сани тем временем быстро удалялись от опасных преследователей, пока те не скрылись из виду за пригорком. Оставшуюся часть пути подруги проехали без происшествий. Вернувшись домой, женщины рассказали сельчанам о своем приключении.
Один пожилой сибиряк пояснил:
– Наши волки на людей нападают редко. Да и зачем им люди, когда в любом селе они легко могут зарезать овцу или тёлку? К тому же и дикого зверья в лесах сейчас предостаточно. А вот послушайте, какой со мной до войны случай приключился... Возил я тогда почту и ехал в такую же примерно пору, как и вы, когда у волков "свадьбы". Так вот: меня-то они, в отличие от вас, всё-таки догнали и даже порвали моего коня. А сам я перевернулся, заполз под кошёвку и лежал там: ни жив – ни мёртв от страха, пока волки совершали свою кровавую тризну. А когда стая уходила, то одни меня обнюхали, а иные свою нужду прямо на меня справили, но спасибо – не тронули. Вот как в жизни-то бывает, девоньки мои...
МЕТЕЛЬ
Огромное, ни с чем несравнимое горе принесла людям война. Не пощадила она и семью Анны. Под Киевом убили брата Михаила, под Сталинградом погиб брат Иван, после чего вскоре не стало и мамы. А от Григория – ни одного письма...
– Где он? Что с ним? – думала Аня бессонными ночами, и, хотя не верила в бога, молила: "Господи, сохрани детям – отца, а мне – мужа!"
Днем же она своих бед и тяжёлых дум напоказ не выставляла: со всеми была приветлива и доброжелательна. По утрам обычно делала зарядку, в своей комнатке поддерживала образцовый порядок. А девчатам – подругам не раз говорила:
– Подумайте, разве приближает нашу победу то, что все мы завернуты в чёрные траурные платки, хнычем с утра до ночи, перестали верить, любить и надеяться? Конечно же – нет! Не доставляйте фашистам такого удовольствия, оставайтесь комсомолками. Нашим мужьям на фронте сейчас труднее, чем нам, и забывать об этом грешно.
Секреты любви, на то и секреты, чтобы держать их при себе. Внутри она порой буквально рыдала, но никто из окружающих этого не замечал. А на дворе уже пахло Победой!
…По-зимнему скупо светит солнце. Вдали чернеет лес. Туда и лежит неблизкий путь. Большой рыжий бык, не торопясь, везёт Анну и Фриду на заготовку дров. Тихо вокруг. Да так тихо, что каждый вздох слышен за версту. Подруги говорят мало, кажется, что всякий звук, любое слово облетает вокруг земли и возвращается к ним гулким эхом.
Вот и лес. Подводу обступили дубы-великаны, сказочные сосны, опушенные снегом красавцы-кедры. Каждое дерево по-своему прекрасно, и человек не вправе лишать его жизни. Поэтому женщины, не сговариваясь, едут дальше. «Человек может брать у Природы необходимое, – размышляет Анна, – но её нельзя губить напрасно! Нам не известно, что на самом деле ощущает цветок, когда его срывают, или куст, когда ломают его ветку. Только я уверена, что они это чувствуют…»
Но вот в стороне от дороги стоят три старые сухие берёзы, и бык направляется к ним. Получив порцию сена, он не спеша жуёт, блаженно закрывая выразительные глаза с длинными покрытыми инеем ресницами. Хрупкие женщины берут пилу и, похлопав по звенящим, как колокол, стволам, приступают к работе. Трудно бывшим городским жительницам рубить, пилить и складывать в сани большие поленья. Так за работой незаметно наступил вечер. Яростно подул холодный ветер, пошёл густой снег. Позёмка, словно метла дворника, заметала следы людей и саней.
– Пора возвращаться, – сказала подруге Аня.
– Но куда? В какую сторону? Ничего не видно! – запаниковала Фрида.
– Успокойся, мы найдем дорогу домой! – оборвала её не менее обескураженная Анна.
Тронулись в обратный путь. Между тем наступила ночь. Одновременно с её приходом разыгралась нешуточная метель. Снег тысячами ледяных иголок хлестал по щекам. Могучие деревья тревожно гудели и, словно руками, размахивали своими сучьями. Бык проваливался в снег по самое брюхо и вскоре выбился из сил... Пришлось остановиться и сбросить с саней все дрова. Благодарный бык, постояв с минуту неподвижно, принюхиваясь и прислушиваясь, неожиданно повернул совершенно в другую сторону. Женщины покорно последовали за ним. Между тем одетые в тонкую городскую одежонку они стали замерзать.
– Анюта, я больше не могу, – призналась Фрида и повалилась на сани.
– Что ты, – испугалась Аня, – немедленно встань! Замёрзнешь!
– Мне всё равно... Я устала и хочу спать, - ответила Фрида каким-то чужим и слабым голосом.
Ане самой очень хотелось лечь рядом с ней и хоть немного отдохнуть. Но это, несомненно, означало гибель, и она брела дальше: спотыкалась, падала, вставала и снова шла.
