Для нас, молодых зелёных салаг, в родной армии существовало несколько вариантов продвижения по службе. Можно было при желании найти себе тёпленькое местечко в хозяйственном взводе или в какой-нибудь группе по обеспечению. Но самой достойной во всех отношениях целью являлся караул роты охраны.
Это была армейская элита, лучшие из лучших. Два состава по одиннадцать человек, постоянно несущих службу с автоматами и двумя магазинами патронов «через день на ремень» самостоятельно, без офицеров, в караульном помещении на площадке, где производился монтаж и испытания ракет.
До предела самоуверенные и дерзкие, они полностью держали власть и на площадке, и в роте. Перечить им не могли даже офицеры. Ребята, которым не повезло в силу разных причин оказаться в карауле, с придыханием рассказывали многочисленные легенды о нравах, царящих на площадке, о многочисленных конфликтах и стычках с диким стройбатом, офицерами и гражданскими, занимающимися обеспечением нашей стратегической ракетной отрасли.
Даже молодых, которые только что заступили для несения службы в карауле, не мог припахать для своих нужд ни один «дед» в роте. Они стояли особняком ото всей зеленоватой массы служивых. Всегда очень опрятные, подтянутые и весёлые, караульные точно и безошибочно знали, где и чем можно безнаказанно разжиться для разнообразия скудного армейского питания. В столовой в знак уважения к ним за стол иногда присылалось от поваров какое-то дополнительное питание.
Но что бы попасть в караул, молодому бойцу приходилось пройти через нешуточные испытания. В первую очередь следовало выучить устав гарнизонной и караульной службы от корки до корки, обязанности часового и особые обязанности для каждого поста, перечень объектов, сдаваемых под охрану с реестром печатей, штампов и фамилиями ответственных офицеров.
И самое трудное, нужно было сжать зубы и выдержать год непрерывной службы не только на боевых постах с оружием в руках, но и тяжелой монотонной работы «за себя и за того парня» по уборке помещения караульного помещения и прилегающей к нему территории с полным отсутствием сна. Один день в роте удавалось поспать, второй в карауле проходил совершенно без отдыха.
Отлаженная годами мельница по превращению гражданских заносчивых фруктов в молчаливые исполнительные болтики и гаечки мощной армейской системы приняла нас в свои безжалостные жернова и принялась энергично перемалывать.
Шелуха самоуверенности с нашей лоснящейся кожуры легко и незаметно слетала сразу же, в первые недели службы, при помощи душевных офицеров и всезнающих старослужащих.
Потом начиналось перемалывание и закаливание нашей нежной мускулатуры ежедневными пробежками по нескольку километров, тяжёлыми физическими занятиями и изматывающими марш-бросками.
И в конце концов армейские жернова добирались до нашей сердцевины, полностью ломали характер лишением сна и отдыха. И если внутри молодого воина было твёрдое ядро, его обкатывали и ограняли, снимая всё лишнее, и в дальнейшем он становился сильнее многих. Но были и ребята с мягкими косточками, которые не выдерживали нагрузки и ломались…
И если молодой воин с честью выдерживал это нечеловеческое испытание, на второй год наступала райская жизнь. Солдат спал, сколько хотел, питался гораздо лучше остальных, дерзко диктовал свои правила поведения на всей площадке чужому офицерью и наглому стройбату. Он на площадке был царь, бог и воинский начальник.
Командиры роты и взводов конечно знали о значительных перегибах в воспитании молодых и о порядках на площадке, но это была единственно верная система, обкатанная за многие годы и позволяющая держать жёсткую дисциплину в непростом подразделении.
Поэтому самой бесценной вещью в ракетных войсках стратегического назначения на первом году службы оказался простой человеческий сон. На армейском жаргоне это звучало как «притопить на массу». И если со скудным питанием и постоянными тяжелейшими физическими нагрузками ещё можно было как-то смириться, то отсутствие полноценного отдыха для восстановления сил очень сильно било по молодому организму. Солдат начинал явно притормаживать во всём, медленнее передвигался и самое главное гораздо медленнее соображал.
