Школа середины 50-х годов

Александр Таубин
Сейчас даже трудно представить, как бедно в большинстве жили люди в послевоенные годы. И взрослые и дети питались плохо и ходили в чем попало. Когда я пошел в школу в первый класс, у нас был чисто мужской класс. Сорок  наших одетых кое-как в разное тряпьё парней и множество других из соседних классов на переменах устраивали такие потасовки и то, что называлось куча-мала, да так, что мне поначалу, пока я не стал поопытнее, чуть не сломали позвоночник. Поднимал меня тогда с пола и отвел до парты очень хороший парень из нашего класса по фамилии Бабарыга. Ребят из второго и третьего классов в школе в тот период я не помню. Их было очень мало - демографическая яма из-за войны. Ребята из четвертого класса учились рядом, их было немного, и на нас, первоклассников, они осмотрели сверху вниз. Они казались мне тогда просто гигантами. Они сидели группками, могли запросто дать малышу - первогодке затрещину, у них на руках были патроны и зажигалки военного периода - недоступные и восхитительные вещи для меня. Устрашившись разгулом трудно укротимой и спаянной шпаны, тогдашние власти решили разбавить школяров другим, более управляемым составом. И во втором классе мы получили девчонок.
На второй год обучения нас перевели в новопостроенную школу через соседнюю улицу. На линейке мы увидели массу не очень понятных существ в белых фартуках. В отличие от разнокалиберно выглядевших пацанов, они были поприличнее одеты и похоже друг на друга как близнецы. Хотя в общении друг с другом парни лицемерно вздыхали, как раньше было хорошо без этих девчонок, все-таки проглядывался некоторый интерес. Увы, вскоре реальность разрушила все положительные ожидания. Оказались противными созданиями с врожденной тягой подлизываться к классной, доносить на нас и сильно о себе  мнили. Этак годика на три-четыре они выпали из перечня людей, с которыми мне хотелось как-то общаться. Хотя была среди них девочка Люся, с которой мне хотелось бы дружить. Но нахальный Мишка Марков (который тоже неровно дышал к этой Люсе) меня, как я полагал, сильно дискредитировал в ее глазах, послав мне через ее парту записку гнусного содержания, которую она перехватила и прочитала, залившись хохотом. Я и сейчас постесняюсь передать, что там было написано. Что вы хотите? Соперничество, оно происходит даже в детские годы.
«Жиромясокомбинат». Так называли в те далекие годы толстых, упитанных, полных, просто не худых ребят. Сейчас такие в большинстве, а тогда были единицы. Большинство тогда было очень тощих пацанов. Годы были голодные и это, естественно, считалось нормой. При этом в эту кличку вкладывали, я бы сказал, классовую неприязнь. Во втором классе у нас был очень толстый парень Вова Ермолаев. «Ну, любит Вова кушать булочки.», - признавалась его мама. Вся свора наших худышек сладострастно его травила, и к ней быстро присоединились посторонние негодяи. Причем, старшие ребята. Вова боялся выходить на перемену. А иногда это просто надо. Его как-то не пустили в туалет, произошел казус, и разъяренные родители забрали его посреди учебы в другую школу, будто бы та была наполнена благородными созданиями. Утратив субъект издевательств, малолетние негодяи стали озираться и обнаружили, что следующий в очереди по упитанности – это я. И, началось. Два самых больших дружных гада – Звонарев и Тершун, кстати, круглые отличники, каждый раз мне заботливо напоминали, что ожирение вредно для здоровья, а мои доводы, что Тершун не менее толстый, чем я, шли куда-то мимо. Это была настоящая травля. По-хорошему договориться не получалось, толком драться я тогда не умел. Научился, но позже. Короче, приходилось туго, но дотянул я как-то до лета. А на следующий год меня ждал подарок. Один уехал в Москву, второго перевели в соседнюю школу. После никто насчет «жиромясокомбината» и не вспоминал.