– Сыночки мои милые, мама к вам придёт, обязательно придёт, – шептала она, цепляясь непослушными руками за сани.
Внезапно идти стало легче – это бык вывел их на наезженную дорогу, и вдали замерцали слабые огоньки деревни. А навстречу уже скакал всадник, разыскивающий их…
После глотка самогона и кружки горячего чая, девчата согрелись и наконец-то уснули в безопасности. И на этот раз все закончилось благополучно, только у Фриды до самой весны болели и отекали обмороженные ноги.
ПОБЕДА
В сорок четвертом, когда советские войска освободили всю территорию нашей страны, эвакуированные засобирались в родные места. Анна тоже вернулась в отчий край – Ессентуки, где устроилась работать на военный завод. Город от войны почти не пострадал. Видимо, немцы сами рассчитывали залечивать местными водами и целебными грязями свои раны.
В мае сорок пятого директор завода вихрем ворвался в цех:
– Девушки, милые! Победа! Войне – конец!
От радости сотрудники кинулись обниматься и целовать друг друга. Многие, потерявшие близких, плакали. Прослезилась и Анна. Но волю своим чувствам она дала только дома. Обняв детей, женщина горько зарыдала:
– Сыночки вы мои, вот и кончилась война, а мы так и не знаем: где наш папка, что с ним? Как же нам жить дальше?
Выплакавшись, она вновь с головой ушла в работу. Как говорится, женские слёзы, что роса: выпадут – и на душе сразу легче… Порой, когда становилось совсем невыносимо, она представляла, что просто видит грустный сон, который вскоре должен закончиться. Просто необходимо немного потерпеть и всё будет по-другому – лучше и радостнее…
Однажды в разгар работы Аню вызвали на проходную, где её дожидалась взволнованная соседка с телеграммой в руках:
– Нюся, это тебе от Гриши!
"Везут в инвалидной коляске. Я без рук и ног, – прочитала Аня, – если нужен тебе такой – приезжай. Буду в Ставрополе..."
– Жив! Жив! – заплакала от радости она, не особо вникая в текст телеграммы.
Да, Анна была готова чуть ли не пылинки с него сдувать, а коль потребуется, то и носить на руках. Ей так хотелось дать ему самое лучшее, сделать всё от неё зависящее. «Ты моя жизнь, - думала она. - Я засыпаю с мыслью о тебе, с ней же и просыпаюсь. Эти мысли делают меня счастливой, и я не представляю, как можно любить ещё сильней!..»
Она решила срочно ехать к мужу, а там, на месте будет видно, как поступить. На работе ей посочувствовали и отпустили. Взяв с собой старшего сына – шестилетнего Вовку, она помчалась в Ставрополь.
Как же была удивленна и обрадована Анна, когда из вагона, вместо ожидаемого калеки к ней выпрыгнул, улыбающийся, весь в орденах и медалях, подтянутый капитан. За годы войны Григорий сильно изменился внешне: возмужал и непередаваемо по-мужски похорошел. Аня уткнулась лицом в его пахнущую табаком и победно звенящую гимнастерку и зарыдала.
Смеющийся супруг поцеловал жену с сыном и сказал:
– Я рад, что ты приехала! Прости меня за глупую шутку, но хотелось испытать твою верность. Я еду не в инвалидный дом, а на курсы повышения комсостава. Извини, родная, но ещё год вам придется жить без меня.
Аня сильно не расстроилась – она умела ждать. Главное – муж живым вернулся с войны! А это – счастье!
ГАДАЛКА
Через год Григория направили служить обратно в Германию.
Когда Анна Ивановна пришла в отделение милиции за документами для выезда к месту службы мужа, то невольно оказалась свидетелем любопытной сцены. Поднявшись на крыльцо серьёзного учреждения, она услышала весьма эмоциональные женские возгласы и мужскую речь, также на повышенных тонах. Оказалось, что так «мило» беседуют дежурный милиционер и молодая красивая цыганка, сопровождаемая двумя цыганятами, цепляющимися за её длинную юбку. Малышка-дочка находилась на руках разгорячённой мамаши и мирно посасывала её пышную грудь. Обоюдные упреки сыпались, как искры из паровозной топки:
– Начальник, отпусти моего Кирилла! – требовала цыганка, грозно сверкая чёрными глазами.
– Не могу, с ним следователь разбирается, – сухо отвечал блюститель порядка.
– Слушай дорогой, отпусти моего мужа: видишь, какие у нас маленькие дети – их кормить надо! – настаивала посетительница.
– Об этом надо было раньше думать. Я же не помогал твоему Кириллу воровать зерно.
– Злой ты человек, начальник! Кирилл не виноват: он не крал, а – купил!
– Да знаем мы вашу воровскую породу! «Купил» он… – возмущался дежурный. – Ступай домой, без тебя разберёмся.
– Не воровал он, – подбоченясь возражала цыганка, – а у сторожа тот несчастный мешок пшеницы на водку выменял – детям есть нечего! Зря вы его забрали.
