Илья Григорьевич Незнамов к своим пятидесяти шести годам ничего особо значимого не добился. Он работал счетоводом сначала в рыбсовхозе, а последние двадцать с лишним лет в частной рыболовецкой компании, в которую он автоматом перешёл вместе с помещением конторы (ныне офисом) под начало новых хозяев.
Будучи человеком ответственным, по натуре неконфликтным, он продолжал исполнять свои обязанности, внешне не реагируя на год от года происходящие в стране кардинальные перемены. После смерти жены Илья Григорьевич закрылся от внешнего мира, словно раковина, коротая свой век в небольшом домике на окраине посёлка.
Детей, по причине врождённого порока сердца у Маши, у них не случилось. Старые друзья, кто разъехался, кто и вовсе помер, а новыми Незнамов так и не обзавёлся. Родственников у Ильи Григорьевича ни близких, ни дальних не было. Родителей своих он не помнил. Четырёхлетним малышом его выловили в море, привязанным к спасательному кругу.
Своей фамилией и отчеству Илья Григорьевич был обязан директору детского дома, Анне Арсеньевне Ропшиной, большой поклоннице творчества Александра Николаевича Островского. Из стен заведения, которым она руководила тридцать лет, выходили в большую жизнь, и разлетались по необьятной стране Отрадины и Муровы, Огудаловы и Паратовы, Разлюляевы и Кулигины.
Поговаривали, что Анна Арсеньевна из «бывших», и даже была «смолянкой». Первое вполне могло быть правдой, а вот второе вряд ли. Когда Илья попал в детдом, Ропшиной было слегка за пятьдесят.
После восьмого класса Незнамов поступил во Владивостокский кооперативный техникум. Стать моряком, о чём мечтали почти все мальчишки-одноклассники, у него и в мыслях не было. Илья до смерти боялся моря.
В техникуме он познакомился с Машей, с которой они поженились после окончания учёбы. Незнамова «распределили» в рыбсовхоз, и Маша, разумеется, поехала с ним. Здесь они прожили двадцать счастливых лет.
У Ильи была сильная близорукость, и в армию его не призвали. Руководство рыбсовхоза, как детдомовцам, закрепило за ними недавно отстроенный для молодых специалистов дом. Как же они с Машей тогда радовались. Ещё бы! Собственное жильё. В его непростой с раннего детства жизни о таком можно было только мечтать. В детском доме он жил в комнате на двенадцать человек, в общежитии техникума – на шесть, в лучшем случае, на четыре. После поступления в техникум, Маша тоже переехала в общежитие. Её родители, в то время жившие в коммунальной квартире, делили двадцатиметровую комнату с ней и её младшим братом.
Илью временно поставили на должность счетовода, а Маша устроилась в поселковую библиотеку, в шутку называя её «избой-читальней». Она приносила домой, на вечер, редкие книги, с содержанием которых рядовым посетителям разрешалось ознакомиться только в читальном зале.
Покончив с домашними делами, они укладывались на скрипящую панцирной сеткой металлическую кровать, с «шишечками», подаренную кем-то из односельчан, и предавались любимому ими обоими занятию – чтению. Эта привычка сохранилась у них и тогда, когда в доме появился телевизор, а скрипящую допотопную кровать сменила удобная широкая софа. В этом увлечении чтением не было ничего удивительного. В то время страна считалась «самой читаемой в мире».
Маша очень любила цветы, и вместо традиционных грядок, разбила на участке у их дома цветник. Илья, опасаясь за её сердце, всю, хоть мало-мальски тяжёлую работу делал сам. Соседки неодобрительно покачивали головами на «непутёвую» молодёжь, но не упускали случая лишний раз пройти мимо их дома, чтобы полюбоваться утопающим в цветах палисадником.
Никто уже не помнил, кому первому пришла в голову мысль попросить у Маши цветов на свадьбу. Маша в просьбе не отказала, но денег не взяла:
- Цветы это радость. А что за радость, за деньги?
К ним стали приходить за цветами по любому случаю. Зная, что Мария ни за что не возьмёт денег, односельчане приносили ей выращенные на своих участках овощи. Маша попыталась, было, и от подобной платы отказаться, но быстро сдалась, услышав от кого-то:
- Что ж не берёшь картоху-то? Брезгаешь? Не краденая чай, сами сажали.
Мария всегда боялась незаслуженно, или даже случайно, пренебречь проявлением кем-либо доброты, или искренней благодарности.
