Мой отец, Василий Никитович, не на шутку увлёкся садоводством. Где только мог найти, покупал книги по садоводству, сам умел прививать садовые деревья и готов был за каким-то особенным черенком идти хоть на край света. В какой-то книжке он вычитал, что эти молоденькие прутики надо срезать непременно зимой. К тому же он прослышал, что на хуторе, так, в обиходе его называли – Майорщина, растёт очень вкусная груша. Мол её ещё в старые времена откуда-то привёз местный помещик. Люди из тех груш садили в землю семена, но они почему-то не всходили. И вот мой отец, так сказать – своим способом, решил в своём огороде завести эту чудо-грушу. Вопрос за малым: как добраться до этого хутора зимой? И вот Бог послал ему случай. У дочери, одних хозяев, живущих у нас по соседству, что теперь в замужестве живёт на этом хуторе, родилась двойня. В наших местах это был невиданный случай. Счастливый дедушка выписал на сутки в сельсовете сани и пару лошадей. На этом хуторе у нас тоже были родственники, по линии моей бабушки, племянники (Михаил и Василий), так что ночь переночевать у моего отца было где. Он и напросился к соседу доехать до хутора на санях. Правда тот мужик, когда узнал, зачем Василь собирается ехать (за какими-то прутиками), еле сдержался, чтоб не высказаться по этому поводу «по-русски», но только тяжело вздохнул, и дал своё согласие. И вот мой отец собирается в дорогу в приподнятом настроении, а тут мне «загорелось» тоже поехать, посмотреть новое место.
- А, что, не пешком же идти… пусть едет, - сказал он маме, готовой после моих слов загнать меня на печь.
После долгих переканий, укутали меня так, что только щёлочка для глаз осталась, усадили на солому в сани, и мы поехали. Мой восторг вскоре сменился скукой. Ехать долго, а смотреть особо не на что, вокруг, до самого горизонта, только заснеженные поля. Я благополучно уснула и проспала всю дорогу. Из саней в дом меня занесли на руках, раздели, накормили и – на тёплую печь подсадили. Там я опять уснула и не видела, как родственники с моим отцом ходили по снегу в старый сад, к той груше. Конечно же дивились, мало что только пальцем у виска не крутили, а особенно тому, что по такому пустяшному поводу ребёнка полем в такую даль Василь привёз… «Пусть привыкает! В жизни много чего может быть…», - только и всего ответил мой отец. Посмеялись и спать легли, когда время пришло. Только им-то самый сон, а я, выспавшись наперёд, среди ночи проснулась, да ещё в чужой хате, короче эта ночь мне годом показалась.
Вот, лежу я, лежу. Скучно. Легла на живот и, понятное дело, взгляд окно притягивает: две шторки по краям окна, где стекло буквой «Т», а посредине, в старом щербатом горшке большой цветок – Ванька мокрый. Только у нас его – Панночка называли. Только не цветок меня интересовал, а небо в белесых облаках. Луна, как медный старый самовар, с темнеющими вмятинами на круглом животе, в мамином корыте лежит, а на воде мыльная пена плавает. И всё норовит на него взобраться. Только, на то оно и мыло, что скользкое, соскальзывает и дальше плывёт.
Какое-то время это действо меня занимало, а сна всё нет и нет. Тогда я потихоньку слезла с печи и, на цыпочках, перешла через хату, взобралась на лавку и стала в окно смотреть. За окном заснеженный огород и молодой виноградник, лоза к земле пригнута, только колья торчат, а на них проволока натянута, это чтоб весною к ней виноградную лозу привязывать. Только мне интересными стали тени, которые по огороду бродят. Я не сразу догадалась, что эти тени от плывущих по небу облаков, мне подумалось, что в этом незнакомом месте привидения вот так себе по огородам шастают.