– Сюда зря не забирают. За расхищение социалистической собственности твой муженёк получит не меньше пяти лет – и поделом. Устроила тут цирк, понимаешь, лучше отправляйся сухари сушить!
Женщина запричитала, вышла на улицу и побрела, пошатываясь, по дороге. Следом семенили босые дети.
Анна тоже переговорила с тем милиционером, но её документы ещё не были готовы, и она отправилась домой.
Прошли две недели. Как-то вечером Анина дверь без стука отворилась, и на пороге появилась цыганка. Анна сразу её узнала. Цыганка была по-прежнему хороша: алые губы, пушистые ресницы, гибкая стройная фигура, только смуглое лицо теперь имело довольно усталое и грустное выражение. Детишек с ней не было.
– Проходи, – пригласила её в дом Аня, – с чем пожаловала?
– Давай я тебе погадаю: всю правду скажу? Позолоти ручку, – пропела она. – Вот вижу, муж-то у тебя не родной, а двоюродный, не часто дома ночует, - добавила она, быстро оглядев комнату, - хочешь, обратно к тебе приворожу?
В словах о «двоюродном» муже заключалась огромная житейская мудрость, которую Анна оценила намного позже. А тогда ей казалось, что Гриша - самый родной для неё человек…
– Да я и сама умею гадать, – ответила Анна. – Покажи мне свою руку, и я всё про тебя узнаю.
Цыганка усмехнулась, неторопливо поправила цветастый платок на своих темно-каштановых волосах, вытерла ладонь о широченную юбку и протянула руку.
– Молодая ты и красивая, а счастья тебе нет, – начала Анна, – Твой муж – Кирилл в казённом доме: у сторожа мешок пшеницы за водку купил. Надолго упекли твоего сокола, но остались два соколика да голубка. Приходится теперь тебе самой зарабатывать и детей кормить. Плохи твои дела...
Цыганка выпучила удивленные глаза:
– Расскажи, как судьбу мою узнала. Открой свой секрет, научи меня гадать! – стала просить она. – До самой смерти буду тебя благодарить и детям своим накажу!
– Нет, дорогая, нельзя научить тому, чего сам не знаешь.
Анна дала гостье немного еды, кое-что из старых детских вещей и на прощанье подарила старую колоду карт. Уходя, цыганка обещала зайти ещё раз, чтобы узнать о судьбе своего Кирилла. Она так ничего и не поняла. А Анна Ивановна вскоре уехала к мужу и никогда её больше не встречала.
В Германии семья Рубцовых жила в местечке Дора, недалеко от страшного места Бухенвальд, В Германии семья Рубцовых жила в местечке Нора, недалеко от страшного места Бухенвальд*,
(Сноска: *Бухенвальд (нем. Buchenwald — «буковый лес») — один из крупнейших концентрационных лагерей на территории Германии, располагавшийся близ Веймара в Тюрингии. С июля 1937 по апрель 1945 года в лагере было заключено около 250 000 человек. Бухенвальд имел 138 концлагерей-филиалов. Особенно много заключенных погибло в филиале Бухенвальда – Дора-Миттельбау, где в подземных цехах изготовлялись самолёты-снаряды «Фау-1» и «Фау-2». Над узниками проводилось множество медицинских опытов, в результате которых большинство умерли мучительной смертью. Лагерь был освобожден 13 апреля 1945 американской армией. Количество жертв лагеря оценивается примерно в 56 000 узников. 11 апреля 1945 года, когда к Бухенвальду приблизились американские войска, в нём вспыхнуло восстание, в результате которого заключённые сумели перехватить контроль над лагерем у отступавших соединений СС.)
в старинном доме с кухаркой и горничной. Из окон их добротной квартиры была видна огромная чёрная труба крематория. Аня не раз ходила по территории нацистского лагеря смерти, бродила по пустым блокам, где в то время ещё не было музея. Казалось, что почерневшие стены и сама земля здесь стонет и шепчет: "Люди, не забывайте ужасов войны!"
ЧАСТЬ 4. ЗДРАВСТВУЙ, КАЛИНИНГРАД!
БЫВШИЙ КЁНИГСБЕРГ
Через три года Григория перевели в Калининград, бывший Кёнигсберг, столицу Восточной Пруссии. Аня не имела ни малейшего представления о крае, в котором ей теперь предстояло жить…
Вообще-то о существовании данной области большинству советских граждан стало известно лишь на рубеже 1944 – 1945 годов, когда наши войска вплотную подошли к данной земле, и она замелькала в военных сводках. В сентябре 1945 года по решению Потсдамской конференции она стала частью СССР. В Кёнигсберг стали прибывать откомандированные офицеры и солдаты, молодёжь по комсомольским путёвкам, а также обычные граждане, позарившиеся на обещания вербовщиков, суливших им «золотые горы»: квартиру в любом понравившемся доме, помощь в становлении домашнего хозяйства и многое другое...*
Сноска: *В постановлении Совмина СССР от 9 июля 1945 года говорилось: «Продать каждой переселенческой семье колхозников специалистов сельского хозяйства по госценам: 1 пальто, 30 метров хлопчатобумажных тканей, 10 литров керосина, 10 килограммов соли, 40 коробок спичек; и каждому члену семьи: пару обуви, 1 головной убор (платок, шапка), по 2 пары носков и чулок, 2 катушки ниток и 1 кг хозяйственного мыла».