Не только дурные примеры заразительны. Сначала запестрела цветами их улочка, а там и весь посёлок «зацвёл».
Машу в посёлке любили, Илью уважали за рассудительность, неподдельное расположение и внимание к людям, готовность помочь советом и делом.
А потом Маши не стало…
Хоронили её всем посёлком. По прошествии приличествующего времени вдовицы и разведёнки пытались заинтересовать овдовевшего счетовода, но неизменно натыкаясь на отстранённый близорукий взгляд, сквозь холодно поблескивающие стёкла очков, оставили эту затею. Когда же поняли, что не в них дело, и не кочевряжится вдовец в выборе новой спутницы, а остаётся верным покойной жене, не сговариваясь, взяли над ним шефство. Кто в доме приберётся, кто постирает, кто к празднику пирогов напечёт. Незнамов, с благодарной, немного смущённой улыбкой принимал их заботу, но если бы женщины вдруг перестали его навещать, то он, наверное, этого бы даже не заметил, продолжая мысленно разговаривать с Машей, словно она была с ним рядом. Нередко пренебрегая текущими бытовыми делами, Илья Григорьевич никогда не забывал ухаживать за Машиным цветником.
Он возился с розовым кустом, когда у калитки остановилась запылённая чёрная иномарка, а из салона вылез наголо бритый, спортивного вида человек, лет сорока.
- Вы Незнамов Илья Григорьевич? –незнакомец вплотную подошёл к невысокому забору.
- Ну, допустим я…
- Да вы не беспокойтесь, - мужчина обнажил зубы в голливудском оскале.
- Я и не беспокоюсь, - независимо дёрнул плечами Илья Григорьевич, хотя по девяностым помнил, что появление в конторе подобных типов, за редким исключением, не заканчивалось неприятностями.
- Я частный детектив, мне поручили…
- Теперь это так называется? - перебил незнакомца Незнамов.
- Да нет, - усмехнулся детектив, - возможно, что я вам радостную новость привёз.
- Сомневаюсь, - немного расслабился Илья Григорьевич, - лимит на радостные новости, даже возможные, в этой жизни я, похоже, уже выбрал.
- Не скажите. Позвольте войти? Мне необходимо кое-что уточнить, - от нетерпения незнакомец едва не приплясывал на месте.
Незнамов провёл нежданного гостя к деревянному столу, с лавками по сторонам, стоящих на площадке, выложенной двухцветной тротуарной плиткой, кивком головы предложил присесть, и сам опустился на лавку напротив, положив испачканные в земле руки на столешницу:
- Нуте-с, что у вас ко мне? - неожиданно для себя применил дореволюционный словоерс Илья Григорьевич.
- Для начала я задам вам пару вопросов, от ответов на которые будет зависеть, есть ли смысл продолжать наш разговор, - дежурно улыбнулся детектив.
- Спрашивайте, - пресно предложил Незнамов.
- Какого вы года рождения?
- Может шестидесятого, может шестьдесят первого. Я ведь в детском доме воспитывался…
Детектив понимающе покивал головой:
- Вам рассказывали, как вы оказались в детдоме?
- Знаю только, что меня выловили в море, после сильного шторма. Я с тех пор к воде ближе, чем на три метра не подхожу, натерпелся, наверное, - зачем-то признался незнакомцу в своей фобии Илья Григорьевич.
- Понимаю… Но, всё это дела прошлые, а нынешние куда, как приятнее, - растянул жёсткие губы в улыбке детектив - ох и долго же я вас разыскивал, Илья Григорьевич!
- Зачем? Я, вообще-то, сюрпризов не люблю, - поморщился Незнамов.
- Наследство вам немалое причитается. Суммы не назову даже приблизительно, но судя по тому, сколько людей задействовано в ваших поисках и премиальным тому, кто найдёт вас первым, деньги более, чем приличные... К вам ведь никто до меня с этим известием не приезжал? – запоздало обеспокоился детектив.
- Нет. Вы первый, но боюсь вас разочаровать. Наследство мне оставлять некому. Родители моей покойной супруги не так давно умерли, оставив всё своё имущество её младшему брату, а у меня, как вы понимаете, родственников нет, иначе давно бы меня нашли, если бы захотели, - вздохнул Илья Григорьевич, вспомнив о Маше.