Первый серьёзный залёт произошёл при несении службы на вышке. Сооружение это было около пяти метров высоты и находилось на высоком холме в центре нашей площадки. Обзор с вышки был великолепным, были видны все подконтрольные сооружения и подходы к их воротам. По периметру вокруг вышки был прокопан неглубокий ров и по углам территории стояли заградительные таблички с надписью: «Стой, назад, запретная зона».
В то летнее субботнее утро я после бессонной ночи заступил на пост в шесть часов утра, стояли белые ночи. Сняв автомат с плеча и примостив его в углу, я прислонился к стене и не заметил, как мгновенно провалился в сон.
Проснулся я от странного ритмичного вжикающего звука. Первым делом схватил автомат, выглянул в окно и похолодел – половина травы в запретной зоне под вышкой была скошена. Здоровенный солдат в сапогах, штанах и майке, по внешнему виду то ли узбек, то ли таджик, интенсивно махал огромной косой, с хрустом укладывая пласты свежескошенной росистой травы на землю.
Я сдвинул окно вышки пошире, высунул голову и заорал на него:
- Эй, ты, а ну пшёл прочь!
Косец, не останавливая движение, поднял голову и что-то непонятное прокричал в мою сторону.
Особое внимание при заступлении на этот пост наши начальники обращали на пресечение нарушений границы поста, каждое лето появлялась тропинка, пересекающая наискосок нашу неприкосновенную территорию. Это многочисленные офицеры срезали себе путь от ракетных сооружений до КПП.
А здесь не то, что по тропинке кто-то незаметно прошмыгнул, под носом у часового выкосили половину территории поста, а тот ни в ухо, ни в рыло… Спал наверняка служивый как убитый и проспал такое нарушение! Я представил себе всю безграничную армейскую ярость начальника караула и содрогнулся…
Нужно было срочно что-то придумать. Возникла только одна мысль – сказать караульным, что кто-то припёрся по приказу начальника штаба. День выходной, в штабе никого нет и проверить мою байку сейчас не смогут, а там будут новые заботы и про эту косьбу и не вспомнит никто.
Я принялся энергично крутить ручку аппарата связи с караульным помещением. Мне ответил через несколько минут сержант и хриплым спросонья недовольным голосом рявкнул:
- Ты какого трезвонишь с утра, сволочь, поспать мне не даёшь?
Я бодренько доложил, что припёрся какой-то член с косой и начинает косить под вышкой.
- Гони его на хрен оттуда, пусть валит подальше от вышки!
Я выждал пару минут и снова начал крутить ручку рации. В этот раз начальник караула ответил почти сразу, видно не успел ещё заснуть и уже гораздо злее проорал:
- Ну что у тебя, потрох, опять?
- Он не уходит, уже косит под вышкой и кричит, что у него приказ начальника штаба! Что делать мне? Не стрелять же по нему! Он и по-русски видно не понимает ни хрена, урюк, лопочет что-то непонятное!
Сержант на минуту замолчал, потом, видимо уже засыпая, громко зевнул в трубку и уже миролюбивее сказал:
- Ладно, хрен с ним, пусть косит… Глаз с него не спускай!
Я облегчённо выдохнул, гроза в этот раз миновала…
Заснуть мёртвым сном на первом году службы я мог практически мгновенно, только на минутку где-нибудь присев. В то морозное январское утро мы отправились менять часового на вышке. Ночь была, как обычно, бессонной и меня слегка рубило и покачивало. Солнце только начало пробиваться сквозь морозный туман. Вышли из караулки гуськом, разводящий, часовой, которому предстояло встать на пост и замыкающим шёл я, буквально засыпающий на ходу.
Через какое-то время я очнулся из непонятного забытья и увидел на уровне своего пояса белую снежную целину. Сон, мелькнула ленивая мысль. Я снял перчатку с правой руки и приложил к снегу. Холодно, значит, не сплю. Осмотрелся и увидел себя в конце глубокой снежной траншеи. На уже довольно большом удалении от меня бодро вышагивал по бетонке сержант с часовым.