В условиях послевоенной разрухи такие предложения смотрелись очень даже заманчиво. Однако действительность оказалась совершенно иной… Большинство зданий и помещений города-крепости было непригодно под жильё: в них отсутствовало электричество, отопление и канализация, окна и кровля, досаждало обилие грызунов и насекомых… Не было надлежащей медицинской помощи и учебных заведений… Зато одолевали болезни, холод и голод… Непросто в новом регионе обстояло дело и с соблюдением норм закона: ведь на предложения вербовщиков охотнее всего откликались люди, чьё хозяйство уничтожила война, либо «перекати-поле» или, как говорили, «деклассированный элемент» и прочие жулики. Лишь к 1949 году жизнь понемногу стала налаживаться…
Следующая особенность калининградской жизни заключалась в том, что советские люди были вынуждены годами сосуществовать со вчерашними врагами – немцами, а это были люди совершенно иной культуры, причем воспитанные не на идеях марксизма-ленинизма-сталинизма, а на идеологии нацизма, расизма и фашизма. Только, несмотря на разность культур и воспитания, жизнь в одном городе способствовала объединению народов: люди учили языки, ходили друг к другу в гости, даже создавали интернациональные семьи… Пока не началась массовая депортация* – переселение немцев в «советскую зону оккупации в Германии».
Сноска: *Вот, что пишет очевидец тех событий: «…помню, как в январе сорок восьмого года по нашему Сталинскому проспекту (ныне проспект Мира) несколько дней подряд брели на товарную станцию… немцы, немки, их дети. Они шли, можно сказать, налегке, с одним-двумя чемоданами или узлами, катили маленькие тележки… измученные, покорные, смирившиеся со своей судьбой, зачастую голодные. Они навсегда покидали свою землю, ту, где родились и жили, где трудились и растили детей».
…Итак, Калининград только начинал подниматься из руин. От вокзала до центра города – Площади Победы, бывшей Адольф-Гитлер-плац, не было ни одного целого дома: вокруг стояли лишь обгоревшие скелеты зданий.*
Сноска: * В августе 1944 года Кёнигсберг интенсивно бомбили Британские Королевские военно-воздушные силы. После этого город горел в течение нескольких дней. Позднее, историки назвали это действие чисто террористическим налётом на густонаселенные жилые кварталы. Со всей кровожадностью англичане, по их мнению, «успешно», испытали на людях новые напалмовые бомбы, вызвавшие чудовищные пожары. Одновременное возгорание сотен домов создавало на площади в несколько квадратных километров тягу небывалой силы, настоящий огненный шквал! Казалось, весь город превратился в адскую печь невиданных размеров, засасывающую в себя кислород из окрестностей. Поднялся ужасный по силе ветер, направленный в сторону эпицентра пожара, который безжалостно высасывал кислород из всех близлежащих убежищ, обрекая на смерть даже тех, кого пощадили бомбы. Число погибших составило не менее пяти тысяч человек, осталось без крова более 200 000. При этом военные объекты оказались практически не тронутыми.
Целые кварталы ещё представляли собой закопчённые пожарами груды битого кирпича и покорёженного металла. На фасадах строений кое-где виднелись вывески былых магазинчиков и читались написанные чёрной краской пропагандистские призывы фашистов: «Мы не капитулируем!» Гнетущее впечатление производил в ту пору и Кафедральный собор: крыши на нём не было, стены зияли дырами, пробитыми снарядами. Правда, центральные улицы и даже их тротуары, были уже преимущественно расчищены от завалов, поэтому нередко выглядели как ущелья, стенами которых оставались обломки разрушенных домов. Ходить среди них было очень страшно. Любой раненый дом мог неожиданно рухнуть и похоронить незадачливого горожанина. Не меньшую опасность представляли и неразорвавшиеся боеприпасы. Аня очень переживала за своих сыновей: неугомонные и отчаянные мальчишки проводили на этих развалах всё свободное время.
Но, даже взирая на печальные останки Кёнигсберга, становилось понятно, насколько красив он был до войны. И, разглядывая пугающие руины, Анну подчас охватывало чувство какого-то благоговения... Она понимала, что непременно должна помочь возрождению этого некогда прекрасного города... А на окраинах, встречались почти не тронутые бомбёжками уголки, с уютными парками и зелёными скверами. Улочки там были вымощены брусчаткой, дорожки выложены фигурной плиткой, а стены особняков увиты диким виноградом. Поражали русскую женщину и островерхие дома с яркими черепичными крышами. Сразу ощущалось, что в них жили люди совсем другой культуры...