- Попытки найти вас, как я понял из беседы с нанимателями, предпринимались в течение последних двадцати пяти лет, и даже раньше. Но, - детектив качнул указательным пальцем в воздухе, - «железный занавес», перестроечный бардак, потом девяностые… словом, условия для наиболее результативных поисков появились сравнительно недавно. Вас бы нашли раньше. Нам повезло выйти на одного моряка-пограничника, который участвовал в вашем спасении, узнать адрес детского дома, куда вас передали, а дальше… дальше тупик. Детдом в девяностых годах закрыли, архив был утерян, персонал разъехался, кто куда, а директриса, имя которой нам удалось установить, к тому времени умерла…
- Анна Арсеньевна. Я был на её похоронах, - погрустнел, было, Незнамов, но улыбнулся, - это она, всем кто безымянным в её детдом попадал, давала имена и фамилии героев произведений Островского. Помню, в нашей группе даже Шмага был, из «Без вины виноватые». С лёгкой руки Анны Арсеньевны моим «отцом» тоже стал персонаж из этой «пиесы». Я ведь только имя своё знал.
- Вот благодаря этому не так часто встречаемому имени, вас и удалось вычислить. Звали бы вас, к примеру, Иваном, или Сергеем…
- Простите, что перебиваю, но причём здесь «железный занавес», перестройка… какое это имеет отношение к поискам? – озадачился Илья Григорьевич.
- Самое непосредственное. Дело в том, что наследуемое вами состояние находится в Америке, - театрально развёл руками детектив.
- Шутить изволите? – не сумел скрыть своего разочарования Незнамов. Куда ни шло, если бы отыскались какие-то дальние родственники в России, или бывших Союзных республиках, но Америка…
- Такими вещами не шутят, - как-то сразу подобрался детектив, - разрешите вас сфотографировать?
- Это ещё зачем?
- Для отчётности. Чтобы, так сказать, застолбить своё первенство. Вдруг на вас ещё кто выйдет?
- Делайте, что хотите! – досадливо махнул рукой Илья Григорьевич.
С того дня, размеренная, привычная жизнь Незнамова, по его собственному выражению, «встала колом».
- Не было у бабы забот, купила баба порося, - уныло констатировал он нарастающий поток проблем, связанных с получением наследства.
Ему припомнились одинокие старики, доживавшие свой век в ветхом, рассыпающимся на глазах домишке. Власти, признав их дом непригодным для жизни, в приснопамятные «застойные» времена выделили им отдельную квартиру в новом двухэтажном доме. Столько неподдельного горя, наверное, было разве что, при переселении «раскулаченных» с насиженных мест в Сибирь.
- Дайте спокойно умереть, ироды! – возмущался дед, - не нужны нам ваши хоромы!
- С курами-то, что, с огородом? – вторила ему старуха.
Илья Григорьевич сам себе напоминал этих стариков. Все эти фальшиво радующиеся за него незнакомые люди, с которыми ему последнее время приходилось общаться, не умели понять, что без Маши, в его теперешней жизни, с которой он кое-как свыкся, и которая его вполне устраивала, перемены, пусть даже к лучшему, только нарушают то хрупкое равновесие между ним и окружающим миром, коего ему с таким трудом удалось достичь. Незнамов ощущал себя муравьём, беспомощно суетящимся под ногами «друзей природы», которые при помощи лопат, на своё усмотрение, улучшали «жилищные условия» в его муравейнике.
Илья Григорьевич врагу бы не пожелал пережить всего того, что ему довелось вынести, оформляя права на наследство. Он наяву ощутил себя героем сатирической комедии Островского, глядя на лоснящиеся рожи чиновников, которые даже не пытались скрыть своей зависти и разочарования из-за того, что такие деньги проходят мимо их загребущих лап. Незнамов почти физически ощущал исходящие от них флюиды ненависти и презрения к нему. «Что, это ничтожество теперь займёт место в ряду богатейших людей края? Да как он смеет?», читал Илья Григорьевич в бегающих, заплывших жиром, вороватых глазах бюрократов.
Он давно бы плюнул на всё, и отказался от этого наследства, или передал его, «росчерком пера», в какой-нибудь благотворительный фонд, если бы не одно «но». Как выяснилось, наследство ему оставил его родной старший брат, о существовании которого Незнамов даже не подозревал, и ему было бы крайне неприятно, начни это крысиное племя, взращённое в эпоху беспрецедентного разграбления страны, растаскивать и деньги брата по своим норам. Ему вспомнилось горькое наблюдение педагога-новатора, Антона Семёновича Макаренко: «Нормальный человек не может адаптироваться к «социальной помойке», в условиях помойки воспитывается только хорошо адаптированная сволочь».