Я заснул на ходу, причём не остановился, а продолжал идти, слегка отклонившись от маршрута влево. Я разгребал ногами снег перед собой, как бульдозер, пока не забуксовал и не проснулся от этого.
Быстро развернулся и начал выбираться по глубокому снегу на дорогу. Отряхнул снег и припустил во весь дух за сменой, которая уже подходила к посту. Частые марш-броски не прошли даром, я успел догнать их. Поменяли часового и отправились в обратный путь. Парень, которого мы сменили, на ходу повернулся ко мне и шёпотом спросил:
- Что это было? Ты куда сейчас лазил? Я прижал палец к губам и прошептал – Потом!
Дошли до места моего засыпания. В снежной целине зияла траншея от моих сапог. Сержант остановился, немного подумал и изрёк:
- Не понял! Шли на пост, была целина, а сейчас какой-то долбо… залез в снег в это болото и вылез обратно.
Я затаил дыхание, но в голову разводящего не пришла самая простая разгадка.
Следующий случай внезапного и неприятнейшего засыпания произошёл на посту № 1 у боевого знамени части. Нести службу предстояло зимой, архангельские морозы жали под сорок. В штабе, где находился пост, от холода пар шёл изо рта и в виде исключения нам разрешили нести службу, не снимая шинелей. Я заступил на пост ночью. Сразу же, пытаясь согреться, засунул руки в карманы шинели.
Казалось, прошло совсем немного времени, когда я почувствовал сильный удар в лоб. В панике открыв глаза, я увидел перед собой молочно-белый линолеум пола штаба. Быстро вытащив руки из карманов, вскочил и оглянулся назад.
Ограждение поста №1, в виде полуметровых металлических столбиков с натянутой между ними цепью в чехле из бархата было вырвано из паркета и валялось на полу. По светлому линолеуму от тумбочки со знаменем на всю ширину коридора тянулись две черные полосы от моих сапог. Штукатурку на противоположной от поста стене глубоко пробил штык-нож, примкнутый к стволу автомата.
После внезапного засыпания я улетел вперёд, снёс ограждение, пролетел почти три метра и рухнул на пол. На тумбочке под ковриком находилась сигнальная кнопка, которая срабатывала не только при снятии ноги с неё, но и при малейшем ослаблении нагрузки. И сразу же в караульном помещении загоралась лампа и громко ревела сирена.
Я схватил трубку телефона для связи с караулом. Мне ответил мой приятель, шёпотом сообщил о том, что сирену отключили, потому что все спят и спросил, что случилось. Я пообещал рассказать ему всё попозже, а сам принялся лихорадочно приводить в порядок так мгновенно разнесённый мной в пух и прах первый пост.
Первым делом отсоединил штык-нож и попытался забить рукояткой, как молотком, шурупы, крепящие к паркету стойки ограждения. Это удалось, хотя и не с первого раза. Сложнее всего было оттереть полосы от подошв на светлом линолеуме. Я сбегал в туалет, намочил водой носовой платок и принялся скоблить следы штык - ножом, стирая затем платком. Полностью ликвидировать их не получилось, но теперь они хотя бы не так бросались в глаза. К следующей смене я вооружился наждачной бумагой и полностью убрал следы своего разгрома.
Но самый неприятный и тяжёлый случай произошёл всё той же зимой при разряжании оружия после смены часовых. После очередной бессонной ночи, с совершенно чугунной башкой меня сменили с поста. Пришли в караул, направились к месту для разряжания оружия. Мимо нас промчалась Волга с командиром нашей части. За год службы все действия по заряжанию – разряжанию оружия уже были отработаны до автоматизма.
- Приступить к разряжанию оружия, - даёт команду сержант.
