Наедине по душам 1

               

   Виталий задержался по просьбе бригадира оформить наряды, которые нужно сдать завтра утром начальнику цеха. На участке стояла выгороженная трансформаторная будка, этот закуток бригада приспособила для своих хозяйственных нужд. Поставили большой металлический шкаф, в котором хранились инструмент и спецодежда. Рядом стояла широкая скамья. На ней можно было не только посидеть, но и вздремнуть.   В этом укромном уголке и пристроился Виталий, забравшись за трансформаторную будку. Там между будкой и наружным забором стояли тумбочка и табуретка. Удобно тем, что не замечали случайно заглянувшие знакомые, которые искали компаньонов для душевного отдыха. Всех прохожих было видно через щели в заборе еще на тротуаре. Любой открывший калитку, убеждался, что никого нет, а о дополнительной нише знали только члены бригады.
  Не было ни одного случая воровства, хотя наутро частенько обнаруживались следы пребывания ночных посетителей. Чаще всего это были пустые бутылки и консервные банки, иногда и предметы женского туалета интимного свойства. Однажды нашли вставную челюсть, все ждали, что хозяин придет, но напрасно. Приделали ее на дверку трансформатора к черепу с костями.
   Как-то увидели дамские панталоны настолько впечатляющего размера, что изобретательный на разные каверзы Вовка Шокарев выбросить их не дал. Сказал, что такой вещи всегда можно найти применение. И нашел.


   У членов бригады были мотоциклы, на которых они приезжали на участок. Все было хорошо, пока водитель автокрана Коля Завадский не провел над кострищем посреди площадки магнитом для погрузки металлоконструкций. Кострище это образовалось после сжигания деревянной тары в течение многих трескучих зим. Коля мощным магнитом вырвал все гвозди из прикатанной почвы и вздыбил их по площадке, ставшей вмиг напоминать ежиную шкуру чудовищных размеров. Сапогам это ничем не грозило, а вот шины оказались уязвимее.  Коля потешался над ежедневными вулканизаторскими страданиями сварщиков, лицемерно уверяя, что не подумал о последствиях. Шокарь, никому не прощавший обид, поклялся отомстить. Трусы оказались кстати.
   Он выждал момент, когда Коля попросил керосина для домашних нужд, услужливо приготовил бутылку и завернул в кружевные панталоны, поставив ее за спинку водительского сиденья.
   На обед Коля ездил домой. Все с нетерпением ждали его возвращения, как обычно, через час. Но он вернулся гораздо раньше, взбешенный и с добротно поцарапанной широчайшей физиономией. Шокарь улизнул в закуток, где сейчас уединился Виталий, и, дергаясь в конвульсиях от пытающегося прорваться в голос смеха, слушал горестную драматическую историю в изложении пострадавшего.
   Приехал домой и пошел мыть руки. В это время жена спросила, привез ли он, наконец, керосин. Коля ответил, что привез, поест и отдаст. Или пусть Колька принесет, он за сиденьем в машине. Девятилетний Колька влетел в кухню, радостно размахивая в одной руке бутылкой, а в другой трусами. Такое великолепие жена простого крановщика не видела в жизни.

- Где взял?
- У папки в кабине!
- Откуда это у тебя?

   Флегматичный Коля, впервые увидевший эту вещь, еще не сообразил, что события развиваются для него самым фатальным образом. Не успел он сформулировать ответ, как узнал о себе все.
Главным и отягчающим было открытие женой причины его постоянной сонливости, разящей Колю наповал еще до ее появления в спальне. После нескольких хлопков по щекам кружевным трофеем, жена с отвращением отбросила его в сторону и яростно вцепилась в «изменщика» ногтями. До зубов дело не дошло, Коля позорно сбежал и закрылся в кабине МАЗа. Завел машину и рванул по переулку, на ходу приглаживая внезапно поредевшую шевелюру.


   Работы было часа на два. На дворе лето, день длинный, можно было успеть еще и на рыбалку сбегать, к которой Виталий пристрастился в последнее время и считал себя обделенным, а день потерянным, если пропускал это занятие. Моток лески с крючками всегда лежал в мотоцикле, стоявшем для сохранности на территории смежного с участком предприятия. А удилище в три минуты вырезалось из лозы прямо на Ингоде, на заветном обрыве напротив «93го квартала».
   Не успел Виталий разложить вынутые из тумбочки записки с ежедневными сводками объемов, как за забором послышались шаги и негромкий разговор подвыпивших людей. Звуки шагов были необычные. Это привлекло внимание, и Виталий заглянул в щель. Шли два оборванца, из тех, кого в народе называют бичами. Один из них на костылях, высокий и плечистый, без одной ноги, со штаниной, заправленной под ремень, второй сутулый, маленький с обожженной щекой и черной кожаной нашлепкой, закрывающей отсутствующий глаз. Обычные ветераны войны и жертвы жизни, опустившиеся и никому не нужные, растерявшие родственников и друзей. В руках одноглазого авоська с бутылками. Они доковыляли до угла и завернули в бригадный закуток. Виталий хотел их прогнать, но стало жалко неприкаянных покалеченных людей.
   Они расселись на скамье, забрякали стаканами, зашуршали бумагой. Негромко разговаривая, разлили из бутылки. Было видно, что место для них привычное. Разговор размеренный никуда не спешивших людей.