Когда по «наводке» частного детектива в его доме появились первые «ласточки», точнее коршуны, один из них передал ему конверт из плотной коричневой бумаги. Это было письмо от брата. Незнамов едва дождался, когда уедут посетители. Чуть подрагивающими от волнения руками, он вскрыл конверт, достал из него сложенные вдвое листы непривычно качественной писчей бумаги и… разочарованно фыркнул. Написанный от руки убористым почерком текст был на английском.
Взглянув на часы, Илья Григорьевич запихнул листки в конверт, и суетливой рысцой побежал к единственному в поселке человеку, способному ему помочь – учительнице английского языка, преподающей в поселковой школе. До начала занятий было ещё две недели, но Аня, так звали учительницу, уже вернулась из Владивостока, куда на время каникул уезжала к родителям. Она работала здесь второй год после педучилища, и своей семьёй ещё не обзавелась.
Анна жила в том самом доме, куда лет тридцать назад переселили несчастных стариков. Теперь дом выглядел немногим лучше той хибары, где те обитали до переезда. Стариков, понятное дело, в живых уже не было, а вот их соседи, из тех, что помоложе, так и проживали в давно числившимся в аварийных строении, своими силами латая то прохудившуюся крышу, то осыпавшиеся до дранки стены.
Незнамову повезло, учительница была дома.
- Аннушка, детонька, выручай! – забыв поздороваться, с трудом переводя дыхание, с порога по-стариковски запричитал Илья Григорьевич.
- Да что случилось-то? – всполошилась девушка.
- Вот! – Незнамов протянул ей конверт, - перевести надо, срочно.
- Фу-у… А я думала беда какая. Вы меня так больше не пугайте, Илья Григорьевич, а то у меня инфаркт приключится. Да вы проходите, - Аня распахнула дверь квартиры, пропуская гостя в крохотную прихожую.
Усадив заметно нервничавшего Незнамова за стол, и заняв его чаем с вареньем, девушка засела за перевод. Набирая текст переводимого письма на компьютере, она изредка, удивлённо посматривала на гостя, невидяще уставившегося на стену, и механически подносящего ко рту чашку с чаем.
Распечатав перевод, она подошла к столу, и положила перед Незнамовым страницы оригинала и перевод.
- Вот, Илья Григорьевич, готово… Даже не знаю, что сказать, - Аня чувствовала себя неловко, как будто ненароком вторглась в чужую жизнь.
- А? Ну да, ну да, - встрепенулся Незнамов, - спасибо тебе Анечка. Чтобы я без тебя делал! Только Бога ради, не рассказывай об этом никому. Очень тебя прошу.
- Даже не беспокойтесь на этот счёт. Я всё понимаю, - заверила его девушка.
Попрощавшись, Илья Григорьевич припустил домой. Ещё не стемнело, и он с трудом сдерживался, чтобы не начать читать по дороге.
Дома, торопливо разувшись, Незнамов прошёл в гостиную, включил допотопный торшер, уселся в потёртое кресло, и достав листы с переводом письма, углубился в чтение:
«Здравствуй, Илья! Это пишу тебе я, твой родной старший брат Алексей, Алекс. Если ты сейчас читаешь это письмо, значит моя многолетняя мечта увидеться с тобой, так и не сбылась. Это письмо мой душеприказчик должен был передать тебе после моей смерти. Не знаю почему, но меня не покидает уверенность, что ты спасся. На счёт мамы у меня, к сожалению, такой уверенности нет. Даже если чудо всё же произошло, вряд ли она дожила до дня, когда ты получил моё письмо. Мы с тобой поздние дети. Сейчас маме должно быть далеко за девяносто, поэтому эти строки я адресую тебе.
Ты, наверное, мало что помнишь, из того, что произошло в тот роковой день, а если мама всё-таки спаслась, и что-то тебе рассказала, она не могла знать того, что случилось со мной и нашим отцом. На всякий случай я опишу всё с самого начала.
Наш отец работал старшим инспектором рыбнадзора, мама фельдшером. Мне тогда было девять лет, а тебе четыре. В те злополучные выходные отец взял большой катер, такой же, какие бывают в лоцманской службе, и повёз нас на морскую прогулку. Синоптики в то время, впрочем, как и сейчас, часто ошибались с прогнозом погоды. Прослушав по радио сводку, отец решил выйти в открытое море. Мы уже потеряли из вида берег, когда неожиданно поднялся сильный ветер, и начался шторм. Отцу всё время приходилось держать катер носом на волну, иначе бы его перевернуло. Волны несли нас куда-то на восток. Больше суток мы боролись со всё усиливающимся штормом. Мама заснула от усталости, прижимая нас с тобой к себе. Ты тоже спал. Я освободился из её объятий, и поднялся наверх, чтобы помочь выбившемуся из сил отцу. В том возрасте редко кто соизмеряет свои намерения со своими возможностями. До сих пор не могу себе простить, что именно я стал причиной гибели отца, и трудностей, с которыми пришлось столкнуться вам, после того, как вы остались одни.