Над древним городом возвышалась громадина Королевского замка. Он тоже сильно пострадал во время бомбёжек и боёв, но всё равно выглядел величественно и даже загадочно. На небольшой дворцовой площади стоял памятник Бисмарку в железной каске и с поднятой саблей. Замок хранил очень много тайн. Ходили слухи, что из него к знаменитым кенигсбергским фортам тянутся широкие подземные дороги, что в его хранилищах спрятана Янтарная комната и другие сокровища, будто бы он имеет раздвигающиеся стены, смертельные ловушки и иные жуткие секреты… Не удивительно, что все это прусское «убожество» предназначили к сносу. «Зачем нам Кант, Гофман, Гайдн, Глюк, Брахерт и другие?», «Долой былых кумиров!», «Мы наш, мы – новый мир построим!..» – кричали на партийных митингах борцы с «неметчиной»… Так памятник Шиллеру во время штурма города спасся лишь благодаря надписи: «Не стрелять! Это – пролетарский поэт!» И вот в 1949 году на месте замка было решено соорудить Дворец Советов, который не достроен и по сей день… В этой связи задумали очистить и примыкающий к нему Королевский пруд, именуемый в то время горожанами не иначе как «Тухлое озеро».
Вместе с разбитыми домами под снос обычно попадали и немецкие кладбища, а надгробными плитами, взятыми оттуда, мостили дороги… Для планового разбора завалов за учреждениями и учебными заведениями закреплялись определенные участки улиц и кварталов. Разумеется, все работы проводились вручную, после трудовой смены или в выходные дни. Но люди работали самоотверженно, с подъёмом. А добротный старинный немецкий кирпич железнодорожными составами отправлялся для восстановления советских городов. Подобная заготовка кирпича была совсем небезопасным занятием. Однажды девушка из Аниной бригады во время работы провалилась в подвал дома, и её завалило осыпавшимся щебнем. Все очень испугались, поскольку думали, что её задавило насмерть! Но ничего, дивчина выбралась, отделавшись только ушибами...
Со временем Калининград обрёл своё, ни с чем несравнимое лицо. Город-сад, с прекрасной рекой, прудами и озёрами, аллеями из каштанов, лип и буков стал областным центром с собственной интересной историей. С тех пор эта земля дала миру немало выдающихся людей: писателей и художников, ученых и даже покорителей космоса*.
сноска: *в честь космонавтов, юность которых прошла в Калининграде – А.Леонова, В.Пацаева, В.Романенко и А.Викторенко – названы улицы и установлен монумент «Покорителям космоса» на проспекте Мира.
Да, жизнь продолжалась, и Калининград, как седой ветеран, понемногу залечивал военные раны. Открывались фонтаны и кинотеатры, строились новые жилые дома и магазины. В городе весело зазвенели первые трамваи, побежали трудяги автобусы. А мужу Ани неожиданно предоставили отпуск.
– Давно мечтаю побывать на родине, – говорил Григорий, – из своей деревни уходил ещё мальчишкой, а теперь я – майор, вся грудь в наградах. Шутка ли, одних орденов Красного Знамени на кителе пять штук! Понимаешь, тянет меня туда, как птицу к своему гнезду… Представляю, как будут рады земляки... Ты поедешь со мной? – спросил он Анну.
– Нет, Гришенька, Алик грудной, да этих двое: не станем мы тебе отпуск портить. Поезжай, отдохни один...
Проводив мужа на вокзал и помахав ему на прощанье рукой, Аня не подозревала, что вместе с этим поездом растаяла на горизонте и её мечта о семейном счастье…
ОТПУСК
Стучат колёса, покачивается вагон. Дорога – это приятное томление, ожидание радостных встреч и надежда на добрые перемены. Говорят, что наша жизнь – тоже дорога, и мы мчимся по ней, ощущая всё несовершенство и жестокость бытия, одновременно радуясь каждому дню, в котором теряются наши беды. Как ручьи и реки питают море, так сокровенные мысли, новые образы и чувства постоянно пополняют в пути наш ум и душу…
Ночью Григорий проснулся и, открыв глаза, некоторое время под сопение попутчиков в полной темноте силился понять: «который час?». Желая вырваться из объятий мрака и безвременья, он глянул в окно, где у самого горизонта заметил небольшую, но яркую звёздочку… Мимо проносились столбы, кусты, дома… С рёвом промчался встречный товарняк, а звезда оставалась на своём прежнем месте и манила ровным и добрым светом. Григорию стало казаться, что состав сейчас оторвётся от земли и полетит, всё быстрее и выше, в тихую прохладу ночного неба. Как не вязалось это с прозой скрипящего и качающегося, словно стонущего и прихрамывающего, вагона, с табачно-аммиачным духом его тамбуров… Внезапно Григорий подумал: почему же он не замечал эту звёздочку прежде? Может, не было её вовсе, или была, но увидеть её он был должен только сейчас? Часто случается, что жизнь одевает людям розовые или чёрные очки, но однажды случай срывает их, и мы начинаем видеть всё совсем иначе... «А ведь это – хорошая примета, это – к добру! – решил Григорий. – Видимо, всё должно измениться в лучшую сторону! Верю в это, иначе остальное не имеет смысла…»