Я шагаю вперёд, сдёргиваю автомат с плеча и устанавливаю в пирамиду. Отстёгиваю застёжку на подсумке для магазинов, поднимаю его крышку. Рука привычно тянется к рожку с патронами, чтобы отсоединить его от автомата, но в это время сержант спрашивает меня что-то.
Я убираю руку от оружия, магазин остаётся пристёгнутым к автомату, поворачиваюсь к сержанту и отвечаю. Потом на полном автопилоте закрываю крышку подсумка, снимаю автомат с предохранителя, передёргиваю затвор и нажимаю на спусковой крючок. Оглушающе громко гремит выстрел.
Автомат высоко подпрыгивает на стойке, из пирамиды клубами валит дым, сверху сыпятся щепки от разнесённых выстрелом в прах досок с правилами разряжания, с крыши мне на голову сыпятся кусочки шифера, который пробила пуля.
Мне ещё повезло, что я перевёл предохранитель на одиночный огонь. Если бы он стоял на автоматическом, наверняка всю оружейную пирамиду разнесло бы на хрен и возможно, серьёзно ранило бы кого-то из нас.
Сержант хрипит что-то непечатное, отталкивает меня в сторону и хватает мой автомат, на звук выстрела из распахнутой настежь двери караулки вываливаются, громко матерясь, полуодетые деды, меня хватают за шиворот и вталкивают в помещение.
- Быстро раздевайся и чисти автомат! Серия и номер патронов у него в магазине! Быстро!!!
Всему составу караула при заступлении на дежурство выдаются в оружейной комнате боевые патроны одинаковой серии и номера. Это правило свято соблюдается. Иногда происходят внезапные проверки и на это соответствие обращается особое внимание.
Сержант громко кричит серию и номер. Потом происходит что-то невообразимое. Стены, полы и потолки в караульном помещении оказываются сплошь в тайниках. Это просто огромный склад запрещённых уставом вещей. Деды умело снимают панели, половицы и потолочную плитку.
В многочисленных тайниках оказываются альбомы, значки, патроны и куча всяких ножей, цепочек и брелоков. В общем, бесценных армейских прибамбасов. Находится патрон нужной серии и номера! Он устанавливается в магазин, с улицы приносят снятую доску с правилами по разряжанию оружия, пробитую пулей. Шпаклюют отверстие пластилином, наносят слой краски и по ней восстанавливают текст, снесённый моим снайперским выстрелом. Отрывают от крыши и сдвигают поуже листы шифера на крыше места для разряжания, чтобы закрыть пробоину.
Я становлюсь к столу для чистки оружия, напротив меня невозмутимо сидит с сигаретой в зубах Петька, дед из Питера. Отсоединяю магазин от автомата и машинально пытаюсь нажать на спусковой крючок. Мою руку на ходу перехватывает рука разводящего, палец находится уже в паре сантиметров от курка. Он молча отводит мою руку в сторону и с силой бьёт мне кулаком в зубы.
Я, как мячик, отлетаю к противоположной стенке и сильно бьюсь об неё головой. Медленно встаю с пола на четвереньки, у меня полный рот крови, голова гудит как огромный колокол, всё плывёт перед глазами. Сержант привычным жестом умело передёргивает затвор моего автомата. Из патронника с лёгким щелчком вылетает патрон и с неимоверным, как мне кажется, грохотом катится через весь стол прямо к Петьке, у которого сигарета медленно выпадает изо рта.
- Держи на память, Петюня, с нервным смешком говорит сержант, вытирая кровь с разбитого о мои зубы кулака - Смерть твоя!!! Поднимает со стола и протягивает ему патрон.
- Ты что совсем не соображаешь, мать-перемать, орёт он с перекошенным от ярости лицом, грозно нависая надо мной. Выстрел у тебя произошёл! Следующий патрон уже где??? Ну!!! Конечно же дослан в патронник!!!
Автомат я выдраил до блеска за полчаса. Мне строго приказали молчать и ни с кем в роте на тему сегодняшнего ЧП не общаться. А пока они будут думать, что со мной делать.