От двери, ведущей из каюты через палубу к рубке, было не более двух метров. Я преодолел их, держась за релинг, и уже почти добрался до места, когда отец заметил меня, и закричал, чтобы я возвращался назад. В этот момент крупная волна накрыла катер, и меня смыло за борт. Отец, не раздумывая, бросился за мной в воду. Сейчас я понимаю, что его поступок был импульсивен, что от страха за меня он не в состоянии был принять верное решение, но что случилось, то случилось. На мне был спасательный жилет, поэтому я и смог удержаться на поверхности. Отец сумел найти меня среди казавшихся с воды огромными, с седыми шапками валов, но… Катер ушёл далеко вперёд, и догнать его не было никакой возможности.
Шторм закончился только к концу следующего дня. Меня держал на воде жилет, и мне удавалось поспать, а у отца, не спавшего больше двух суток сил уже не осталось. Он всё чаще впадал в забытье. Я тормошил его, даже хлестал по лицу. Отец приходил в себя, и мы плыли дальше. На следующее утро океан успокоился, тучи рассеялись, и меня разбудили бьющие мне в лицо лучи солнца. Отца рядом со мной не было. Я кричал, звал его, пока не потерял голос.
Наверное, я потерял сознание, потому и не помню своих ощущений, как это быть совсем одному посреди окружающей тебя со всех сторон воды.
Я очнулся раздетым, лежащим под чистыми, приятно пахнущими простынями, чувствуя лёгкое покачивание. Надо мной склонилась немолодая, старше нашей мамы, но ещё очень красивая женщина, и заговорила со мной на непонятном языке. Я стал плакать, просить её спасти отца, вас… Наверное, я был не в себе. Женщина гладила меня по голове, и всё повторяла: «Уou need to calm down».
На долгие годы эта женщина и её муж стали моей семьёй. Это была очень богатая бездетная пара. Они совершали путешествие из Америки в Японию на своей моторной яхте, и вытащили меня из воды, восприняв как Божий дар. Тогда им удалось убедить меня, что вы с мамой погибли во время шторма. Когда я подрос, я стал просить их разыскать вас. Они были хорошими людьми, честно старались мне помочь, но отношение между нашими государствами были напряжёнными, и их попытки найти в огромной чужой стране женщину и мальчика с «редкой фамилией» Ивановы, ожидаемо не увенчались успехом. Джанис и Харви, так звали моих приёмных родителей, наняли мне преподавателя английского языка. Начальное образование я получил на дому. Потом колледж, Гарвард. Так я стал американцем, продолжил и развил семейный бизнес.
Я никогда не забывал о тебе, Илья, и как только, после прекращения существования СССР, отношения между нашими странами наладились, я снова занялся твоими поисками. Прошло уже больше двадцати лет, но я не перестаю надеяться, что тебя, в конце концов, найдут. К сожалению, мне не так много осталось. Тогда я почти трое суток провёл в воде, чудом выжил, но серьёзно подорвал своё здоровье. Всю жизнь на лекарствах. Сейчас, когда я пишу тебе это письмо, я окончательно перебрался в инвалидную коляску. Семьёй я так и не обзавёлся. Кроме тебя, у меня никого нет. За свою жизнь я заработал много денег, и хочу, чтобы они достались тебе. Пусть это хотя бы немного компенсирует последствия моего неосмотрительного поступка, который я совершил более полувека назад. Каждый день я молюсь, чтобы Бог разрешил мне тебя увидеть перед моим уходом, и глядя тебе в глаза, попросить прощения, брат.
Извини, что пишу на английском. К своему стыду, русский я почти забыл.
Очень надеюсь, что мы с тобой увидимся, и уверен, что моё письмо до тебя дойдёт.
Твой брат Алексей».
Незнамов сложил листки, и надолго задумался, пытаясь разобраться в сложной гамме накативших на него эмоций.