- Хорошее место мы с тобой надыбали Петрович. Никто не мешает, не пристает. А то, сколько бы алкашей пришлось угостить за это время. Лишь бы хозяева не застукали и не накостыляли.
- Я же здешний, все места знаю. Тут нормальные ребята работают, если не пакостить, не тронут. Насчет алкашей. Ладно бы угостить, не жалко. Но они же потом геройствовать начинают. Друг друга боятся, а зло срывают на нас. Помнишь, Семеныч, как этот, с Петровска, с тебя повязку стаскивал, чтобы из нее рогатку сделать?

   Необычным для такой публики было обращение друг к другу и построение речи. В их среде больше общаются на фене, даже те, кто не сидел, а друг друга наделяют кличками. Наверняка эту пару в их социуме звали как-нибудь вроде «Костыль» и «Косой», а здесь они отдыхали от диких обычаев своры, используя возможность хотя бы немного почувствовать себя людьми.

- Попали бы они мне, когда я не покалеченный был и в силе. Я, Семеныч, в разведке один раз кулаками немца до смерти забил, так потом чуть под трибунал не загремел. Шумом мог группу выдать. Положено было по-тихому, ножом. А я его обронил. Вот какая ярость во мне была. И эти сопляки тоже допляшутся. Я и сейчас могу дотянуться. Но не хочу зря бухтить. Конечно они сильнее. Так я подкараулю наверняка, как учили. А учили не суетиться. Бить надо один раз. И этот момент надо чувствовать. Я выжил потому, что у меня интуиция была. А ногу потерял по дурному, от артобстрела. Тут никакая интуиция не поможет.
- Да, Петрович, как подумаю, вот оба мы воевали, а как по-разному. Ты в обнимку со смертью ходил, глядя в глаза врагу, а я за всю свою войну живого немца не видел. Хотя положил их побольше твоего за восемь вылетов своего бомбардировщика с полным грузом. А глаз потерял, когда наш аэродром их бомбами разметало. И наград не досталось, в начале войны не до них было. Это вас награждали, когда уже немца погнали.
- Тебя послушать так я самый везучий человек на этом свете. Скажи, ты сколько в госпиталях провел?
- Полтора месяца. Врагу не пожелаю, лучше сразу сдохнуть, чем заживо гнить. Рад был тому, что выпинали из госпиталя не долечив. Тогда госпиталя от немца вглубь передвигали и все мы обузой были для начальства. Ходить можешь, освобождай место тем, кто не может. Мне ведь можно было глаз спасти, он целый был, только ожог, но перевязку сделали на третий день, когда потек уже.
- Полтора месяца он был! А не хочешь два года? Я за два года столько клопов откормил, что они мне до сих пор снятся. Пока упросишь, чтоб повязку сменили, с ума сойдешь, их же там не достать. Резать меня начали со ступни, а остановились, сам видишь, возле паха. Два года ломтями отхватывали, лучше бы сразу. Да тех, у кого нога ниже колена сохранилась, я и инвалидами не считаю. Им вон протезы выдали, некоторые даже без палочек ходят. Мересьев на самолете летал. А ты полетай на одной ноге с двумя подпорками! Он герой, конечно, и мужик настоящий, но повезло ведь ему. Сколько таких не услышанных и не увиденных мы с тобой знаем, не тебе рассказывать.
- Не говори, я спился потому, что не нужен никому стал. У меня первое время после контузии эпилепсия была. Чуть что, припадок. С бабами все хорошо складывалось. Ко всему привыкали и к глазу и к обожженной морде. Но до первого припадка. На физическую работу не брали, в конторах сидеть, образования нет. Я из кадровых, меня в летном учили не работать, а убивать. Переучиваться не мог, голова сильно болела. Так и остался никчемным бобылем, спился и скатился на дно жизни. Признайся, нам ведь падать дальше некуда? Ты тоже никому на этом свете не нужен?

   Видимо, знакомы были недавно и как часто бывает, почувствовали один в другом товарища по несчастью, перед которым можно выговориться и найти понимание и сочувствие, не боясь насмешек и издевок. Задушевная беседа без свидетелей. На вид им было лет по шестьдесят, хотя эта публика обычно выглядит на десять-пятнадцать лет старше своего возраста. Виталию уже неудобно было открывать свое нечаянное присутствие. Он знал, что эти переломанные жизнью, годящиеся ему в отцы, люди, сейчас вскочат, начнут испуганно заискивать и оправдываться, вмиг превратившись в жалкое человеческое подобие. Сейчас же они разливали по стаканам и продолжали излагать свои беды.