Любое движение, касаемое оружия, всегда в карауле выполнялось строжайше по уставу. Периодически до личного состава доводили приказы о том, что, то здесь, то там на необъятных просторах советской страны, доведённые своими одуревшими от безнаказанности старшими сослуживцами до полнейшего отчаяния и безумия солдаты брали в руки свои родные автоматы и расстреливали весь ненавистный караул за пару минут.
Ребят навсегда убирали из караула лишь только за поломанный случайно штык-нож или за попытку потренироваться в свободное время в разборке автомата. За выстрел меня должны были не только мгновенно снять с караула, но и выслать из части на самые дальние закоулки нашего знаменитого полигона.
Скорее всего, это была бы площадка с поэтичным названием «Цветочная», где дослуживали свой положенный срок всех мастей залётчики, которым немного не хватило прегрешений, чтобы попасть в славный город Луга под Питером, в овеянный страшными легендами ад на земле, дисциплинарный батальон нашего полигона, на армейском жаргоне «Дизель».
Если бы на моём месте оказался кто-нибудь другой из нашего призыва, наверняка так бы и произошло. Но я старался честно тянуть лямку по мере сил, не филонил, не прятался за чужие спины. Поэтому и решили видимо дедушки сейчас не выносить сор из избы, ведь в случае обнародования ЧП это и по ним обязательно ударило бы. Меня через день ждал суровый и справедливый суд своих старших товарищей.
В комнате начальника караула после обеда собрались все авторитетные ребята, мнение которых в роте было незыблемо. Меня пригласили в комнату и не спеша начали экзамен по моей годности с вопросов по уставу гарнизонной и караульной службы. Внимательно выслушав от меня наизусть содержание этого высокоинтеллектуального произведения, приступили к обязанностям, потом погоняли по зданиям и сооружениям, по печатям и ответственным.
Я рассказал всё безошибочно и без запинки.
– Ну знаешь ведь всё, сволочь, глубоко затягиваясь сигаретой, почти беззлобно сказал начальник караула. И служить стараешься. Что же вчера произошло тогда? Чем ты только думал?
Я настолько переосмыслил за сутки вчерашние события, очень ярко представив себе и Петьку с дыркой во лбу, и себя в наручниках, что решил, может ну его, этот караул, пусть отслужу где-нибудь в месте поспокойнее, но хоть по крайней мере не на зоне с огромным сроком и относительно здоровым. Решил для себя, что просить их ни о чём не буду, скажут уйти – уйду без раздумий.
- А я не могу нормально думать, когда сплю через сутки и так уже полгода. Перестаю соображать вообще. Ну и ты же виноват, отвлёк меня вчера вопросом при разряжании. Вот и получили выстрел.
- Ладно, иди покури, мы тебя позовём.
Всё время, пока я неторопливо курил, из-за двери доносились громкие голоса. Спорили ребята долго и яростно. Одни кричали, что меня надо срочно убирать из караула, вчера чуть Петьку не завалил, завтра весь караул расстреляет на хрен. Пусть дослуживает теперь в роте, летая по нарядам!
Другие, поспокойнее, предлагали вспомнить себя год назад и все свои залёты по молодости. Решающим стал вопрос – а кто служить-то тогда из молодых будет, если его сейчас выкинем?
Меня позвали примерно через час.
- Наше решение такое. Про выстрел молчок, никому ни слова. Остаёшься служить в карауле. С сегодняшнего дня молодые будут спать в карауле по четыре часа. За свой косяк вычерпаешь бочку с караульной канализацией. Свободен.
Месяц ушёл у меня на неторопливое ежедневное вычерпывание ведром на верёвке огромного резервуара с продуктами жизнедеятельности моих справедливых друзей. На этот ароматный труд уходило по паре часов при смене состава караула. Стиснув зубы, я отработал свой косяк.
По справедливости, это наказание было ещё довольно мягким. Ведь до наступления второго года службы и вместе с ним совершенно другой жизни было рукой подать.