«Оказывается, всю его жизнь у него был брат Алексей, его настоящая фамилия Иванов, отец и мать погибли во время шторма, возможно, из-за глупой попытки брата помочь отцу. Брат, Алекс, стал американским толстосумом, и почти всю жизнь его разыскивал. Теперь Алексей умер, а он, Илья, наследует его состояние… С ума сойти! И что теперь со всем этим делать? Для начала надо выпить, чтобы прийти в чувство», - принял решение Илья Григорьевич, и пошёл на кухню, где в навесном шкафчике у него хранилась початая бутылка водки.
«Прийти в чувство» ему не удалось, скорее наоборот, он заснул сидя за кухонным столом, и ему снились бушующий океан, небоскрёбы, залитые неоновым цветом улицы, и почему-то, Мерлин Монро, шепчущая ему на ухо: «Уou need to calm down».
Наутро он проснулся с дикой головной болью и ощущением нереальности происходящего, словно приливной волной подмывающего фундамент его простого и размеренного существования.
Дорогу осилит идущий. Пройдя, что называется, огонь, воду и медные трубы, на пути к отнюдь не вожделенному наследству, Незнамов-таки был причислен к «лику» официальных миллионеров Приморского края, став в одночасье знаменитостью и «притчей во языцех». После многочисленных поборов на его счёт во Владивостокском отделении «Райффайзенбанка» было перечислено более одиннадцати миллионов долларов. Сам себя Илья Григорьевич миллионером не ощущал, и вёл привычный образ жизни. Он продолжал ходить на работу, неподдельно удивляясь тому, что в упор не замечавшее его раньше начальство, теперь только что ножкой при встрече с ним не шаркало, а некогда находившиеся с ним в приятельских отношениях сослуживцы поглядывают на него с плохо скрываемой классовой неприязнью.
Первое, что он сделал, так это поставил на могиле жены памятник из натурального мрамора и красивую кованую ограду. Чуть позже, взамен стоящей на вечном приколе древней «Ниве», на которой они с Машей объездили чуть ли не всё Приморье, он приобрёл «Тойоту Ленд Крузер 200», повергнув генерального директора, владевшего этой же моделью, но серии на сотню меньше, в состояние сродни ступору. В остальном всё было по прежнему. Незнамов не сменил даже марку дешёвых сигарет, из-за которых по утрам заходился кашлем.
Через какое-то время его стали допекать всякого рода «агенты», с лицами вагонных шулеров, представители общественных фондов и прочая подозрительная публика, охочая до лёгких денег. Илья Григорьевич хоть и не был жадным отроду, но и в дураках не числился, и обслуживать «хотелки» всевозможных проходимцев желания не испытывал.
Идея уберечь свои капиталы от легиона осаждавших его мошенников появилась случайно. Как-то раз, перебирая «архив» в поисках понадобившегося ему документа, Илья Григорьевич наткнулся на выцветшую, потрескавшуюся на углах фотографию. На ней группа стриженных под машинку мальчишек не по-детски серьёзно таращилась в объектив, на фоне какого-то здания.
«Да это же наша группа! Витя Дятлов, Костя, Шмага… Других и не вспомнить. Сколько лет прошло! С Витькой и Костей они дружили в детдоме и после. Витя в семьдесят девятом в Афгане погиб, а Костя десять лет назад умер, спился. Зато их мучитель Шмага здравствует и процветает. А сколько ещё ребят сгинуло? Кто считал? Да и от дома их одни развалины остались… Стоп! А не построить ли новый, современный интернат, чтобы со спортзалом, бассейном, с компьютерными классами. Денег хватит, наверное. И людям польза, и от него вся эта шушера наконец-то отстанет», - загорелся Незнамов, теребя в руках фотографию.
Илья Григорьевич был человеком увлекающимся, но при этом трезвомыслящим. В течение нескольких дней он, словно придирчивый покупатель товар, рассматривал неожиданно посетившую его идею со всех сторон, взвешивая все «за» и «против», и пришёл к выводу, что это именно то, на что бы ему хотелось потратить деньги брата. Во-первых, он сам детдомовец, и было вполне логично, что поймав «птицу-удачу» за хвост, у него возникло желание поделиться её оперением с обездоленной ребятнёй. Во-вторых, основная масса нынешних капиталистов меценатством не увлекается, и в подобные проекты «кровно заработанные» деньги вкладывать не спешит, а ведь детей сирот, к сожалению, в стране меньше не становится. Ну, а в третьих, построив детский дом на свои деньги, он сможет принимать активное участие в жизни интерната, пресекая на корню воровство и бездушное отношение к его питомцам.