Ох, и странные же "зигзаги" делает иногда судьба! Кажется, всё уже было: и разлука, и горе, и нечеловеческие лишения, но зачем-то ей нужно вновь и вновь испытывать нас на прочность… Долго продолжалось застолье в рязанской деревушке на родине Григория. К сожалению, отец и мать не дожили до возвращения сына. За столом собрались тётушка, двоюродные сёстры, Вера и Татьяна, односельчане. Воспоминаниям не было конца… Поговорили и о войне. Не любившему хвастать Григорию всё же пришлось рассказать землякам о некоторых своих подвигах: походах в тыл врага за «языком», освобождённых городах, тяжёлых боях и погибших товарищах… С особым теплом захмелевший майор вспоминал своего лучшего дружка - командира разведвзвода Володьку Чекмарёва, с которым они два года делили все тяготы фронтовой жизни, порой даже ели из одного котелка и накрывались общей шинелью… Хоть и был Владимир ладно скроен и крепко сбит, да только не повезло молодому лейтенанту – на «нейтральной полосе» немецкая мина попала ему прямо в грудь…
В повседневных заботах как-то незаметно промелькнули две недели отпуска. Накануне отъезда племянника тётя устроила прощальный ужин. Вновь собралась родня и соседи, откуда-то появился парень с гармонью, молодежь принялась танцевать, а Григорий вышел на крыльцо покурить. Тёплая летняя ночь, как будто впрок, радовала его милыми с детства запахами луговых цветов и скошенных трав, всполохами зарниц. Заметив стоящую рядом сестру Татьяну, Григорий попросил:
– Идем, Танюша, погуляем по деревне.
Весёлая и боевая дивчина с радостью согласилась. Молча прошли они по улице, спустились к реке, берег которой был истоптан ходившим на водопой стадом, присели в сторонке на мягкую траву под старой ивой, полощущей в воде свои ветви.
– Расскажи мне, как ты живешь. Почему до сих пор одна? – заговорил Григорий.
– Живу по принципу: день прошёл и – слава богу, – грустно улыбнулась Таня. – Все мы любим «хорошо», да только нас оно любит по выбору. Вот года три назад приезжал в нашу деревню один инвалид – счетоводом в колхозе работал. Я его полюбила. Стали встречаться: "Стёпа, – как-то говорю ему я, – надо что-то решать: у нас будет ребёнок, а у него должен быть отец…" Не обрадовался он такому известию, стал меня избегать. Поплакала я, да и пошла к бабке. Потом с кровотечением попала в больницу, а когда вернулась домой, то моего "принца" в деревне уже не было. Как говорят, обнадёжил, да и ножки съёжил. Мне уже двадцать восемь лет, а жизнь, чувствую, проходит мимо... Григорий Семёнович, возьми меня к себе! У вас портовый город, там легче найти своё счастье, – и она прижалась щекой к его плечу.
Тепло её молодого тела, тонкий запах волос и эта внезапная близость, разбудили в Григории сладкое желание, и он сделал то, чего нельзя делать со своей сестрой. Выпитая водка помогла ему в этом…
Утром Григорий уехал, но, как ни старался, не мог забыть того свидания. Испытывал ли он стыд? Пожалуй, нет, ведь боевой офицер считал всевозможные сомнения и угрызения совести – слабостью, недостойной настоящего мужчины. И тогда, после недолгих раздумий, он написал письмо, в котором звал сестру к себе.
БЕДА
Вскоре Татьяна приехала в Калининград и стала членом семьи Рубцовых. Красотой она не блистала, но и дурнушкой её никто бы не назвал. Было в ней какое-то чисто женское обаяние, удачнее сказать, – "хищное", "кошачье". Не мудрено, что к ней так тянуло начинающего седеть Григория. Таня была с ним ласкова, но и о других мужчинах не забывала. Так с девятнадцатилетним племянником Виталием скучающая тётя начала бегать в кино и на танцы. И вот однажды вечером Григорий увидел, как сестра целует его сына в губы…
Долго после этого случая ходила в синяках Татьяна.
– За что ты её избил? – спрашивала мужа недоумевающая Анна.
Ей и в голову не могло прийти, как сильно «её Гришенька» любит и ревнует свою сестру.
– Не твое дело, – отвечал он довольно грубо. – Ты за детьми лучше смотри, а с сестрой мы и без тебя разберёмся.
Как-то после тёплого майского дождя, Анна стояла у открытого окна. Казалось, вся комната благоухала запахами свежей зелени и распустившейся сирени. Время близилось к полуночи. В детской мирно спали её мальчишки. Тишиной и покоем веяло от всей этой картины. Но не было покоя в Аниной душе. Мужа и золовки до сих пор не было дома. Тусклый ночник высвечивал нетронутую супружескую постель.
Анна накинула на плечи плащ и, сдерживая душившие её слезы, вышла из дома в темень дремлющего города. Вскоре в конце улицы ей послышалась невнятная речь и звонкий смех, очень похожий на смех Тани. Через пару минут на светлый островок под покосившимся фонарём вышли, держась за руки, Григорий и Татьяна. Аня шагнула им навстречу.