Начальные классы нас вела Валентина Николаевна Никитина. Женщина средних лет и, как видно было по говору, не питерская, а приезжая. Школа была начальная, и она преподавала все предметы, как водится в таких классах. Ко мне относилась достаточно приветливо. Родителям говорила, что способный мальчик, только не очень ладится чистописание. Не хватало терпения выводить буковки. И, нет-нет, допускал ляпсусы. Потом я понял, что это всё зависит от типа личности, что ли. Не все могут стать каллиграфами. Кое-как писать достаточно ровно я всё же научился. Несколько смущали меня уроки русского. Валентина Николаевна всё время говорила мешечек и шкап. Тогда как я привык к мешочку и шкафу. Родители выяснили, что все варианты допускаются правилами. Сейчас трудно вспомнить, что преподавали в первых четырех классах, но особых затруднений уроки не вызвали. Классная недолюбливала нескольких озорных парней с нашего двора и не приняла их в пионеры, что тогда было серьезным нонсенсом. Так они и проехали вне пионерской организации, а потом их принимать было уже смешно. Нас по случаю приема в пионеры водили куда-то на встречу с участником Октябрьской революции. Старичок рассказал нам притчу как, будучи часовым, не пускал Ленина с товарищами в Смольный и требовал у них пропуска. Его спутники Ильича укоряли: «Что ты Владимира Ильича не узнаешь?». А наш верный революционной присяге солдатик, говорил: «Ничего не знаю, товарищ, предъявите документ».  Ильич нисколько на него не рассердился, а послушно показал пропуск, посмеялся и поблагодарил за службу. Потом я слышал точно такую же  историю от других участников тех событий и не один раз. Я склонен думать, что это была рекомендованная заготовочка. Тогда еще, как вы понимаете, были живы участники событий 1917 года и по инерции всерьез надеялись на победу коммунизма в мировом масштабе.
Если говорить о более старших классах, то нам повезло в период, когда не везло очень многим. В стране шла усердная борьба с космополитизмом и многих достойных специалистов поувольняли со своих предприятий. Система трудоустройства как-то работала, и некоторые из них пошли работать в школы. Учителям платили ничтожные деньги, но деваться потерявшим работу было некуда. Поэтому у нас было непривычно много мужчин-учителей, дисциплина на уроках была строгая, и подготовку они давали отличную.
В классе примерно в пятом нам ввели школьную форму. Она как бы уравнивала и бедненьких и богатеньких и делала всех мальчишек похожими на маленьких солдатиков. Вначале было интересно. Однако форма быстро приелась. К тому же выглядела достаточно некрасиво. Одна нелепая фуражка чего стояла! Тогда Юдашкин был ребенком, а, может, еще не родился. Мы эту форму вскоре возненавидели и скидывали ее с себя при первой возможности. Старшеклассники ее в открытую бойкотировали. Через какое-то время от нее отказались ко всеобщему облегчению.
Довольно быстро я почувствовал пользу от знания инглиша, в котором я сверстников заметно превосходил. Длительные попытки родителей научить патентованного лентяя английскому языку все-таки дали результат. Определенно знал получше других. Этак, в начале 8 класса в один прекрасный день был остановлен  Витей  М. Витя был романтичным рослым мальчиком.
-Слушай, - говорит, - Помоги написать письмо  по-английски.
- А в чем дело и кому?
- Ну, замялся Витя, - А никому не скажешь?
- Я кого-нибудь выдавал?
Довольно быстро было составлено любовное письмо. По-русски, как-то не катило. Там фигурировали “beautiful girl”, ”fell in love with you”, ”cannot live without you” (прекрасная девушка, влюблен в тебя, не могу жить без тебя). Короче, соорудил в лучшем виде. Витя был очень доволен и долго помнил услугу. Письмо сыграло роль. Какое-то время Витя М. с Олей Д. дружили, ходили неразлучно. Потом Оля Витю бросила. Уж, очень плохо Витя учился. Безнадежно плохо. Неперспективный был парень. Женщины - народ практичный. Кстати, Оля прогадала. Витя стал богатым фермером еще в советское время. Выращивал где-то за городом свиней. Денег имел поболее каждого из нас. Квартиры мог покупать для себя и родственников. Вот, тебе и двоечник! Правда, при таком развитии событий не избежать бы Оле возни с хавроньями.
Очень доставали с идеологической обработкой. В обязательном порядке надо было верить в зыбкое и эфемерное понятие, называемое коммунизмом. Никто толком не мог рассказать, что это такое. Но лозунг «от каждого по способностям – каждому по потребностям» вызывал естественное недоверие, смешанное с юмором. Ведь потребности у каждого очень большие, и они могут и дальше быстро расти, причем, почти мгновенно. Впрочем, задумывались об этом нечасто. К постоянной говорильне на эту тему и ко всему остальному относились как к неизбежным обрядам и ритуалам тогдашней нашей жизни. Нас это все не сильно касалось. Как все, так и мы. Основной театр был у взрослых.