Взяв несколько дней отгулов на работе, Незнамов на машине съездил в свой детский дом. Увиденное повергло его в шок, и укрепило в мысли, что идея построить дом-интернат была исключительно верной.
Некогда обитаемое строение представляло собой зияющие пустыми оконными и дверными проёмами развалины. Хозяйственные постройки были полностью разрушены. Великолепный сад, который посадили детдомовцы под руководством Анны Арсеньевны Ропшиной задолго до его, Ильи, пребывания в детском доме, одичал, и зарос сорными деревьями и кустарником.
- Мрак и запустение, - констатировал Илья Григорьевич, и дал себе слово, построить на этом месте новый интернат, чего бы это ему не стоило.
С этого момента жизнь Незнамова стала походить на скитания Одиссея по неизведанным морям, в поисках дороги к родной Итаке. Вот только живые, реальные люди, с которыми пришлось пообщаться Илье Григорьевичу, по большей части оказались намного омерзительнее мифических циклопов и лестригонов-каннибалов, а блуждание по властным коридорам пугало не меньше, чем сошествие в подземное царство Аида. Незнамова коробило от просительно надеющихся, до требовательно намекающих взглядов мелкой чиновничьей камарильи и маститых сановников. Всем хотелось откусить побольше от «пирога», к выпечке которого они имели весьма касательное отношение.
Сделав несложные подсчёты, Илья Григорьевич пришёл к неутешительному итогу – начни он кормить взятками всю эту свору, при их аппетитах, оставшихся денег не хватит не то, что на интернат, дай Бог на домик дядюшки Тыквы бы осталось.
Казалось, что затея со строительством детского дома обречена на провал. Не президенту же, в самом деле, жаловаться?
Не в характере Незнамова было, вот так, сразу опустить руки, и сдаться. Он взял «тайм-аут», ещё раз всё хорошенько обдумал, и скрепя сердце поехал к своему злейшему врагу по детдому, Антону Шмаге. В детстве Антон был отъявленным, на генном уровне, хулиганом, и третировал всех мальчишек в их группе и по всему интернату. Даже старшие ребята его побаивались. Со дна подворотен наверх Шмага поднялся на ревущих волнах девяностых годов, чудом избежал тюрьмы, остепенился, и со временем сменил малиновый пиджак, золотой ошейник и тёмные делишки, на костюм от Гуччи, галстук и легальный бизнес, даже в краевую думу баллотировался.
Илья Григорьевич справедливо рассудил, что русский аналог «Акулы Додсона» сможет, если конечно захочет, оказать неоценимую услугу в его предприятии, впрочем, цена может оказаться вполне определённой, но с этим Незнамов готов был смириться.
Вопреки его ожиданиям, Шмага принял его сразу.
- А-а, Незнамов, Незванов, Нежданов! – на удивление представительно выглядевший Антон, вышел из-за массивного стола красного дерева навстречу Илье Григорьевичу, - наслышан, наслышан. Что, долг приехал отдать?
- Какой долг? – опешил Незнамов, и испуганно подался назад, испытывая чувство дежавю.
- Да шучу я, шучу! – Шмага ощутимо хлопнул его по плечу, - присядем, - он жестом поманил за собой гостя в угол просторного кабинета, где вокруг низкого журнального столика, с мраморной чёрной столешницей, стояли дорогой кожи кресла.
Они вспомнили детский дом, однокашников, причем, припоминая свои издевательства над ними, Шмага выдавал свои изуверства за невинные шутки, даже глазами увлажнился от нахлынувшей ностальгии.
- Ну, так с чем ты ко мне пожаловал, долларовый миллионер? – налёт сен-тиментальности улетучился, словно его и не было. На Незнамова смотрели бес-страстные, холодные, как льдинки, глаза матёрого деляги, - может в бизнес мой вложиться хочешь?
- Да нет, - поёжился под его взглядом Илья Григорьевич, - я…
Он рассказал Шмаге о своём проекте, пожаловался на рвачей чиновников, готовых обобрать его до нитки ещё до начала строительства.
- Ты это всерьёз, малахольный? – выслушав его «исповедь», недоверчиво приподнял брови Антон.
- Более чем, - пожал плечами Незнамов.