– Ты что, следишь за мной? – ощетинился муж.
– Гриша, не сердись, я очень волновалась и не могла уснуть.
– А мы с Танюшей ходили в кино на последний сеанс. На трамвай опоздали и вот топаем от самого центра пешком… – начал рассказывать супруг.
Но тут Анна увидела на лице Григория следы губной помады.
– Гриша, мне необходимо с тобой поговорить, – упавшим голосом сказала она.
– Давай повременим с твоими разговорами, – отмахнулся от неё муж, – Мы очень хотим спать.
– Гриша, ты любишь эту женщину? – глотая слёзы, спросила Аня.
– Конечно, она же – моя сестра, – с вызовом ответил он.
– А губная помада на твоём лице – это следствие вашей братской любви?
Григорий машинально вытер рукавом губы и щёки.
– Мы двадцать лет прожили вместе. Ты должен выбрать, – продолжала Анна, – или наша семья – или эта женщина, – кивнула она на Татьяну, и, не оборачиваясь, чтобы не показать своих слёз, пошла к дому.
Как верно сказано о том, что люди сближаются постепенно, а чужими порой становятся мгновенно! Жила ли ещё у Анны любовь к этому человеку? Сложно ответить. Как же похоже это волшебное чувство на обыкновенный мыльный пузырь, который сначала растёт и крепнет, переливаясь всеми цветами радуги, а потом в один миг лопается, обдавая вас холодными липкими брызгами.
С этого дня от прежнего семейного счастья у неё остались лишь горечь обиды да привычка, а последняя, как оказалось, может быть прочнее любви. Словно долгий ледниковый период, тянулось для Анны на редкость знойное прибалтийское лето… И вот настала осень… как в природе, так и в сердце женщины. Будто тяжёлые тучи по небу, плыли в её голове невесёлые мысли: «Отчего вокруг столько зла и несправедливости? – думала она. – Что произошло с человеческими сердцами? Почему они так редко жалеют и так часто ненавидят? Как мы пропустили тот момент, когда они остыли и зачерствели? Да и наши настрадавшиеся души уже давно не белоснежны, – вздыхала Анна. – Без любви и сочувствия – они пусты, словно брошенные птичьи гнезда. Обида и зависть испачкали их на манер половых тряпок и изодрали в лоскуты. Когда же, наконец, красота и доброта спасут мир?! Судя по всему – ещё не скоро…
Вот и любовь, как оказалось, не долгожительница… Как же скоро мы стали семьёй, где супруги спят спиной друг к другу и каждый мечтает о своём счастье. Два одиночества на одной постели, которые уже не замечают, как прекрасна жизнь. В семьях, где нет любви, и детям сложно понять: что это такое – «любовь»! А как без неё тошно! Ведь так хочется одарить своей нежностью другого человека – любимого! Конечно, нужно учиться решать семейные проблемы, а не убегать от них! Но когда книга прочитана до конца, то перелистывать её, порой, уже не имеет смысла. Когда брак не удался и ничего нельзя поправить, то лучше такой союз разорвать. Вначале всегда бывает больно, но раны со временем рубцуются, заживают. Зато появляется шанс, что ты и он в будущем обретёте своё счастье и станете им дорожить, хотя бы потому, что у вас уже был горький опыт прозябания без любви…»
На проводах старшего сына в армию Григорий напился и при гостях устроил очередную сцену ревности, а затем и драку с Татьяной. Сыновья попытались его вывести и урезонить, но он, не стесняясь людей, кричал:
– Волчата! Да мне моя Таня в сотни раз дороже всех вас! Прочь! Ненавижу!
– Уходи! – твёрдо сказала на это Анна, – Ни тебе, ни Татьяне здесь делать больше нечего.
Собрав чемоданы, Григорий и его сестра ушли.
Тихо стало в доме, и пусто в душе Анны. У кого на сердце ненастье, тот хмур и в ясный день. Сколько бессонных ночей провела она, вздрагивая от малейшего стука, доносящегося с улицы, сколько слёз пролила украдкой, по-детски наивно надеясь, что муж одумается и вернётся. А зачем, для чего – не знала... Понимала умом, что жить с изменником уже не сможет, но женская её сущность эти доводы не принимала: вопреки здравому смыслу – ждала и… не отпускала. Так её любовь превратилась в тяжёлую муку. Ночью она сворачивалась калачиком, и негромко поскуливая, сквозь слезы мурлыкала грустную песню о том тепле, которого ей всегда так хотелось, да только не довелось прочувствовать…
«С печали не мрут, с печали – сохнут», – говорят в народе. Сидя перед зеркалом, Анна смотрела на свое отражение.
– Мне уже сорок: всё заметнее серебро в волосах и паутинки морщин в уголках глаз. Но по-прежнему хочется жить любя и веря, иметь надёжную опору, близкого человека, который при необходимости успокоит, утешит, приласкает!..