Уже не знаю, то ли мне в остывающей хате холодно стало, то ли страх на меня напал, но я стала громко икать. Эту мою икоту услышала тётенька, которая в той хате жила и за занавеской спала. Она вышла из-за занавески, дала мне водички попить и велела лезть на печь. Я залезла, согрелась и икота сама прошла. Но только я так сладко уснула, как меня разбудил отец. Нужно было нам домой ехать… Так я ничего на той Мойорщине в тот раз, кроме заснеженного ночного виноградника и не запомнила. И ещё почему-то думала, что только там полная луна в мыльной пене плавает. Про привидения я тихонько попыталась маме рассказать, но она тут же шикнула на меня. Не дай Бог отец такое услышит… , а он у нас был ярый атеист.
***
Я до сих пор понять не могу, что за мода такая у взрослых людей – над детьми насмехаться? Если ребёнок о чём-нибудь рассказывает, то первой задачей взрослого человека уличить его во лжи, а потом долго умничать, испытывая детское терпение, ещё и родителям накляузничает. Уж сколько раз я в детстве зарекалась не рассказывать никому о том, что мне посчастливилось увидеть. Ни от сверстников, ни от дяденек и тётенек понимания не дождёшься. Наоборот, твою переплескивающуюся через край радость от увиденного, заплюют, забросают упрёками, обзовут всякими непотребными словами, а уж унизят так, что и вовсе человеком не скоро себя почувствуешь, чтоб хоть за ворота выйти. Но, видать, я такой открытой уродилась, мало мне что-то там увидеть, нет, мне нужно свою радость меж людьми разделить, пусть, дескать, и они порадуются. А они «порадуются» очередной возможности выпытать у тебя всю подноготную, а потом этим же дразнить тебя будут. Мол, они же такого не видели, значит я это выдумала… А раз «выдумала», то уж я такая-сякая и у всей моей родни всё не так, как у людей…
А вспомнила я об этом случайно, когда, уже тут, в Сибири, на сосне увидела ворону в серой жилетке. У неё голова и нагрудничек ниже горла – чёрные, крылья и хвост – чёрные, даже клюв и лапы – чёрные. Остальные пёрышки серые. Вот она, сидит на нижней ветке и молча на меня глядит. Словно ко мне из детства прилетела. Почти 60 лет минуло с того дня, как я её ранней весной у речки увидела. Ворона по берегу ходила и что-то там клевала.
Дело обычное, дети из школы по дороге пошли, догоняя друг друга, обзываясь и угощая портфельными шлепками по спине, и в этом видимо испытывая большую радость детства. Я же старалась улизнуть от них и заполнить свой одинокий путь высматриванием чего-то необычного. Мои же «друзья», дойдя до моих ворот, и на вопрос моего отца, где я, поспешили вылить на меня ушат грязи. А тут и я из проулка выныриваю и, вот он, неумолимо-грозный вопрос моего отца: «Где тебя носило?..» Испуганной девочке и в голову бы не пришло что-то там соврать. Тут хотя бы внятно, без заиканий, то, что было рассказать. Вот и рассказала я про ворону в серой жилетке. Мои «друзья» дружно заржали, а назавтра уже весь класс насмехался надо мной. Дома тоже мне пришлось выдержать «допрос с пристрастием». «Что, где и когда…» Конечно же никто мне не поверил. Вороны чёрные и ни о какой-то там жилетке никто и слышать не хотел. А главный упрёк был в том: почему у меня всё не так, как у других детей?.. В конечном итоге всё сводилось к тому, что если я не желаю вести себя «как люди», то эту дурь из меня надо выбить… Вот и били родные мне люди, для моей же пользы… Как мне было больно, а главное обидно, что жизни оказалось мало, чтоб забыть такое горячее воспитание.
Природа мудра, годы выравнивают всякую кривизну и всю правду показывают лицом. Мои незаслуженные обиды с горьким привкусом, исполосованное (и не раз) ремнём тело, остались в моей памяти, как воспоминание о «счастливом детстве». Родителей моих уже в живых нет, а «друзья», я в этом не сомневаюсь, многих «осчастливили» своей клеветой, и по слухам и к ним возвращался бумеранг той грязи, которую они несли в мир… Где уж мне напоминать им про какую-то там ворону, они и не вспомнят об этом, ведь ложь забывается первой.
***