- Ты хоть представляешь, в какие бабки тебе это влетит? Снова в голодранцы захотелось? Такой тебе фарт подвалил, а ты его на ветер? Да поживи ты в своё удовольствие! Возьми от жизни всё, что можно и нельзя. Больше у тебя такого шанса не будет. Это-то, надеюсь, ты понимаешь? Или у тебя ещё с десяток муль-тимиллионеров в родственниках ходит? – Шмага, не в силах оставаться на месте, поднялся из кресла, и мерил кабинет нервными шагами.
- Антон, я среди богатых людей недавно числюсь, может пока не понимаю чего. Просвети, - попросил Илья Григорьевич.
- Ты что, поиздеваться надо мной вздумал? – остановился перед ним Шмага, багровея лицом.
- Нет, - поёжился под его взглядом Незнамов, - мне правда, интересно. Вот зачем тебе деньги? Точнее, зачем тебе столько денег.
На, казалось бы, простой вопрос Антон ответил не сразу:
- Деньги дают ощущение свободы.
- Так они свободу дают, или только ощущение?
- Вот только не надо мне тут твоих интеллигентных подковырок, знаю я тебя! С деньгами ты можешь делать всё, что тебе вздумается…
- Так-таки и всё?
- Ну, почти всё. Можешь купить любую понравившуюся тебе вещь. Да что вещь! Целый остров можно купить.
- Зачем?
- Что зачем?
- Зачем тебе остров?
- Это я к примеру.
- А-а…
- Слушай! Что ты меня всё подкалываешь? Зачем припёрся? – понимая, что они говорят с Незнамовым на разных языках, и он ни в чём не может его убедить, Шмага начал злиться.
- Я прошу тебя мне помочь. Больше мне обратится не к кому. Если надо, я заплачу за помощь.
- Ты мне заплатишь, юродивый?! У тебя денег не хватит, чтобы я до тебя, чмошника опустился. Он, значит, христосик, о сиротках печётся, а я, получается, г…но зелёное! А ну пошёл вон из моего кабинета, пока я тебе, по старой памяти, в рыло не настучал!
У Ильи Григорьевича тоже была хорошая память, и он быстро ретировался.
«Как был козлом, так и остался! - досадливо подумал Незнамов, выруливая со стоянки офиса Шмаги, - зря я сюда приехал».
Он уже стал забывать о неприятном визите к однокашнику, когда тот заявился к нему домой собственной персоной.
- Эвон, в какую дыру тебя занесло! – вместо приветствия пробурчал он, - еле отыскали.
- Чему обязан? – холодно поинтересовался Илья Григорьевич.
- Ты это, извиняй, я тогда погорячился, - по его бегающим глазам было видно, что Шмага извиняться не привык, - так и будешь в дверях держать, - грузным телом гость оттеснил Незнамова, и вошёл в дом.
Незнамов мазнул взглядом по веренице машин у ворот, по крепким молодым парням, в строгих костюмах, и пошёл вслед за Шмагой.
Тот уже хозяйничал на кухне. Достал стаканы из шкафчика, проинспектировал холодильник.
- Давай выпьем Незванов, - Антон плеснул в стаканы коньяку из фигурной бутылки, - «Hine», винтажный коньяк. Не пробовал поди, чудила?
- Нет, не пробовал. Ты только выпить заехал?
- Да не ершись ты! – поморщился Шмага, - я тут на досуге о разговоре нашем подумал… Словом, я всё разрулил. Можешь начинать строительство.
- Вот за это спасибо! – Илья Григорьевич благодарно приложил руку к груди, и залпом выпил коньяк.
- По этому телефону позвони, это надёжная строительная компания, - Антон положил на стол визитку. - Не моя, - недовольно посмотрел он на попытавшегося спрятать усмешку Незнамова.
- Спасибо, Антон, - снова поблагодарил Илья Григорьевич.
- Да что ты заладил, как попугай, спасибо, спасибо. Спасибо на хлеб не намажешь!
- А-а! Извини. Сколько я тебе должен? – всполошился Незнамов.
- Вот как дал бы тебе! – замахнулся на него Шмага, - разрешишь шефство над ребятишками взять?
- Почему бы и нет?
- Замётано! – повеселел гость.
Они ещё немного посидели, и Шмага уехал.
- Будут проблемы со строительством, чинушами, ещё какие вопросы, сразу мне звони. В любое время, - сказал он на прощание.
Через два с небольшим года на месте развалин детдома стоял современной архитектуры интернат.
На торжественном открытии с бронзовой доски, закреплённой на стене, под звуки оркестра, Незнамов сдёрнул полотно.
«Детский дом-интернат имени Анны Арсеньевны Ропшиной, первого и бессменного директора детского дома №….», гласила надпись.