Прошло восемь лет. Женились старшие Анины сыновья, появились на свет внучки – Лена и Ира. О муже она знала только то, что он по-прежнему живёт в Калининграде, а разлучница Татьяна ушла от него к другому. Виделись они всего раз и то – на заседании суда, который затеял Григорий, подняв вопрос о разделе жилья. Решение было в пользу Анны, а сильно постаревший и такой чужой теперь Гриша, лишь злобно прошипел:
– Слишком богатой невестой я тебя оставляю…
По дороге домой, Анна стала свидетелем, как цыганенок лет пяти что-то отчаянно канючил у своей матери, гордо шагающей со связкой репчатого лука через плечо. Наконец, мамаша оторвала одну луковицу и сунула её в руку сыну со словами:
- На, подавись, сластённик!..
Отчего-то на память пришли слова другой цыганки, которая ещё много лет назад увидела, что муж-то у неё, оказывается, «не родной, а двоюродный»...
ЭПИЛОГ
Дождь закончился на рассвете. Умытое утро, как рушником, утёрлось радугой, высушило свежим ветерком зелёные волосы деревьев, оправило, глядя в зеркала лужиц, свой многоцветный весенний наряд, и день – начался… О чём-то судачили птицы, звенел первый трамваи, работал метлой дворник, а на бельевом шнуре висели две дождинки. Следуя легкому изгибу и законам физики, они, покачиваясь, стремились навстречу друг к другу. Капли вздрагивали, как живые, и переливались нежными красками, словно вместе с Анной радовались новому дню. Так и продолжалось их плавное движение к месту, где, слившись в одно целое, они могли бы гордо упасть на землю, украсив какой-нибудь цветок или дав жизнь новому ростку…
Мечты всегда краше действительности, и ветер в тот день рассудил иначе. Когда капли прошли почти весь путь, и таким близким казался сладкий миг объятий, они, уступив очередному упругому порыву, сорвались и, блеснув, словно две слезинки, шлёпнулись на обшарпанную стену, где уже через минуту, не было и следа от былых мечтаний и надежд на счастье… Так же судьба порой шутит и с нами. Но речь не об её превратностях. Я лишь хотел прокричать: люди, как же скоротечна наша жизнь! Тихо и незаметно уносятся в никуда наши лучшие дни и годы. Жить надо сегодня и сейчас, а не завтра или потом! Это я знаю точно. Ничего не откладывайте в долгий ящик! Если теперь нет времени, то завтра не будет сил, а послезавтра не станет и нас… Не копите деньги и обиды, не просите у Бога ничего кроме ума и здоровья. Прощайте, верьте и надейтесь! Это очень трудно, но так необходимо. Всем нам…
Этим летним утром Анна, собрав сумку гостинцев, направилась на вокзал. Дело в том, что её младший сын Алик вторую неделю отдыхал в пионерском лагере на побережье. Проходя мимо пивнушки, прозванной за свой небесный цвет "Голубым Дунаем", и увидев в стороне от тротуара серую покачивающуюся фигуру одного из завсегдатаев, Аня брезгливо поморщилась и прибавила шагу. Но что это? Неожиданно в этом опустившемся человеке она узнала Григория. Одутловатое, землистого цвета лицо, седые давно нечёсаные пряди и орденские планки на грязном пиджаке... Незаметно пройти не удалось.
– Аня? – окликнул её бывший муж. – Куда это ты так спешишь?
– К сыну в Зеленоградск.
– Понятно… Одолжи-ка мне три рубля. На днях непременно верну. Я тут недавно прочитал, что пиво называют «жидким хлебом»… Тогда водка – это колбаса. Хочу сделать себе пару бутербродов.
– Ты даже не спросишь, как мы живём? – удивилась Анна.
– И так вижу, что – хорошо. Так ты дашь мне денег или нет? – мысли Григория, как видно, были заняты только этим.
– Тебе, Гришенька, лечиться нужно… – начала было Анна, но он её грубо оборвал.
– Душу аспирином не вылечишь. Гони трёшку, дура!
– А ты помог мне хоть единой копейкой растить и поднимать детей? – вопросом на вопрос ответила Анна и пошла своей дорогой.
***
Ещё в молодости Анна часто думала: «Что такое счастье? Для кого-то это – сытость, праздность и полные сундуки добра. Я знавала таких людей. Только их точка зрения – мираж и самообман: обладатели всех этих благ – самые несчастные люди в мире, – размышляла она, но тут же сомневалась. – Почему должно быть стыдно желать достатка и уюта, душевного покоя и любви близких? Откуда такая несправедливость: одним всё достается на «блюдечке с голубой каемочкой», а другим приходится за это ежечасно бороться?»
Но тут же спешила себя успокоить: «Не беда, время всё расставит на свои места, оно всех рассудит и помирит. Пусть моё счастье имеет привкус полыни, зато с ним любое блюдо кажется слаще». И продолжала жить, как подсказывало разуму женское сердце, как нашёптывали корни её казачьего рода, упругой зелёной веточкой которого она себя ощущала. Жила, радуясь солнцу, свежему ветру, тёплым летним дождям, по каплям отдавая своё душевное тепло и материнскую любовь детям и внукам.
КОНЕЦ
(2005 – 2017 г.г.)